Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
[
website
|
My Website
]
[
userinfo
|
livejournal userinfo
]
[
archive
|
journal archive
]
Все, сдаюсь
[Jan. 31st, 2008|03:10 pm]
[
Tags
|
короткий метр, стихи
]
Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом. Я веду, и я сроду не был никем ведом. По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом. Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».
Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит, Джип с водителем, из колонок поет Эдит, Скидка тридцать процентов в любимом баре, Но наливают всегда в кредит, А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».
Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам, Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам, Ядерный могильник, водой затопленный котлован, Подчиненных, как кегли, считаю по головам – Но вот если слова – это тоже деньги, То ты мне не по словам».
«Моя девочка, ты красивая, как банши. Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши, Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши. Никакой души ведь не хватит, Усталой моей души».
Обезболивающее превращает в овощ, Сам живой вроде бы, а мозг из тебя весь вытек. Час катаешься по кровати от боли, воешь, Доползаешь до кухни, ищешь свой спазмолитик – Впополам гнет, как будто снизили потолок – Вот нашел его, быстро в ложечке растолок И водой запил. А оно все не утихает, Все корежит тебя, пульсирует, муку длит, Будто это душа, или карма твоя плохая Или черт знает что еще внутри у тебя болит.
Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом. Я веду, и я сроду не был никем ведом. По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом. Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом». Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд, Дети ходят туда купаться, но чаще врут, Что купаться; я видел все — Сингапур, Бейрут, От исландских фьордов до сомалийских руд, Но умру, если у меня тебя отберут». Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит, Джип с водителем, из колонок поет Эдит, Скидка тридцать процентов в любимом баре, Но наливают всегда в кредит, А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит». Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам, Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам, Ядерный могильник, водой затопленный котлован, Подчиненных, как кегли, считаю по головам – Но вот если слова – это тоже деньги, То ты мне не по словам». «Моя девочка, ты красивая, как банши. Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши, Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши. Никакой души ведь не хватит, Усталой моей души».
Если вас трамвай задавит, вы конечно вскрикнете, раз задавит, два задавит, а потом привыкнете
Надо было поостеречься. Надо было предвидеть сбой. Просто Отче хотел развлечься И проверить меня тобой.
Я ждала от Него подвоха – Он решил не терять ни дня. Что же, бинго. Мне правда плохо. Он опять обыграл меня.
От тебя так тепло и тесно… Так усмешка твоя горька… Бог играет всегда нечестно. Бог играет наверняка.
Он блефует. Он не смеется. Он продумывает ходы. Вот поэтому медью солнце Заливает твои следы,
Вот поэтому взгляд твой жаден И дыхание – как прибой. Ты же знаешь, Он беспощаден. Он расплавит меня тобой.
Он разъест меня черной сажей Злых волос твоих, злых ресниц. Он, наверно, заставит даже Умолять Его, падать ниц –
И распнет ведь. Не на Голгофе. Ты – быстрее меня убьешь.
Я зайду к тебе выпить кофе. И умру У твоих Подошв.
Баньши – одна из представительниц ирландского фольклора. И известно несколько историй о происхождении этого персонажа.
Имена баньши
Это одна из удивительных мифических сущностей. Согласно распространенному мнению, когда она появляется, то предупреждает людей, что в этот дом/семью/село придет погибель. О себе чудовище заявляет издаваемым воем и плачем одновременно.
В разных частях Ирландии у сущности разные имена. Часто используемое — bean sídhe;bean — женщина, и sídhe — Ши, что переводится как «женщина из числа Ши» — пришедшая из другого мира. В графствах Лимерик, Типперэри и Мэйо их название «an bean chaointe». Переводится как «плакальщица».
В юго-восточной части страны слово трансформировалось и стало отождествляться с безжалостной, страшной и злобной женщиной. С этим образом ассоциировались богини войны. И использовались названия boshenta, bibe, bow.
Происхождение образа
Исследователи говорят, что в мифологии нет существа, полностью аналогичного этому. В бретонском фольклоре упоминается сущность Анку, и она предупреждает о надвигающейся погибели и действительно похожая на баньши.
