даны глагольные формы языка ламба

Исчезнувший согласный

Задача

Даны глагольные формы языка санскрит и их переводы на русский язык. Некоторые формы пропущены:

Задание 1. Материал задачи позволяет предположить, что на конце корня одного из этих двенадцати глаголов произошла утрата согласного звука. О каком глаголе идёт речь?

Задание 2. Заполните пропуски. Поясните ваше решение.

Примечание. Санскрит — один из индоевропейских языков, литературный язык Древней Индии. Буква c читается примерно как русское ч, j — как русское дж, ñ — как русское нь, y — как русское й, ś — как русское щ, ṣ — как русское ш. Сочетания букв bh и dh обозначают особые (придыхательные) согласные. Чёрточка над гласной обозначает долготу.

Подсказка

Обратите внимание, что в некоторых из этих глаголов корневое a удлиняется, а в некоторых остается кратким. Попробуйте выписать глаголы этих двух типов в два столбика и понять, какой глагол выбивается из общей картины.

Решение

Простые глагольные формы образуются по схеме:

Единственным исключением из этих правил является глагол janati: в форме каузатива от него (janayati) мы видим краткий гласный перед одиночным согласным. Значит, именно в этом глаголе за n когда-то следовал ещё один согласный, который утратился после того, как подействовало правило об удлинении (можно условно записать этот глагол как janXati, где X обозначает исчезнувший звук).

(строя форму каузатива от глаголов gadati и yamati, мы можем быть уверены, что их корни в древности не заканчивались на X, поскольку в условии задачи сказано, что согласный утратился только в одном из 12 глаголов)

Послесловие

Санскрит относится к индоевропейской семье языков. К ней также принадлежат славянские языки (в том числе русский), германские языки (английский, немецкий и т. д.), романские языки (французский, испанский и т. д.), греческий язык и некоторые другие языки. Примерно 6000 лет назад предки носителей этих языков говорили на одном языке, условно называемом праиндоевропейским. Сравнивая сохранившиеся индоевропейские языки, учёные сумели достаточно надёжно восстановить многие факты праиндоевропейского языка, хотя никаких текстов на этом языке до нас не дошло.

Явления, представленные в задаче, восходят к глубокой древности. В праиндоевропейском языке в корне непроизводного глагола в настоящем времени обычно выступал гласный *e, а в корне каузатива — *o (звёздочкой обозначаются не засвидетельствованные в текстах, но восстановленные учёными звуки и формы слов). Это не видно по древнеиндийскому материалу, поскольку в санскрите праиндоевропейские *e и *o перешли в a, но хорошо заметно, например, в древнегреческом и в латинском языке, а также в германских языках. Если перенести санскритские формы из задачи на праиндоевропейский уровень (нет уверенности, что они выглядели точно так, но нам сейчас важна сама модель), получим:

*tep-e-ti ‘греет’ — *top-ey-e-ti ‘заставляет греть’

*g’enX-e-ti ‘рождается’ — *g’onX-ey-e-ti ‘рождает’

(*g’ — это звук, похожий на русское мягкое г, который впоследствии в древнеиндийском перешёл в j).

В древнеиндийском гласный o, стоявший в открытом слоге (то есть в слоге, оканчивающемся на гласный), удлинился в *ō. В наших двух примерах в первом случае корневой слог был открытым (сделав разделение на слоги, получаем *to/pe/ye/ti), а во втором — закрытым (*g’on/Xe/ye/ti), и поэтому форма *topeyeti приняла вид *tōpeyeti, а форма *g’onXeyeti осталась без изменений. После этого удлинения гласные *e, *a и *o в древнеиндийском совпали в a, гласные *ē, *ā и *ō совпали в ā, а согласный *X утратился. Именно таким образом и возникли данные в задаче формы.

На существование таинственного согласного *X в праиндоевропейском языке впервые обратил внимание выдающийся швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр (1857–1913). Исследуя образование некоторых глагольных форм санскрита, он заметил, что разнородные на первый взгляд формы получают единое объяснение, если предположить, что в части из них на древнем уровне присутствовал согласный, уже утраченный в древнеиндийском. В современной индоевропеистике обычно предполагается, что в древности существовало три различных звука такого рода, один из которых и был когда-то представлен в корне глагола janati. Эти согласные носят название «ларингальные». Они были открыты учёными точно так же, как это сделали вы, решая задачу, — по едва заметным следам в засвидетельствованных языковых формах.

Источник

Выберите из списка глагольные формы, к которым применилось хотя бы одно фонологическое правило.

tulwa
četana
fišila
kosa
šičika
sekeka
menana
ŋaŋina

Выберите из списка глагольные формы, к которым применились два фонологических правила.

soŋka
kosela
mašika
mašila
imana
menena
fweňwa
ponena

Даны глагольные формы языка ламба:

Прош. Страд. Нейтр. ‘для кого’ Взаимн. Перевод
čita čitwa čitika čitila čitana делать
tula tulwa tulika tulila tulana копать
četa četwa četeka četela četana следить
soŋka soŋkwa soŋkeka soŋkela soŋkana платить налог
pata patwa patika patila patana ругать
fisa fiswa fišika fišila fisana прятать
česa česwa česeka česela česana резать
kosa koswa koseka kosela kosana быть сильным
lasa laswa lašika lašila lasana ранить
masa maswa mašika mašila masana штукатурить
šika šikwa šičika šičila šikana хоронить
fuka fukwa fučika fučila fukana ползти
seka sekwa sekeka sekela sekana смеяться
poka pokwa pokeka pokela pokana получать
kaka kakwa kačika kačila kakana привязывать
ima imwa imika imina imana подниматься
puma pumwa pumika pumina pumana пороть
mena menwa meneka menena menana расти
fweňa fweňwa fweňeka fweňena fweňana чесать
pona ponwa poneka ponena ponana падать
ŋaŋa ŋaŋwa ŋaŋika ŋaŋina ŋaŋana усмехаться
__
короче курс сириуса по лингвистике я вообще эту тему с фонологическими правилами не понял даю 40 баллов (это так тут работает я без понятия я уже не знаю куда обращаться чтобы это сделать. )
заранее всем спасибо!!

Источник

Даны глагольные формы языка тонкава:

Форма 1 (‘вообще’) Форма 2 (‘сейчас’) Перевод

picnoʔ picnanoʔ он режет это

wepcenoʔ wepcenanoʔ он режет их

kepcenoʔ kepcenanoʔ он режет меня

notxoʔ notxonoʔ он рыхлит это

wentoxoʔ wentoxonoʔ он рыхлит их

kentoxoʔ kentoxonoʔ он рыхлит меня

netloʔ netlenoʔ он лижет это

wentaloʔ wentalenoʔ он лижет их

kentaloʔ kentalenoʔ он лижет меня

naxcoʔ naxcenoʔ он поджигает это

wenxacoʔ wenxacenoʔ он поджигает их

kenxacoʔ kenxacenoʔ он поджигает меня

Ср. также однокоренные слова к ‘резать’ и ‘рыхлить’:

Задание. Восстановите глубинные представления морфем и правила перехода от них к поверхностным представлениям.

Примечание. Язык тонкава — мёртвый язык, родственные связи которого не установлены; на нём до середины XX века говорили в штатах Оклахома, Техас и Нью-Мексико в США. ʔ — гортанная смычка (как в русском не-а), x ≈ русское х.

Примечание. При вводе ответов вы можете заменять «ʔ» на «?».

Как выглядит глубинное представление показателя формы 2?

Как выглядит глубинное представление показателя со значением ‘их’?

Как выглядит глубинное представление показателя со значением ‘меня’?

Как выглядит глубинное представление корня ‘резать’?

Как выглядит глубинное представление корня ‘рыхлить’?

Как выглядит глубинное представление корня ‘лизать’?

Как выглядит глубинное представление корня ‘поджигать’?

Выберите из предложенного списка фонологических правил те, которые позволяют описать всё происходящее в данных примерах из языка тонкава.

A. Между двумя согласными вставляется гласный i.

B. В конце слова вставляется гласный o.

С. В сочетании из двух гласных выпадает гласный более низкого подъёма.

D. Гласный в начале слова выпадает.

E. Гласный в конце слова выпадает.

F. В сочетании из двух гласных выпадает второй по счёту гласный.

G. ʔ выпадает в положении между гласными.

H. ʔ вставляется в положении между гласными.

I. В сочетании из двух гласных выпадает первый по счёту гласный.

J. Гласные выпадают перед n, x и c.

K. Гласный выпадает во втором открытом слоге.

Укажите, как упорядочены выбранные вами правила. Например, если вы считаете, что в языке тонкава действуют правила B, D, F и G, причём вы можете утверждать лишь то, что G применяется раньше, чем B, введите «GB»; если вы можете утверждать, что D применяется раньше, чем B, а F — раньше, чем G, введите «DB, FG» или «FG, DB»; если вы можете утверждать, что D применяется раньше, чем B, а B — раньше, чем F, введите «DBF».

Источник

Африканские глагольные системы: заметки и типологии

Задачей настоящего раздела является обзор систем грамматических значений глагола, представленных в языках Тропической Африки [1] — прежде всего, с точки зрения их типологического своеобразия по отношению к глагольным системам других языков мира. Иными словами, предполагается ответить на вопрос, какие значения наиболее часто выражаются в африканских глагольных системах грамматическими (т.е. словоизменительными и словообразовательными) средствами и — с несколько меньшей степенью подробности — каким образом эти противопоставления могут быть организованы в плане выражения.

Конечно, указанный замысел не может быть реализован со всей полнотой не только в краткой статье, но даже и в солидной монографии. Это связано как с очень большим объемом данных, так и с их крайне неравномерной изученностью и доступностью. Поэтому излагаемые ниже сведения носят сугубо предварительный характер и должны рассматриваться лишь как первоначальный материал для дальнейших обобщений.

При подготовке обзора мы опирались — помимо, естественно, материала, непосредственно представленного в данной книге — на несколько типов источников. Прежде всего, это существующие грамматические описания языков Африки, в особенности те из них, которые были выполнены в течение последних 20-30 лет в расчете на типологическую аудиторию (лучшие из таких грамматик публиковались берлинским издательством Mouton de Gruyter в серии «Mouton grammar library», кёльнским издательством Ridiger Kippe, лувенским издательством Peeters и рядом других: ср., например, Sapir 1965, Dimmendaal 1983, Bonvini 1988, Noonan 1992, Carlson 1994, Childs 1995, Heath 1999, Storch 1999, Guarisma 2000, Frajzyngier & Shay 2002); из публикаций на русском языке отметим Аксёнова & Топорова 1994 и 2002, Топорова 1994, Коваль & Нялибули 1997, Рябова 2000. Во-вторых, были использованы обзорные исследования по отдельным группам и семьям языков, в которых, как правило, уделяется определенное внимание типологическим особенностям организации глагольных систем. Среди таких исследований следует в первую очередь назвать Sebeok (ed.) 1971, продолжающее сохранять свое значение, несмотря на более чем 30 лет, прошедших с момента публикации этой книги, а также Bender (ed.) 1976, Heine et al. (eds.) 1981, Bendor-Samuel & Hartell (eds.) 1989, Creissels 1991, Bender 1997 и 2000, Platiel & Kabore (eds.) 1998, Heine & Nurse (eds.) 2000. Специально отметим также публикации Vossen 1997 и Dimmendaal & Last 1998, посвященные, пожалуй, наиболее скудно документированным языковым группам Тропической Африки, соответственно, центрально-койсанской (или кое) и сурми (или сури-дидинга-мурле), входящей в восточносуданскую семью; языки сурми в значительной степени испытали влияние омотских языков и по многим параметрам занимают промежуточное положение между омотскими и нилотскими (последние являются основными представителями восточносуданской семьи).

Особое значение имеют крайне немногочисленные специальные исследования по типологии глагольных систем отдельных групп или ареалов африканских языков: Wolff 1979 (чадские языки), Anderson & Comrie (eds.) 1991 (языки Камеруна), Boyd (ed.) 1995 (убангийские языки), Аксёнова 1997 (языки банту); ср. также Охотина (ред.) 1972. В этом ряду заслуживает внимания монография Welmers 1973, где впервые была предпринята попытка осмыслить и обобщить основные типологические черты языков нигер-конго (в том числе и их глагольных систем; в основном, правда, в книге отражен материал языков ква и бенуэ-конго). Важный вклад в изучение грамматической семантики африканских языков внесли также работы по теории грамматикализации (в особенности принадлежащие школе Б. Хайне, ср. Heine & Reh 1984, Heine et al. 1991, 1993 и др.).

Наконец, в ряде случаев были использованы и данные, полученные нами непосредственно в ходе работы с носителями различных языков Западной Африки — догон, эвефон, волоф и др. Языки Тропической Африки характеризуются исключительным типологическим разнообразием — поэтому прямолинейные утверждения, апеллирующие к свойствам африканских языков «вообще», вряд ли будут лингвистически содержательными. Не всегда полезной для типологического рассмотрения языков оказывается и существующая генетическая классификация: даже если отвлечься от того факта, что генетическое родство многих языковых объединений Африки доказано не строго (особенно на верхних уровнях классификации), общеизвестным является то, что к одной генетической общности могут относиться языки с ярко выраженными типологическими различиями (например, различающие и не различающие категорию рода, имеющие и не имеющие падежные системы, и т.п.). Более подробное обсуждение этой проблематики можно найти, например, в сборнике Zima (ed.) 2000; ср. также известную статью Greenberg 1983, которая является одной из первых работ, доказывающей целесообразность ареального подхода к языкам Африки. Действительно, по-видимому, практически наиболее удобно при решении задачи, подобной нашей, исходить из ареального или ареально-генетического принципа рассмотрения языков. Распространение наиболее ярких и характерных свойств грамматических систем обычно бывает связано именно с определенными компактными культурно-географическими ареалами (ср. также Dahl 1995); степень генетического родства языков внутри этих ареалов (равно как и само наличие такого родства) не так уж существенны. Внутри отдельных ареалов отмечается интенсивное взаимовлияние и элементы конвергенции исходно разнородных языков. Примеров такого сближения достаточно много: это контакты между чадскими языками и языками бенуэ-конго, между кушитскими, омотскими и нило-сахарскими языками, между кушитскими и восточными банту [2], между койсанскими и южными банту, не говоря уже о многочисленных вторичных контактах между дальнеродственными группами или семьями — как в Восточной (эфиосемитские и кушитские), так и особенно в Западной Африке с ее крайне мозаичной этноязыковой картой.

Языки Западной Африки, в частности, обнаруживают целый ряд общих ареальных черт в организации глагольных систем; к ним относится и такая яркая особенность, как грамматикализация коммуникативного статуса аргументов глагола — или самого глагола — в рамках глагольной словоформы (об этом явлении см. подробнее разделы А.И. Коваль и Н.Р. Сумбатовой; ср. также ниже). Указанные черты свойственны не только языкам макросемьи нигер-конго (различных, в том числе генетически далеких друг от друга семей: атлантической, манде, гур и др.), но и, например, языку сонгай, согласно большинству классификаций причисляемому к нило-сахарской макросемье — по крайней мере, исключаемому из семьи нигер-конго. Достаточно многочисленные и неслучайные сходства между глагольными системами сонгай и бамана (семья манде) хорошо видны при сопоставлении описаний Д.И. Идиатова и Ф.И. Рожанского в настоящем издании. Напротив, признаваемые генетически родственными сонгайские и сахарские языки (канури, теда-даза, загава, берти) обладают типологически резко различными глагольными системами (подробнее о сахарских системах см. раздел Ю.Г. Суетиной).

В связи со сказанным, содержательные типологические обобщения для языков Тропической Африки, как представляется, в наибольшей степени продуктивны на уровне компактных локальных ареалов. Ниже мы постараемся придерживаться именно такой стратегии (хотя, как можно заметить, настоящее издание организовано в основном всё-таки в соответствии с генетическим принципом).