Исследователи сходятся во мнении, что образ баньши уходит корнями в древнюю кельтскую мифологию. Сущность занимает настолько значимое место в ирландской культуре, что люди и не думают, откуда произошел образ баньши, есть она или нет. Воспринимают ее как данность.
Есть теории о происхождении ирландского мифического существа. Рассмотрим три основные.
Баньши-феи
Теория первая гласит, что эти сущности — феи. Но были божествами, и приняли этот образ, когда в Ирландии появились сыновья Миля, пращуры современных ирландцев. Божества скрылись от глаз человеческих и ушли жить под землю. И стали злобными чудовищами.
Эта версия прижилась благодаря литературным произведениям XIX века. Подтвердить предположение практически невозможно – в легендах эти два образа непохожи. Для ирландцев феи – это существа социальные, и живут поблизости от людей. А баньши — одинокие сущности потустороннего мира.
Бэнши-призрак
Многие верящие в призраков, полтергейстов люди поддержат вторую теорию. Согласно ей, монстр – дух женщины-плакальщицы. И неудивительно, согласно легендам, издаваемый этими существами крик напоминает воющий плач. У ирландцев есть теория, что когда плакальщица плохо работала, после смерти становилась баньши, чтобы оплакивать усопших.
Плакальщицы – этих женщин нанимали, чтобы они рыдали на похоронах, создавали атмосферу скорби и уныния.
Покровительница рода
Согласно третьему варианту, баньши – духовные покровительницы семей. Колдунья чаще приходит к семье, чтобы предупредить о смерти родственника.
Духом обязательно прародитель семейства. Согласно поверьям, не у всех проживающих сейчас на территории Ирландии семей есть своя баньши. Считается, что они есть у истинных ирландцев.
Все о мистическом чудовище
Согласно поверьям, чудище принимает женский образ – наряженной в белоснежное либо черное платье прекрасной девушки, с длинными красивыми кудрями, она постоянно расчёсывает их серебряным гребнем.
Есть и другой образ, в котором предстает чудище. Большинство видит одетую в изодранные тряпки старуху с застывшую маску боли и мучений на лице.
Единственное, что привлекает в образе, но одновременно и ужасает, — ярко горящие глаза. В легендах встречаются действительно черты чудовища, духу приписывают перепонки между пальцами, огромные зубы, острые когти.
Баньши нематериальны и неуязвимы к любому человеческому оружию. Они не спят, их нельзя очаровать, им чужды человеческие чувства, стойки к магии. Наносится сильное повреждение только святой водой.
Живых существ духи чувствуют на расстоянии 5 миль, а дома строят как можно дальше от оживленных городов. Когда баньши начинает кричать, все растения и цветы вокруг увядают, у деревьев искривляются стволы, а животные гибнут.
Образ существа перекликается с образом вампира. Чудовища нападают и на женщин, но в этом случае последние тоже трансформируются в баньши.
Мифы о бэнши
До нас дошло много сказаний, связанных с данными существами. Чтобы не перечислять все, выделим три основных сюжета.
Баньши — разноплановый образ, в нем есть и черты вампира, и призрака, и феи. Действительно, аналога сущности в мировой мифологии нет. Поэтому в Ирландии и сегодня с таким трепетом, уважением и страхом относятся к этим существам.
Лето в оккупации – жарит так, что исходишь на соль и жир. Я последний козырь для контратак, зазевавшийся пассажир – чемодан поставлю в углу, и враг вывернется мякотью, как инжир; слов не возят, а я на ветер их, как табак, я главарь молодых транжир.
Слов не возят, блокада, дикторов новостей учат всхлипывать и мычать. В сто полос без текста клеймит властей наша доблестная печать. В наших житиях, исполненных поздних вставок, из всех частей будут эту особой звездочкой помечать – мол, «совсем не могли молчать».
Раздают по картам, по десять в сутки, и то не всем – «как дела», «не грусти», «люблю»; мне не нужно, я это все не ем, я едва это все терплю. Я взяла бы «к черту» и «мне не надо чужих проблем», а еще «все шансы равны нулю».
Бросили один на один с войной, наказали быть начеку. Теперь все, что было когда-то мной, спит не раздеваясь, пьет из горла и грызет щеку. И не знаешь, к кому тащиться такой смурной – к психотерапевту или гробовщику.