Основными ареалами, языки внутри которых обладают достаточно высокой степенью сходства в отношении набора грамматических параметров, можно в первом приближении считать следующие четыре: южно-центральный, восточный, северно-центральный и, с некоторыми оговорками, западный. Охарактеризуем их подробнее.

1) Южно-Центральная Африка (от р. Оранжевой приблизительно до экватора; переходными зонами являются север Танзании — юг Кении на востоке, север Заира в центральной части и север Камеруна на западе). Особо выделяется территория на крайнем юго-западе (Намибия, Ботсвана и прилегающие районы), которую дисперсно занимают койсанские языки. Взаимовлияние автохтонных койсанских языков и языков банту зон R и S безусловно существует, но изучено недостаточно (прежде всего, в силу малой доступности надежных койсанских данных).Южно-Центральная Африка является уникальным ареалом в том отношении, что практически вся эта огромная территория занята языками банту. Такого рода языковая гомогенность Тропической Африке в принципе больше нигде не свойственна. В генетическом отношении языки банту принято в современной африканистике не обособлять — с точки зрения генетической классификации все эти языки (более 500) являются представителем одного таксона очень низкого уровня, входящего в южную подгруппу группы бантоидных языков семьи бенуэ-конго; помимо языков банту, в эту группу входят еще около 150 языков (тив, тикар, диалектный континуум бамилеке и др.). Единственным вкраплением в ареал банту являются, как уже было сказано, койсанские языки на юго-западе [3]. Типологически языки банту, безусловно, также очень близки, что оправдывает частое рассмотрение в обзорных работах всех языков банту в качестве более или менее единой макросистемы, часто к тому же описываемых как различные модели преобразования единой прото-бантуской системы (сравнительно-исторические исследования языков банту, после работ Малколма Гасри и Ивонны Бастен, являются одними из самых успешных в африканистике; подробнее см. Аксёнова & Топорова 1990). Тем не менее, известная неоднородность, конечно, имеется и в этом ареале. Современная классификация языков банту (которая, кстати, сочетает генетический принцип с элементами ареального подхода) учитывает этот факт, противопоставляя внутри ареала банту в целом переходную северо-западную подгруппу (языки зон A, B и C, распространенные на территории от восточной части Заира до южной части Камеруна, включая Экваториальную Гвинею, Габон, Конго и южную окраину ЦАР) всем остальным языкам банту, грамматическая структура которых в большей степени соответствует каноническому бантускому типу.

2) Восточная Африка (запад и юг Судана — район Африканского Рога — северная часть Кении и Уганды); переходная область, как уже было сказано, вдается узкой полосой еще южнее до массива Килиманджаро в Танзании.

Для восточноафриканского ареала характерно взаимодействие эфиосемитских, кушитских, омотских и восточносуданских языков, территории распространения которых накладываются друг на друга, условно говоря, продольными полосами, частично смешиваясь и пересекаясь. На периферии этого ареала отдельными вкраплениями обнаруживаются другие изолированные нило-сахарские языки: кунама в Эритрее, берта и кома в Эфиопии. Данный ареал отличается обилием переходных типов, представленных, например, группой сурми, южнокушитскими языками и др.

3) Северно-Центральная Африка (ЦАР и север Заира, север Камеруна и Чад, восток Нигера); переходная область расположена на границе между Нигерией и Камеруном, приблизительно от реки Бенуэ до реки Шари и озера Чад. Ядро данного ареала образуют многочисленные языки адамауа-убангийской семьи, к которым с севера примыкают разбросанные области распространения сахарских, центральносуданских и других языков, включаемых в настоящее время в нило-сахарскую макросемью. Данный ареал является в целом одним из наименее изученных в Тропической Африке.

4) Западная Африка (от реки Бенуэ на востоке до атлантического побережья на западе). Этот ареал является одним из самых пестрых и мозаичных по составу языков не только в Африке, но, пожалуй, и в мире. Наиболее крупными группами языков на этой территории являются чадская (занимающая и часть восточной переходной области), манде, гур и бенуэ-конго; несколько меньшую площадь занимают языки кру и ква (среди которых имеются, однако, такие крупные языки — точнее, континуумы близкородственных языковых образований, — как эве-фон и акан [4]). Языки атлантической семьи расположены в основном вдоль западного и юго-западного побережья и на прилегающих островах, а также отдельными вкраплениями в области распространения языков манде и гур; дисперсность распространения наиболее ярко выражена у языка фула, совокупный ареал которого (от Сенегала и Гвинеи до Камеруна и Чада, вплоть до долины Голубого Нила), собственно, практически совпадает с западноафриканским ареалом как таковым, на крайнем востоке даже выходя за его пределы (подробнее см. Виноградов, Коваль, Порхомовский 1984). На северной периферии данного ареала, кроме того, присутствуют берберские языки (прежде всего, тамашек) и языки группы сонгай. Попробуем теперь перечислить основные особенности глагольных систем языков указанных ареалов (имея в виду, конечно, что представленная картина является во многом упрощенной).

Целый ряд структурных особенностей характерен для нескольких языковых ареалов (или для части языков, но в более чем одном ареале); именно эти особенности могут с наибольшим правом считаться «общеафриканскими», если ставить себе цель таковые выделить.

В плане выражения к таким особенностям относится прежде всего то, что У. Велмерс называл тенденцией к образованию «линейных» глагольных систем. Линейная глагольная система отличается тем, что граммемы всех грамматических категорий, присутствующих в этой системе, всегда выражаются кумулятивно, т.е. с помощью одного, не членимого в плане выражения, показателя. Таким показателем может быть как аффикс (в этом случае в глагольной словоформе оказывается открыта только одна позиция для словоизменительного аффикса), так и вспомогательный элемент (глагол или частица; в этом случае форма основного глагола может сочетаться только с одним вспомогательным элементом). Как отмечает сам Велмерс, линейные глагольные системы «часто лучше поддаются описанию с помощью единого списка показателей, чем с помощью таблиц с несколькими входами типа вид, время и наклонение» (Welmers 1973: 343 ff.). Разумеется, в глаголе при этом могут выражаться (и, как правило, выражаются) различные грамматические категории, но никакой из этих категорий в формальном плане не соответствуют свои собственные, особые показатели: существующие глагольные показатели выражают не граммемы как таковые, а только их комбинации, возможные в данном языке (например, актуальное или хабитуальное настоящее, близкое или отдаленное будущее, утвердительное или отрицательное прошедшее и т.п.). Глагольные системы, организованные по противоположному принципу (у каждой граммемы имеется собственный показатель), обычно называются многомерными. Такие системы считаются характерными для языков с ярко выраженной агглютинативной моделью строения словоформы (алтайских, нахско-дагестанских, кечуа и под.). В языках Тропической Африки, разумеется, встречаются не только линейные, но и многомерные системы (а также смешанные типы) [5], однако линейные системы представляются намного более характерными для всех ареалов.

Заметим в связи с этим, что с точки зрения общей теории морфологии африканские языки интересны тем, что наглядно демонстрируют независимость таких свойств, как агглютинация (понимаемая как техника «гладкого» соединения морфем в словоформе, т.е. отсутствие фузии) и кумуляция (т.е. способность одной морфемы выражать несколько грамматических значений, образуя «флексии»). В этом смысле глагольные словоформы африканских языков склонны к агглютинации особого типа: они оказываются в высокой степени флективными, но, как правило, не фузионными (исключая, конечно, такие атлантические языки, как, например, фула или серер, см. Коваль 2000). Напомним, что в отношении языков банту на эту особенность еще в середине прошлого века указывали В. Скаличка и К.М. Док (см. подборку статей в сборнике Ольдерогге (ред.) 1963: 144-227; о различных возможных типах соотношения фузии и флексии в агглютинативных системах см. также Lemar?chal 1998 и 2001, Plungian 2001).