19 августа 2008 года.
Хвала отчаявшимся. Если бы не мы,
То кто бы здесь работал на контрасте.
Пока живые избегают тьмы,
Дерутся, задыхаются от страсти,
Рожают новых и берут взаймы,
Мы городские сумрачные власти.
Любимые наместники зимы.
Хвала отчаянью. Оно имеет ген
И от отца передается к сыну.
Как ни пытались вывести вакцину –
То нитроглицерин, то гексоген.
В больницах собирают образцы, ну
Хвала отчалившим. Счастливого пути.
Погрузочный зашкаливает счетчик
На корабле – ко дну бы не пойти,
Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.
Погляди: моя реальность в петлях держится так хлипко – Рухнет. Обхвачу колени, как поджатое шасси. Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка. Не проси об этом счастье, ради Бога, не проси.
Дышишь мерно, пишешь мирно, всё пройдет, а ты боялась, Скоро снова будет утро, птичка вон уже поёт; А внутри скулит и воет обессилевшая ярость, Коготком срывая мясо, словно маленький койот;
Словно мы и вовсе снились, не сбылись, не состоялись – Ты усталый дальнобойщик, задремавший за рулём; Словно в черепной коробке бдит угрюмый постоялец: Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём.
Слушай, нам же приходилось вместе хохотать до колик, Ты же был, тебя предъявят, если спросит контролёр? Я тебя таскаю в венах, как похмельный тебяголик, Всё ещё таскаю в венах. Осторожней, мой соколик У меня к тебе, как видишь, истерический фольклор.
Из внушительного списка саркастических отмазок И увещеваний – больше не канает ничего. Я грызу сухие губы, словно Митя Карамазов, От участливых вопросов приходя в неистовство.
Ведь дыра же между ребёр – ни задраить, ни заштопать. Ласки ваши бьют навылет, молодцы-богатыри. Тушь подмешивает в слёзы злую угольную копоть. Если так черно снаружи – представляешь, что внутри.
Мальчик, дальше, здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ. Но я вижу – ты смеёшься, эти взоры – два луча. Ты уйдёшь, когда наешься. Доломаешь. Обескровишь. Сердце, словно медвежонка, За собою Волоча.
Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай. Пролей на меня прохладный свой взор эмалевый. Умой меня, замотай мне повязкой марлевой Дурную, неостывающую башку.
Укрой меня, побаюкай, поуговаривай, Дай грога или какого другого варева; Потрогай; не кожа – пламя; у ока карего Смола закипает; всё изнутри пожгу.
Такая вступила осень под сердце точненько – Пьёшь горькую, превращаешься в полуночника, Мешком оседаешь в угол, без позвоночника, Как будто не шёл – волок себя на горбу.
Да гложут любовь-волчица, тоска-захватчица – Стучит, кровоточит, снится; поманит – спрячется; Так муторно, что и хочется – а не плачется, Лишь брови ломает, скобкой кривит губу.
И кажется – всё растеряно, всё упущено. Всё тычешься лбом в людей, чтобы так не плющило, Да толку: то отмороженная, то злющая, Шипящая, как разбуженная гюрза.
Становишься громогласной и необузданной, И мечешься так, что пот выступает бусиной У кромки волос. Останься ещё. Побудь со мной. И не отводи целительные глаза.
У Веры характер и профиль повстанца. И пламенный взор, и большой аппетит. Он ждёт, что она ему скажет «Останься», Обнимет и даже чайку вскипятит.
Но Вера лежит, не встает и не режет На кухне желанной колбаски ему. Зубами скрипит. Он приходит на скрежет. По пятницам. Полный. И сразу всему.
А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври. Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом. Купить себе анестетиков в дьюти-фри. Покивать смешливым индусам или корейцам.
А ведь это твоё последнее тело, одноместный крепкий скелет. Зал ожидания перед вылетом к горним кущам. Погоди, детка, ещё два-три десятка лет – Сядешь да посмеёшься со Всемогущим.
Если жалеть о чем-то, то лишь о том, Что так тяжело доходишь до вечных истин. Моя новая чёлка фильтрует мир решетом, Он становится мне чуть менее ненавистен.