Тяготение к системам линейного типа, возможно, отражает более общую тенденцию к синкретизму выражения грамматических значений, характерную для языков Тропической Африки. В разделе Ю.Е. Галяминой в настоящем издании (ср. также Галямина 2001) обсуждается другое проявление грамматического синкретизма — использование одного и того же глагольного показателя для выражения двух, на первый взгляд, противоположных значений из семантической зоны актантной деривации: каузативного и пассивного. По крайней мере для языков Западной Африки, это явление также можно считать ареальным (каузативно-пассивная полисемия имеется, в частности, в догон и в сонгай, с точностью до тоновых различий — в сонинке).

Существенным свойством линейных систем (также, по-видимому, связанным с синкретизмом) является и особое устройство самих грамматических противопоставлений, выражаемых в этих системах. В частности, для грамматических категорий линейных систем характерно отсутствие того свойства, которое в различных работах по теории грамматики называется однородностью или взаимоисключительностью и предполагает значительную семантическую общность между разными граммемами одной категории (так, все граммемы таксиса связаны с обозначением относительной хронологии, и т.п.). Ничего этого в линейных системах не имеет места, поскольку здесь различными граммемами одной и той же грамматической категории могут оказаться, например, прошедшее время, результатив, намерение, одновременность и ирреальное условие (и это еще далеко не самая невероятная ситуация). Именно по этой причине в традиционной бантуистике, например, не принято говорить о грамматических категориях времени или вида в глаголе банту. Бельгийская и французская школы для обозначения синкретических глагольных категорий языков банту предпочитали использовать нейтральный термин «tiroir verbal», т.е. «глагольная позиция» (буквально слово tiroir во французском языке означает ‘выдвижной ящик’; этот термин во французской лингвистике используется и за пределами африканистики).

В каждом из четырех выделенных нами ареалов линейные системы имеют свою специфику. Так, в языках банту преобладает аффиксальная техника выражения грамматических значений. Для глагольных словоформ банту характерно активное использование для выражения грамматических значений не просто аффиксов, но разнообразных комбинаций из двух или более аффиксов — так называемых полиаффиксов (об этом термине, более общем, чем традиционные циркумфикс или конфикс, см. подробнее Плунгян 2000: 95-97; ср. также Аксёнова 2000 и Guarisma 2000). Однако при обилии морфологических позиций в словоформе количество одновременно выражаемых глагольных категорий в языках банту, как правило, не превышает двух — это, с одной стороны, лицо/число/класс субъекта и, с другой стороны, вид/время/наклонение/полярность глагола; все граммемы в составе указанных комплексов выражаются кумулятивно (или, как это формулирует И.С. Аксёнова в настоящем издании, «не существует раздельных парадигматических систем для категорий аспектуальности, времени и модальности»).

Иногда, более того, и выражение лица/числа/класса субъекта оказывается зависящим от аспектуально-модальных категорий глагола, т.е. в языках банту появляется несколько серий персональных показателей, распределенных в зависимости от грамматических характеристик словоформы в целом. На примере языка дабида это явление подробно описано в разделе И.С. Рябовой (ср. также Рябова 2000 и раздел А.Ю. Урманчиевой в настоящем издании). Наличие нескольких персональных серий характерно и для других ареалов — так, это явление отмечается в лоома и других языках манде (особенно южных), волоф, серер, темне (атлантические), во многих чадских языках и др. В ряде случаев процесс кумуляции заходит еще дальше, и лицо-число субъекта также оказываются выраженными кумулятивно с другими грамматическими значениями глагола (а не просто зависят от их выражения).

В других языковых ареалах удельный вес аффиксов среди грамматических показателей существенно меньше: языки Западной, Центральной и Восточной Африки, за отдельными исключениями, в целом обнаруживают тенденцию к аналитической глагольной грамматике. Это означает, что словоизменительных аффиксов, во-первых, мало (или нет вовсе), и во-вторых, что они используются для выражения лишь нескольких самых основных грамматических значений глагола (о составе которых подробнее см. ниже); все остальные грамматические значения получают выражение с помощью аналитических показателей — вспомогательных глаголов или неизменяемых частиц. Нередко базовые глагольные значения выражаются даже не аффиксально, а с помощью несегментных морфологических средств — чередованиями, тональными оппозициями, редупликацией. Таким образом, в типичной африканской глагольной системе (здесь мы отвлекаемся от языков Южно-Центральной Африки) функциональное пространство, обычно обслуживаемое в языках мира словоизменительными аффиксами, резко сужено: с одной стороны, мощными конкурентами аффиксов выступают несегментные показатели, а, с другой стороны, остающееся множество значений берут на себя аналитические показатели различных типов. Поэтому противопоставление «синтетических» и «несинтетических» языков в Тропической Африке проходит не в области словоизменения, а скорее в области словообразования: несинтетическими в полном смысле слова следует признавать только те языки, которые не имеют не только морфологических словоизменительных, но и морфологических словообразовательных показателей (такие языки обычно называются изолирующими, хотя следует помнить, что для Африки этот термин отчасти условен в силу несколько более отчетливой границы между лексикой и грамматикой, чем это свойственно, например, изолирующим языкам Юго-Восточной Азии). Области распространения изолирующих систем (в указанном выше смысле) включают юг западноафриканского ареала (т.е. полосу вдоль побережья Гвинейского залива) и Центральную Африку; такие системы характерны в основном для языков манде, ква, бенуэ-конго (исключая, разумеется, банту и некоторые другие группы [6]) и адамауа-убангийских. Таким образом, системы словоизменения «изолирующих» и «аналитических» языков Тропической Африки в типологическом отношении оказываются удивительно похожи: и те, и другие представляют собой линейные системы с одной главной позицией, заполняемой представителем обширной парадигмы из взаимоисключающих вспомогательных элементов. В настоящем издании типичная изолирующая глагольная система представлена языком бамана, тогда как типичная аналитическая глагольная система — языком сонгай; читатель легко заметит их сходство. Другие описываемые глагольные системы Западной и Северно-Центральной Африки (ландума, догон, бамилеке, канури, кирфи) представляют собой примеры нестрогого аналитизма, с небольшой долей аффиксально выражаемых словоизменительных значений — впрочем, эти значения, как правило, являются для глагольной системы базовыми.

В кушитских языках показатели, кумулятивно выражающие большинство словоизменительных категорий глагола, включая лицо/число субъекта и отрицание, выступают в виде особых (как правило, предглагольных) частиц, которые в специальной литературе обычно называются индикаторами. Таким образом, аналитические системы линейного типа являются яркой чертой и этой группы языков (индикаторы особенно широко представлены в южнокушитских языках, но имеются также в оромо и в ряде других).

Другую особенность организации глагольных систем, имеющую в Африке чрезвычайно широкое распространение, можно охарактеризовать как существование обширной «грамматической периферии». На эту особенность, в частности, обращается внимание в разделе Ф.И. Рожанского, который, характеризуя видовременную систему сонгай, справедливо отмечает, что «для африканских языков типично наличие нескольких (часто лишь трех-четырех) конструкций, выражающих базовые значения рассматриваемой грамматической категории (причем без четкого противопоставления собственно временной и совершаемостно-видовой семантики) [7], в то время как вся прочая видовременная семантика передается многочисленными и не объединяющимися в стройные парадигмы конструкциями, которые обычно образуются при помощи вспомогательных глагольных лексем с самой различной степенью грамматикализации». Иными словами, для африканских глагольных систем вопрос о границах парадигмы стоит гораздо более остро, чем, например, для европейских языков. Если ядро глагольной системы обычно состоит из противопоставленных друг другу синтетических форм или определенной парадигмы вспомогательных элементов (в аналитических языках), то эта сравнительно четкая структура, как правило, никогда не исчерпывает всего набора возможных в языке глагольных форм. Дополнительными элементами оказываются сочетания с вспомогательными глаголами меньшей степени грамматикализованности. Периферийный характер подобных конструкций проявляется не только в их неморфологическом (аналитическом) способе выражения — существенно также, что лексема, участвующая в таких конструкциях в качестве вспомогательного элемента, как правило, хорошо сохраняет и свое основное лексическое значение (наиболее часты в этой функции глаголы позиции и движения типа ‘сидеть’, ‘идти’, ‘войти’, ‘достигнуть’, ‘вернуться’, ‘послать’, но встречаются и многие другие глаголы, например, ‘хотеть’, ‘видеть’, ‘найти’, ‘делать’, ‘держать’, ‘кончить’). В семантическом отношении часто оказывается, что подобные конструкции как бы дублируют значения базовых глагольных форм, лишь «усиливая» компоненты длительности, завершенности, актуальности, результативности и т.п., вообще говоря, свойственные и базовым формам; на самом деле, эти конструкции могут передавать очень тонкие семантические оттенки (типичные для слабо грамматикализованных показателей, более близких к лексике, чем базовые грамматические элементы), которые не всегда фиксируются в грамматических описаниях. Проблема того, какие конструкции описывать в грамматике, а какие исключать из нее (считая, например, свободными синтаксическими сочетаниями двух глаголов) для большинства африканских языков действительно является нетривиальной; полный учет таких периферийных форм обычно приводит к существенному увеличению и усложнению глагольной парадигмы (весьма информативный разбор данных проблем на материале языка суахили — далеко не самого сложного из языков банту — можно найти, например, в давней, но сохранившей свою актуальность работе Рябова 1972; в более общем плане эта проблема рассматривается в исследовании Сумбатова 1994 и в очерке Creissels 1998). Хорошее представление о грамматической периферии другого языка банту — зулу — может дать раздел А.Д. Луцкова в настоящем издании (см. также раздел, написанный И.С. Аксёновой).

Существование подобной аналитической грамматической периферии с размытыми границами, в принципе, свойственно и многим другим языкам мира; особенно характерно это явление для новых индоарийских, дравидийских и тюркских языков. Типологическую специфику Тропической Африки образует, как представляется, скорее комбинация аналитической периферии с преимущественно линейным характером ядра глагольных систем.

Характеризуя африканские глагольные системы в формальном плане, следует обратить внимание еще на одну любопытную особенность, обнаруживаемую в целом ряде ареалов, но, как кажется, в наибольшей степени свойственную языкам Центральной Африки (сахарским и чадским) и Восточной Африки (кушитским). Эту особенность можно определить как сосуществование в рамках одной глагольной системы двух типов глагольного спряжения: архаичного и непродуктивного, но присущего наиболее употребительным глаголам (часто также вспомогательным), с одной стороны, и более нового и продуктивного, с другой стороны; этот последний тип часто также характеризуется более простой и стандартной морфологической техникой. Данное явление как таковое отнюдь не является уникальным (достаточно вспомнить хорошо известные «неправильные глаголы» романских и германских языков), но африканский вариант реализации общего принципа сосуществования архаичного непродуктивного и инновационного морфологических классов имеет свою специфику. В частности, она проявляется в резкой и необычной морфологической дифференциации глагольных классов: например, архаичный класс может иметь префиксальные, а инновационный — суффиксальные словоизменительные показатели (как во многих кушитских языках); несколько более сложный вариант такой морфологической поляризации представлен в сахарских языках и подробно описывается в разделе Ю.Г. Суетиной. В сахарских языках противопоставляются не только суффиксальный и префиксальный тип спряжения, но и аффиксальный, более архаичный, тип спряжения в целом — более новому аналитическому, в котором (суффиксальные) грамматические показатели присоединяются к вспомогательному глаголу, а основной глагол выступает в виде неизменяемой основы. Подобное противопоставление основной массы «неспрягаемых» глаголов и небольшого количества частотных спрягаемых глаголов (к которым относятся и вспомогательные) в языках мира встречается сравнительно редко; за пределами Африки оно характерно, например, для баскского языка.

Перейдем теперь к более подробной характеристике содержательной стороны противопоставлений, образующих глагольные системы языков Африки. Начать рассмотрение этой проблематики следует с нескольких замечаний относительно того, каков объем самого класса глаголов в этих языках. Действительно, языки мира, как известно, достаточно сильно отличаются друг от друга в зависимости от того, (а) является ли противопоставление глагола другим частям речи бесспорным и четким, и (б) насколько велик класс единиц, выделенных, в соответствии с теми или иными критериями, в качестве представителей глагольной лексики.

По первому параметру — легкость отделения глагола от других классов слов — африканские языки оказываются неоднородными. Как и следовало ожидать, в языках с развитой аффиксацией и богатым набором морфологически выражаемых значений при определении границ класса глаголов не возникает существенных проблем. Глаголами в этих языках следует считать единицы, способные сочетаться с определенным множеством морфологических показателей — прежде всего, словообразовательных (актантной деривации, способов действия, ориентации), но также и словоизменительных, если они имеются (залога, лица / числа субъекта, времени, аспекта, модальности). Приоритет словообразовательной морфологии при выделении класса глаголов в таких языках понятен — как уже было сказано выше, в большинстве африканских глагольных систем использование морфологических показателей для выражения словоизменительных значений не является преобладающим. Четко очерченные классы глаголов представлены как в языках с развитой словоизменительной морфологией (банту, койсанские, кушитские, омотские и эфиосемитские), так и в языках, в которых только или преимущественно аналитическое словоизменение сочетается с достаточно развитым аффиксальным словообразованием (атлантические, гур, нило-сахарские, берберские, чадские). С другой стороны, в языках не имеющих словообразовательной (и тем более словоизменительной) морфологии, как и всегда в языках такого типа («изолирующих»), выделение грамматических классов слов вынуждено опираться на синтаксические критерии и дает менее однозначные результаты. В Тропической Африке к подобным языкам относятся прежде всего языки манде, ква, адамауа-убангийские и многие языки бенуэ-конго. Описания этих языков полны дискуссий о проблеме «частей речи» и утверждений о практическом отсутствии границ между существительными, прилагательными и глаголами — точно так же, как это имеет место в описаниях, например, австронезийских или австроазиатских языков. Обычный практический критерий, к которому прибегают в описаниях подобных языков, таков: глаголом считаются единицы, которые «типично выступают в роли сказуемого» (Алпатов 1990: 36) или могут выступать только в этой роли, т.е. с теоретической точки зрения являются «прототипическими предикатами» (Бергельсон 1990: 215).

Каким же оказывается объем классов глаголов, получающихся в результате применения описанных процедур? Опять-таки, в различных языках он варьирует, но в целом, пожалуй, было бы правомерным констатировать, что в языках Тропической Африки объем класса глаголов, как правило, превышает объем соответствующего класса, например, в языках «европейского стандарта». Происходит это, однако, в силу нескольких причин. С одной стороны, для изолирующих языков типичны синкретические классы предикативов, в которые попадают не только все слова, обозначающие события, процессы и состояния, но и слова с двойной синтаксической функцией, способные выступать и как глаголы, и как имена, с не всегда тривиальным семантическим соотношением (ср. манинка bato ‘ждать; подчиняться; поклоняться; молитва; вера, религия; почитаемый, любимый’, ben ‘падать; ронять; потеря; убыток, разорение’, и мн. др. [8]).

С другой стороны, даже в языках с более развитой морфологической структурой в грамматический класс глаголов обычно включаются слова с не вполне прототипической глагольной семантикой (если считать таковой семантику события и динамического процесса), а именно, обозначения свойств и состояний. Тем самым, оказывается, что класс глаголов расширяется за счет того класса слов, который в европейских языках соответствует прилагательным (а также некоторым глаголам состояния), т.е. словам типа ‘быть длинным’, ‘быть красивым’, ‘быть достаточным, хватать’, ‘знать’, ‘любить’, ‘лежать’ и т.п. Действительно, известной особенностью языков Тропической Африки является частое отсутствие в них самостоятельного разряда прилагательных (хотя небольшие, обычно очень ограниченные по объему группы прилагательных представлены в языках банту, в части кушитских и восточносуданских, в догон и во многих других языках): в морфологическом отношении обозначения состояний и свойств оказываются подклассом глаголов, разделяя с динамическими глаголами большинство словоизменительных категорий. Тем не менее, в грамматическом поведении этой группы лексем имеется ряд особенностей, что дает основание трактовать их как особый подкласс (хотя всё же внутри класса глаголов); обычно в таких случаях говорят о стативных глаголах или просто стативах. Стативные глаголы выделяются и в тех африканских языках, в которых прилагательные как таковые тоже имеются. Так, в языке догон небольшая группа прилагательных соотносится с обозначениями размера, цвета, вкуса/запаха, возраста и некоторых других свойств, тогда как предикаты ментального состояния и локализации являются по преимуществу стативными глаголами, ср. (здесь и далее примеры приводятся из диалекта томмо-со): nama ‘желать’, mmbε ‘любить’, sε ‘иметь’, to ‘находиться внутри’, tuŋ ‘стоять на коленях’ и мн. др.