Всё, что ещё неведомо – сядь, отведай. Всё, что с земли не видно – исследуй над. Это твоя последняя юность в конкретно этой Непростой системе координат.
Легче танцуй стихом, каблуками щёлкай. Спать не давать – так целому городку.
А ещё ты такая славная с этой чёлкой. Повезёт же весной какому-то Дураку.
Дробишься, словно в капле луч. Как кончики волос секутся – Становишься колючей, куцей, Собой щетинишься, как бутсой, Зазубренной бородкой – ключ.
И расслоишься, как ногтей Края; истаешь, обесценясь. Когда совсем теряешь цельность – Безумно хочется детей.
Чтоб вынес акушер рябой Грудного Маленького Принца, – Чтоб в нём опять соединиться Со всей бесчисленной собой.
Чтоб тут же сделаться такой, Какой мечталось – без синекдох, Единой, а не в разных нектах; Замкнуться; обрести покой.
Свыкаешься в какой-то миг С печальной мудростью о том, как Мы продолжаемся в потомках, Когда подохнем в нас самих.
Ну хочешь – постой, послушай да поглазей. Бывает, заглянет в очи своих друзей – И видит пустой разрушенный Колизей. А думала, что жива.
Кругом обойди, дотронься – ну, вот же вся. Тугая коса да вытертая джинса. Хмелеет с винца да ловится на живца, На кудри да кружева.
Два дня на плаву, два месяца – на мели, Дерёт из-под ног стихи, из сырой земли, И если бы раны в ней говорить могли – Кормила бы тридцать ртов.
Не иду, – говорит, – гряду; не люблю – трублю, Оркестром скорблю вслед каждому кораблю, С девиц по слезинке, с юношей – по рублю, Матросик, руби швартов.
На, хочешь, бери – глазищи, как у борзой. Сначала живёшь с ней – кажется, свергли в ад. Но как-то проснёшься, нежностью в тыщу ватт Застигнутый, как грозой.
Такая ночью берёт тоска, Как будто беда близка. И стоит свет погасить в квартире – Как в город группками по четыре Заходят вражеские войска.
Так ночью эти дворы пусты, Что слышно за три версты, – Чуть обнажив голубые дёсны, Рычит земля на чужих как пёс, но Сдаёт безропотно блокпосты.
Как в объектив набралось песка – Действительность нерезка. Шаг – и берут на крючок, как стерлядь, И красной лазерной точкой сверлят Кусочек кожи вокруг виска.
Идёшь в ларёк, просишь сигарет. И думаешь – что за бред. Ну да, безлюдно, к утру туманней, Но я же главный противник маний, Я сам себе причиняю вред.
Под бок придёшь к ней, забыв стрельбу. Прильнёшь, закусив губу. Лицом к себе повернешь – и разом В тебя уставится третьим глазом Дыра, чернеющая на лбу.
Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом. Я веду, и я сроду не был никем ведом. По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом. Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».
Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд, Дети ходят туда купаться, но чаще врут, Что купаться; я видел всё – Сингапур, Бейрут, От исландских фьордов до сомалийских руд, Но умру, если у меня тебя отберут».
Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит, Джип с водителем, из колонок поёт Эдит, Скидка тридцать процентов в любимом баре, Но наливают всегда в кредит, А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».
Бернард пишет: «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам, Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам, Ядерный могильник, водой затопленный котлован, Подчинённых, как кегли, считаю по головам – Но вот если слова – это тоже деньги, То ты мне не по словам».
«Моя девочка, ты красивая, как банши. Ты пришла мне сказать: умрёшь, но пока дыши, Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши. Никакой души ведь не хватит, Усталой моей души».
Босса нова
В Баие нынче закат, и пена Шипит как пунш в океаньей пасти. И та, высокая, вдохновенна И в волосах её рдеет счастье. А цепь следов на снегу – как вена Через запястье.
И ты уйдёшь, и совсем иной Наступит мир, как для иностранца. И та, высокая, будет в трансе, И будет, что характерно, мной. И сумерки за твоей спиной Сомкнёт пространство.