Семантически (а в некоторых случаях и грамматически) среди стативных глаголов могут выделяться более дробные подклассы локативных стативов (описывающих различные локализации или различные позиции объекта) и связок, вводящих имя в предикативной функции. Для африканских языков характерно наличие развитой системы связок, противопоставляющих значения идентификации (контексты типа ‘этот человек — вождь’), локализации (контексты типа ‘сегодня все женщины — в поле’), экзистенции (контексты типа ‘у каждого народа есть вождь’), фокуса (контексты типа ‘это гиена испугала леопарда’ или ‘тот, кто испугал леопарда — гиена’), обладания и другие; типично также лексическое противопоставление утвердительных и отрицательных связок (примерами последних могут служить две различные лексемы догон: lε ‘не быть, не являться’ и ondu ‘не иметься, отсутствовать’).

Среди значений, имеющих словообразовательное выражение в африканских глагольных системах, представлены, разумеется, не только те, которые связаны с актантными преобразованиями. Вторую по значимости группу дериватем образуют аспектуальные (в нестрогом смысле) значения, связанные, главным образом, с такими характеристиками ситуации, как кратность и интенсивность. К ним относятся, во-первых, показатели итератива широкой семантики типа ‘многократно’, ‘то и дело’ (употребляются также термины «репетитив», «фреквентатив» и др.), указывающие на повышенную частотность повторения ситуации; часто эти показатели оказываются совмещены со значением интенсива и выражаются с помощью полной или частичной редупликации корня. Другой распространенной разновидностью итератива является рефактив, обозначающий однократное воспроизведение уже имевшей место ситуации (‘еще раз’); в койсанских языках засвидетельствован и так называемый альтернатив, описывающий ситуацию выполнения действия двумя субъектами поочередно. Кроме того, во многих языках встречается и морфологическое выражение пониженной частотности (или пониженной интенсивности) ситуации — это показатели аттенуатива типа ‘изредка’, ‘немного’, ‘мало, слабо’ (широко употребителен также термин «диминутив»), наиболее характерные для койсанских языков, некоторых языков банту (в основном, южных, как, например, сото) и атлантических (т.е. языков с наиболее богатыми деривационными системами); в нилотских языках аттенуатив может быть совмещен с аппликативом (как, например, в туркана). Особой интересной разновидностью аттенуатива является так называемый симулятив, обозначающий неполноценную реализацию ситуации, при которой субъект лишь притворяется, что он выполняет данное действие или находится в данном состоянии. Симулятивы лучше всего представлены в языках атлантической семьи, ср., например, волоф nelaw ‘спать’

nelawnelawu ‘притворяться спящим’.

Из всех значений итеративно-интенсивной группы, пожалуй, наибольшую специфику имеет так называемый реверсив, описывающий ликвидацию результата исходной ситуации приблизительно тем же способом, каким она была достигнута (так называемое «обратное действие», ср. пары типа ‘привязать’

‘снять’, ‘воткнуть в землю’

‘вытащить из земли’; подробнее о семантике этого показателя в языках Африки см. Плунгян 1992: 110-144). Морфологически специализированные и высокопродуктивные реверсивы из всех языков мира свойственны, по-видимому, только ареалу Тропической Африки; они представлены прежде всего в языках банту, гур и атлантических, но встречаются и в других группах (например, в чадской). Реверсивный показатель часто выражает и другие значения (как правило, менее продуктивные); отмечается, в частности, совмещение реверсива с рефактивом и аттенуативом / интенсивом (конкретные конфигурации зависят от языка: так например, для языков банту и фула более характерно совмещение с интенсивом, тогда как для языка догон — с аттенуативом).

Наконец, говоря о словообразовательных значениях африканских глаголов, нельзя не отметить группу дериватем, связанных с ориентацией ситуации относительно дейктического центра (т.е. относительно того места, где находится или мыслит себя говорящий). Различается два основных значения этой группы: вентив, описывающий перемещение или развитие ситуации P по направлению к дейктическому центру (

‘P сюда; прийти, чтобы P’), и итив, описывающий удаление от дейктического центра (

‘P отсюда; пойти, чтобы P’). Показатель итива может также иметь менее частотное в Африке значение альтрилокатива, т.е. описывать не движение, а нахождение вне или вдали от дейктического центра (

‘P там, в другом месте’); такое совмещение отмечается, например, в языке фула, а в языке серер той же атлантической семьи альтрилокатив даже имеет специализированное выражение (суффикс —laan со значением ‘не у себя, не дома’). Пара итив

вентив (или один из этих показателей) засвидетельствована во многих языках африканского континента, но особенно характерна для атлантических, чадских (см. Jungraithmayr 1998), убангийских, нилотских, койсанских языков.

К сказанному следует добавить, что значения из группы актантной деривации являются для языков Африки настолько типичными, что получают выражение даже и в тех глагольных системах, которые не располагают морфологическими средствами для этого. Коррелятом глагольных «расширителей» корня в изолирующих языках оказываются вспомогательные глаголы, употребляемые либо в нефинитной форме типа деепричастия, либо в составе сериальных конструкций. Как правило, глагол ‘дать’ служит аналитическими эквивалентом аппликатива (вводя актант с адресатной, бенефактивной или направительной ролью), глагол ‘взять’ — аналитическим эквивалентом инструментально-локативного расширителя, и т.п. Из числа конструкций, имеющих неактантную функцию, можно отметить частое использование глагола ‘вернуться’ в рефактивном значении.

Следует теперь остановиться на основных семантических особенностях «вербантов», т.е. морфологических и неморфологических показателей словоизменительных значений глагола. Вообще говоря, среди вербантов африканских языков мы находим те же показатели аспекта, времени и модальности, что и в других языках мира, но в их составе и особенностях выражения имеется некоторая специфика.