В Баие тихо. Пройдёт минута Машина всхлипнет тепло и тало. И словно пульс в голове зажмут, а Между ребёр – кусок металла. И есть ли смысл объяснять кому-то, Как я устала.
И той, высокой, прибой вспоровшей, Уже спохватятся; хлынет сальса. Декабрь спрячет свой скомороший Наряд под ватное одеяльце. И все закончится, мой хороший. А ты боялся.
Детское
Я могу быть грубой – и неземной, Чтобы дни – горячечны, ночи – кратки; Чтобы провоцировать беспорядки; Я умею в салки, слова и прятки, Только ты не хочешь играть со мной.
Я могу за Стражу и Короля, За Осла, Разбойницу, Трубадура, – Но сижу и губы грызу, как дура, И из слёзных желёз – литература, А в раскрасках – выжженная земля.
Не губи: в каком-нибудь ноябре Я ещё смогу тебе пригодиться – И живой, и мёртвой, как та водица – Только ты не хочешь со мной водиться; Без тебя не радостно во дворе.
Я могу тихонько спуститься с крыш, Как лукавый, добрый Оле-Лукойе; Как же мне оставить тебя в покое, Если без меня ты совсем не спишь? (Фрёкен Бок вздохнет во сне: «Что такое? Ты хорошим мужем ей стал, Малыш»).
Я могу смириться и ждать, как Лис – И зевать, и красный, как перец чили Язычок вытягивать; не учили Отвечать за тех, кого приручили? Да, ты прав: мы сами не береглись.
Я ведь интересней несметных орд Всех твоих игрушек; ты мной раскокал Столько ваз, витрин и оконных стёкол!
Ты ведь мне один Финист Ясный Сокол. Или Финист Ясный Аэропорт.
Я найду, добуду – назначат казнь, А я вывернусь, и сбегу, да и обвенчаюсь С царской дочкой, а царь мне со своего плеча даст…
Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость. Долгожданная, оглушительная твоязнь.
Я бы стала непобедимая, словно рать Грозных роботов, даже тех, что в приставке Денди. Мы летали бы над землей – Питер Пэн и Венди.
Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть.
Сиамские близнецы
Целуемся хищно И думаем вещно; Внутри меня лично Ты будешь жить вечно,
И в этой связи мы Единей скелета, – На долгие зимы, На многие лета;
В нас ширится мощно Грудная геенна – И денно и нощно, И нощно и денно,
Сиамское темя У двух иностранцев – Мы вместе на время. Но не на пространство.
И да не возропщем, Пока не остынем. Найдёмся по общим Подкожным пустыням.
Давай будет так
Давай будет так: нас просто разъединят, Вот как при междугородних переговорах – И я перестану знать, что ты шепчешь над Её правым ухом, гладя пушистый ворох Волос её; слушать радостных чертенят Твоих беспокойных мыслей, и каждый шорох Вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят, Вот пальцы ерошат чёлку, вот ветер в шторах Запутался; вот сигнал sms, вот снят Блок кнопок; скрипит паркет, но шаги легки, Щелчок зажигалки, выдох – и всё, гудки.
И я постою в кабине, пока в виске Не стихнет пальба невидимых эскадрилий. Счастливая, словно старый полковник Фрилей, Который и умер – с трубкой в одной руке.
Давай будет так: как будто прошло пять лет, И мы обратились в чистеньких и дебелых И стали не столь раскатисты в децибелах, Но стоим уже по тысяче за билет; Работаем, как нормальные пацаны, Стрижём как с куста, башке не даём простою – И я уже в общем знаю, чего я стою, Плевать, что никто не даст мне такой цены. Встречаемся, опрокидываем по три Чилийского молодого полусухого И ты говоришь – горжусь тобой, Полозкова! И – нет, ничего не дергаётся внутри.
– В тот август ещё мы пили у парапета, И ты в моей куртке – шутим, поём, дымим… (Ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи где-то Героем моих истерик и пантомим); Когда-нибудь мы действительно вспомним это – И не поверится самим.
Давай чтоб вернули мне озорство и прыть, Забрали бы всю сутулость и мягкотелость И чтобы меня совсем перестало крыть И больше писать стихов тебе не хотелось;
Чтоб я не рыдала каждый припев, сипя, Как крашеная певичка из ресторана.