Прежде всего, следует отметить, что в языках Африки (за исключением, может быть, банту-койсанского ареала, см. ниже) сравнительно слабо представлена грамматическая категория времени (как относительного, так и абсолютного). В частности, показатели, связанные с выражением будущего времени, редко присутствуют в чистом виде и обычно имеют дополнительные модальные приращения (такие, как гипотетичность, недостоверность, волитивность и нек. др.). С другой стороны, показатели прошедшего и настоящего времени также могут не иметь специализированных средств выражения, поскольку та или иная временная интерпретация приписывается глагольным формам исходя из контекста. Обычно глагольные формы в нейтральном или минимальном контексте выбирают временную интерпретацию в зависимости от их аспектуальной характеристики; такая интерпретация иногда называется «дефолтной» (или «по умолчанию»). По умолчанию аспектуальным глагольным формам с дуративным или имперфективным значением приписывается презентная интерпретация, а формам с перфективным значением — претеритальная. В этом смысле про типичные африканские глагольные системы можно сказать, что они вообще не нуждаются в показателях, выражающих временную отнесенность ситуации [11]. Однако такие системы могут нуждаться во временных показателях несколько иного типа — а именно, в тех, которые могут выражать нестандартную временную интерпретацию, отклоняющуюся от той, которую данная аспектуальная форма имеет по умолчанию. Наиболее типичным среди них является показатель, в функцию которого входит сдвигать время описываемой ситуации назад по временной оси относительно времени исходной ситуации; опираясь на эту особенность, мы предложили для обозначения показателей данного класса термин «ретроспективный сдвиг» (см. Плунгян 2001); в Коваль & Нялибули 1997 для аналогичного феномена используется обозначение «ретроспективное время». Показатели ретроспективного сдвига в высшей степени характерны для многих языков как Восточной, так и Западной Африки; в глагольных системах этих языков они являются практически единственными показателями с чисто темпоральной функцией. Формальной особенностью показателей ретроспективного сдвига является то, что они, как правило, присоединяются к уже существующей в языке глагольной форме (имеющей некоторую временную интерпретацию по умолчанию); этим они также отличаются от обычных морфем с временным значением, которые имеются, например, в европейских языках. Ретроспективные показатели поэтому часто являются клитиками или вспомогательными элементами (в качестве последних могут выступать частицы или глаголы, причем часто используются застывшие формы глаголов, как например в нилотском языке ланго, где ретроспективную функцию выполняет перфектив глагола ‘найти’ в неизменяемой форме 3 л. ед. числа, см. Noonan 1992: 138). Имперфективные глагольные формы при ретроспективизации указывают на ситуации, соотносящиеся с ограниченным временным интервалом в прошлом (типа ‘раньше плели такие циновки ’); перфективные глагольные формы при ретроспективизации получают значение аннулированного результата (типа ‘он ходил в соседнюю деревню [= пошел и после этого вернулся]’). Во всех случаях своего употребления показатель ретроспективного сдвига, таким образом, выражает дополнительное значение «неактуальности» данной ситуации, «разрыва» с точкой отсчета; это значение может проявляться и в некоторых производных употреблениях данных форм не с чисто временным значением (например, в контрафактических условных конструкциях, использование в составе которых показателей ретроспективной семантики весьма характерно).

Ретроспективные показатели времени в качестве единственных (или основных) темпоральных показателей являются, как уже было сказано, ареальной чертой по крайней мере для языков Западной и Восточной Африки. Показатели с подобной функцией надежно выявлены, в частности, в атлантических языках (фула, волоф, киси и др.), в языках ква (акан), в языках манде (в частности, в разделе Д.И. Идиатова подробно разбирается ретроспективный показатель tun в бамана), в нилотских языках ланго и туркана и др.; следует иметь в виду, что в описательных грамматиках подобные показатели часто скрываются под более привычным для европейских лингвистов ярлыком «прошедшее время» (хотя бросается в глаза, что подобного рода «прошедшее время» употребляется лишь в очень небольшом подмножестве ситуаций, относящихся к прошлому, а других показателей «времени» в языке, как правило, не обнаруживается вовсе). Аналогичные показатели функционируют и в креольских языках Западной Африки — такова, например, частица bin в крио, которая является единственным эксплицитным средством маркирования временной отнесенности в глагольной системе этого языка (близость механизмов маркирования прошедшего времени в креольских языках и в языках Западной Африки — а также не вполне стандартный характер этих механизмов — отмечается уже в исследовании Dahl 1985: 119).

Исключением в этом плане могут показаться языки южно-центрального ареала, в которых категория времени не просто представлена, но часто даже оказывается гипертрофирована за счет развития противопоставлений по признаку временной дистанции. Как известно, категория временной дистанции указывает степень отдаленности ситуации от точки отсчета; в простых случаях различается две граммемы (‘значительная отдаленность

нейтральность’ или ‘значительная близость [= иммедиатность]

нейтральность’), но в отдельных языках банту может противопоставляться до шести степеней временной дистанции в прошедшем и до четырех степеней в будущем времени (см. подробнее Аксёнова 1997 и раздел, написанный И.С. Аксёновой для настоящего издания; ср. также Dahl 1983 и 1985: 120-128; Koptjevskaja 1984). Насколько можно судить, подобная дробность выражения временной дистанции не свойственна больше ни одному языковому ареалу в мире (хотя сама категория встречается еще по крайней мере в языках Северной и Южной Америки, Новой Гвинеи и Австралии). Что касается Тропической Африки, то, помимо языков банту, временная дистанция в прошедшем времени достаточно последовательно выражается в койсанских языках (судя по данным Р. Фоссена, максимальное число граммем в этом ареале — три, как в языках кхое и ани) и в бантоидных языках бенуэ-конго, спорадически — в языках гур (как, например, в дагаре с четырьмя граммемами временной дистанции в прошедшем времени) и в некоторых других. Как можно видеть, языки банту являются центральной и наиболее мощной зоной распространения данной категории. Следует учитывать, что иммедиатные значения временной дистанции часто пересекаются с аспектуальными значениями перфекта / результатива в прошедшем и проспектива / проксиматива в будущем, а отдаленные значения сближаются с эвиденциальными или модальными значениями незасвидетельствованности или ирреальности (не исключены и значения типа аннулированного результата), так что в этом плане категория временной дистанции также несколько отступает от выражения темпоральных отношений как таковых.

При частичном формальном неразличении указанных аспектуальных значений в языке могут возникать показатели, совмещающие дуратив и хабитуалис (так называемый имперфектив, или инкомплетив) или перфектив и результатив (так называемый комплетив). Однако бинарная оппозиция комплетив

инкомплетив (отчасти напоминающая славянскую) всё же редко реализуется в африканских языках в чистом виде и никогда не является их единственной грамматической реальностью: как правило, в глагольной системе всякий раз обнаруживается целый ряд слабо грамматикализованных конструкций, принадлежащих грамматической периферии, в которых выражаются более частные аспектуальные значения внутри указанных кластеров (т.е. конструкции со значением прогрессива, хабитуалиса, результатива и т.п.).

Совмещение хабитуалиса и дуратива в рамках инкомплетивного показателя — частая, но не единственная возможность, реализующаяся в глагольных системах африканских языков. Весьма характерным именно для Тропической Африки является другой тип совмещения, на который впервые было обращено внимание в уже не раз упоминавшемся исследовании У. Велмерса, где эта комбинация значений названа фактативом. Фактативные показатели, в отличие от инкомплетивных, совмещают перфектив и дуратив, т.е. значения, казалось бы относящиеся к противоположным аспектуальным типам. Однако нам уже приходилось убеждаться, что синкретичное совмещение исключающих друг друга значений (таких, как, например, каузатив и декаузатив) в африканских глагольных системах не редкость. В случае фактатива выбор конкретной аспектуальной интерпретации непосредственно зависит от семантического типа предиката: события и предельные процессы в комбинации с показателем фактатива выражают перфектив (‘нашел’, ‘построил’, и т.п.), тогда как непредельные процессы и состояния в комбинации с показателем фактатива выражают дуратив (‘дышит’, ‘знает’, и т.п.; временная характеристика в русских эквивалентах условная и соответствует временной интерпретации, свойственной аспектуальным формам по умолчанию). Как объясняет этот тип совмещения сам Велмерс, подобные показатели обозначают «наиболее обычный факт по отношению к данному глаголу», т.е. достижение предела для предельных процессов и нахождение в состоянии для стативов и близких к ним непредельных процессов — это, так сказать, аспектуально немаркированная интерпретация. Данное объяснение представляется тем более привлекательным, что фактатив очень часто выражается как раз немаркированной формой глагола, т.е. ему соответствует либо нулевой показатель, либо морфологически наиболее элементарная конструкция (например, субъектное местоимение с глаголом в форме чистой основы, и т.п.).

Приводившийся выше (в разделе 4) пример с показателем na в языке волоф может служить одной из иллюстраций показателя фактативного типа; однако наиболее типичен фактатив для изолирующих языков Западной и Центральной Африки (семей ква, бенуэ-конго и адамауа-убангийской); Велмерс, в частности, отмечает подобные показатели в йоруба и игбо. К этому можно добавить, что морфологически немаркированные фактативы крайне типичны и для креольских систем, по своему происхождению связанных с языками Гвинейского побережья: так, немаркированная форма предиката в языке крио передает либо совершившееся действие (ср. i go ‘он пошел’), либо актуальное состояние (ср. i fil bad ‘он плохо себя чувствует’); аналогично устроены и многие другие креольские языки.