Как славно, что ты сидишь сейчас у экрана И думаешь, Что читаешь Не про себя.
Просыпаешься – а в груди горячо и густо. Всё как прежде – но вот внутри раскалённый воск. И из каждой розетки снова бежит искусство – В том числе и из тех, где раньше включался мозг.
Ты становишься будто с дом: чуешь каждый атом, Дышишь тысячью лёгких; в поры пускаешь свет. И когда я привыкну, чёрт? Но к ручным гранатам – Почему-то не возникает иммунитет.
Мне с тобой во сто крат отчаяннее и чище; Стиснешь руку – а под венец или под конвой, – Разве важно? Граната служит приправой к пище – Ты простой механизм себя ощущать живой.
Суженое-ряженое Гадание
Чуши не пороть. Пораскованней. – Дорогой Господь! Дай такого мне,
Чтобы был свиреп, Был как небоскрёб, Чтобы в горле рэп, А во взгляде стёб,
Чтоб слепил глаза, Будто жестяной; Чтоб за ним как за Каменной стеной;
Туже чтоб ремней, Крепче, чем броня: Чтобы был умней И сильней меня;
Чтобы поддержал, Если я без сил, Чтобы не брюзжал, Чтобы не бесил,
Чтобы был холён, Чтобы был упрям, Чтоб «У этой вон – Идеальный прям!»
Чтобы, пыль вокруг Каблуком клубя, Он пришёл и вдруг – «Я люблю тебя».
В порядке общего стёба: спрашивали – отвечаем
Тяжело с такими ходить по улицам – Все вымаливают автографы: Стой и жди поодаль, как угол здания. Как ты думаешь – ведь ссутулятся Наши будущие биографы, Сочиняя нам оправдания?
Будут вписывать нас в течения, Будут критиков звать влиятельных, Подстригут нас для изучения В школах общеобразовательных:
Там Цветаевой след, тут – Хлебников: Конференции, публикации – Ты-то будешь во всех учебниках. Я – лишь по специализации.
Будут вчитывать в нас пророчества, Возвеличивать станут бережно Наше вечное одиночество, Наше доблестное безденежье.
Впрочем, всё это так бессмысленно – Кто поймёт после нас, что именно Пётр Первый похож немыслимо На небритого Костю Инина?
Как смешно нам давать автографы – И из банок удить клубничины? Не оставят же нам биографы, Прав на то, чтобы быть обычными.
Ни на шуточки матерщинные, Ни на сдавленные рыдания.
Так что пусть изойдут морщинами, Сочиняя нам оправдания.
Ты умело сбиваешь спесь – Но я справлюсь, куда деваться; Ночью хочется напиваться, Утром хочется быть не здесь.
Свален в кучу и гнил на треть, Мир подобен бесхозным сливам; Чтобы сделать Тебя счастливым, Нужно вовремя умереть.
Оступиться, шагая по Нерву – hey, am I really gonna Die? – не освобождать вагона, Когда поезд пойдёт в депо.
В землю падаль педалью вжать, Чтоб не радовалась гиенья Свора пакостная; гниенья Коллективного избежать.
И другим, кто упруг и свеж, Объяснить всё как можно чётче; Я уже поспеваю, Отче. Забери меня в рай и съешь.
Я специалист по бесперебойной подаче слёз – Ты воспитал в себе выдержку партизанью. Ты пьёшь кофе в Гостином – я ем в Маяке лазанью, Ты по бизнесу в Хельсинки – я в колонию под Рязанью Предотвращать резистентный туберкулёз.
Фильм, в котором почти непроизводима речь. Она пишет ему откуда-нибудь «тут сыро» – Он ей очень рекомендует себя беречь. И они никогда не осуществляют встреч – А на сэкономленные отапливают полмира.
Ему скопленной нежностью плавить льды, насыпать холмы, Двигать антициклоны и прекращать осадки. Ей на вырученную страсть, как киту-касатке, Уводить остальных от скал, китобоев, тьмы. Славно съездить, мой милый, мягкой тебе посадки. Познавательной мне тюрьмы.