Приведенный перечень, конечно, не исчерпывает всего многообразия аспектуальных значений, выражаемых в африканских глагольных системах. Так, заслуживают упоминания еще по крайней мере две граммемы, не относящиеся к базовым аспектуальным противопоставлениям, но часто присутствующие в системе: проспектив и терминатив. Показатель проспектива (термин предложен в Comrie 1976) выражает такое состояние субъекта, при котором наступление ситуации P становится высоковероятным (ср. англ. конструкцию be going to); этот аспектуальный показатель часто оказывается функциональным эквивалентом будущего времени, которое, как мы уже отмечали, в африканских языках обычно в чистом виде отсутствует. С проспективом тесно связано значение проксиматива, соответствующее моменту непосредственного наступления ситуации в ближайшей временной окрестности (ср. русск. вот-вот); эта граммема была впервые выделена в работе Heine 1994, где также указывалось, что проксиматив обычно является результатом грамматикализации волитивных глаголов (и на дальнейших стадиях своего развития может давать менее специфические показатели будущего времени, как это имеет место, например, в суахили, где префикс будущего —ta— восходит к глаголу taka ‘хотеть’).

Что касается терминатива (или «тоталитатива»), то это значение входит в семантическую зону перфективности и примыкает к граммемам результативного типа, однако специфика его состоит в особом акценте на исчерпании действия, доведении его до конца. Лексическим эквивалентом терминатива обычно являются наречия типа ‘совсем’, ‘полностью’, и, как правило, он является результатом грамматикализации конструкций с глаголами типа ‘кончить’ (очень частотным является также глагол ‘взять’; в крио это значение выражается частицей dOn). На дальнейших стадиях грамматикализации семантическая специфика терминатива может выветриваться, и он превращается в стандартный показатель перфектива; по мнению многих исследователей, это наиболее обычный путь возникновения результативных и перфективных морфем в языках Африки (см. Heine & Reh 1984, Bybee et al. 1994 и др.).

В ряду аспектуальных показателей особое место занимают показатели фазы, в семантику которых входит эксплицитное указание на то, что действие началось / не началось или продолжается / не продолжается — возможно, вопреки исходным ожиданиям или предположениям говорящего (о семантической специфике фазовости см. Плунгян 2000: 303-308 и указанную там литературу). Развитая система аффиксальных показателей фазы характерна прежде всего для языков банту (см. подробнее раздел И.С. Аксёновой), где регулярно выражаются значения континуатива (‘всё еще’), кунктатива, или тардатива (‘еще не; так и не’) и другие. В языках других ареалов показатели фазы, особенно континуативного типа, также нередко присутствуют, но выражаются скорее средствами грамматической периферии, т.е. вспомогательными глаголами или частицами.

Заметное место в глагольных системах языков Африки занимают и категории, входящие в семантическую зону модальности. Наряду с аспектом, модальность является одним из наиболее грамматикализованных типов значений, и не случайно базовые морфологические оппозиции во многих языках включают не только противопоставление типа перфектив

дуратив, но добавляют к ним третий, модальный элемент (конъюнктив, или ирреалис). Такое тернарное устройство морфологического ядра глагольной системы в особенности характерно для чадских языков (см. подробнее в настоящем издании раздел О.В. Столбовой о языке кирфи), для многих восточносуданских и адамауа-убангийских.

Из числа наиболее грамматикализованных представителей модальной зоны (о которых можно говорить как о косвенных наклонениях) в языках Африки, естественно, представлен типологически универсальный императив (подробнее о возможных типах маркирования императива, в том числе и в языках Африки, см. Гусев 2002), а также кондиционал (условное наклонение) и конъюнктив (наклонение, маркирующее синтаксически зависимые пропозиции, подчиненные прежде всего предикатам волеизъявления и некоторым другим; независимое употребление конъюнктива встречается, главным образом, в оптативных и юссивных контекстах, т.е. для выражения пожеланий говорящего или побуждения к действию третьего лица). Нетривиальной особенностью африканских глагольных систем (во всех четырех макросемьях) является сильная морфологизация условного значения: аффикс со значением реального и/или ирреального условия является составным элементом глагольной парадигмы и в койсанских, и в банту, и в атлантических, и в восточносуданских, и в кушитских, и во многих других системах.

Еще одной яркой чертой африканских глагольных систем, связанной с выражением модальности, является многообразие и нетривиальный характер употребления показателей отрицания. Этой проблеме посвящен специальный раздел А.Ю. Урманчиевой в настоящем издании, и здесь мы отметим лишь, что для показателей отрицания в африканских языках наиболее характерны две особенности: многообразие показателей отрицания, обусловленное кумулятивным выражением отрицания и других грамматических категорий глагола (прежде всего, аспектуальных), а также так называемая асимметрия позитивных и негативных форм в глагольных системах: в частности, нескольким утвердительным формам может соответствовать одна отрицательная. Как показано в разделе А.Ю. Урманчиевой, между системами утвердительных и отрицательных форм возможны и более сложные соответствия, которые объясняются семантической спецификой отрицания. Сложность и нетривиальность выражения отрицания свойственны практически всем африканским языкам — в особенности, конечно, языкам с развитой аффиксальной морфологией; это относится в равной мере к языкам банту (см. Contini-Morava 1989, Аксёнова 1997), кушитским (см. Ветошкина 1987), атлантическим, бенуэ-конго, манде, койсанским и др.

Наконец, практически уникальной для африканского ареала глагольной категорией является так называемая контрастивность, или фокус, т.е. выражение в глагольной словоформе особого коммуникативного статуса (коммуникативной выделенности) одного из аргументов глагола либо самого глагола. Для показателей контрастивности характерно также обязательное появление в вопросительных и некоторых других синтаксических конструкциях (но неизменно при глагольной словоформе). Детальное описание этой системы для языка фула было впервые предложено в серии работ А.И. Коваль (см. обобщение этих исследований в книге Коваль & Нялибули 1997, а также в разделе, написанном А.И. Коваль для настоящего издания). Категория глагольного фокуса, столь ярко проявляющаяся в языке фула [13], по-видимому, является одним из организующих принципов глагольных парадигм и в большинстве других атлантических языков (см. Sapir 1965 о языке дьола, Robert 1991 о языке волоф и раздел Н.Р. Сумбатовой о языке ландума; ср. также Сумбатова 1999), а также во многих других языках западноафриканского ареала в целом (от сонгай на севере до языков эфик [14] на юге). Как указывается в разделе И.С. Аксёновой, в ограниченном объеме контрастивность морфологически выражается и в глаголе ряда языков банту [15]. Отмечается эта категория и в сахарских языках; она безусловно свойственна целому ряду убангийских (банда-линда, санго и др.) и кушитских языков (прежде всего, сомали) и, возможно, еще многим другим: дело в том, что обнаружение этой категории возможно только при тщательном и непредвзятом анализе не только глагольных парадигм, но и функционирования глагольных форм в связном тексте. Именно по этой причине данное противопоставление долгое время ускользало от внимание европейских лингвистов.

Этот последний пример свидетельствует о том, что африканские глагольные системы в целом еще далеки от исчерпывающего описания: в каком-то смысле, настоящая систематизация и обобщение материала сейчас только начинается. Для решения этой сложнейшей задачи необходимо детальное обследование и тонкий семантический анализ всех существующих языков с привлечением широкого типологического материала. Большинству языков африканского континента, к счастью, не грозит скорое исчезновение (как это имеет место с языками коренного населения Австралии, Северной и Южной Америки или Крайнего Севера); но время упускать не следует.

Примечания

имперфектив, сохраняющаяся в других языках этой подгруппы, трансформировалась в систему типа прошедшее

Литература

АФРИКАНСКИЕ ГЛАГОЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ: ЗАМЕТКИ К ТИПОЛОГИИ

(Основы африканского языкознания: Глагол. — М., 2003. — С. 5-40)

Источник