и даже солнце не заметит что в глубине

zotych7

zotych7

Всё умирает на земле и в море,
Но человек суровей осуждён:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рождён.

Любите жизнь, покуда живы.
Меж ней и смертью только миг.
А там не будет ни крапивы,
Ни звезд, ни пепельниц, ни книг.

Любая вещь у нас в квартире
Нас уверяет, будто мы
Живем в закрытом, светлом мире
Среди пустой и нищей тьмы.

В раннем автографе вместо двух последних строф одна:

И солнце даже не заметит,
Что в глубине каких-то глаз
На этой маленькой планете
Навеки свет его погас.

Печатается по беловому автографу конца 1950-х годов.

Пусть будет так. Не жаль мне плоти тленной,
Хотя она седьмой десяток лет
Бессменно служит зеркалом вселенной,
Свидетелем, что существует свет.

Мне жаль моей любви, моих любимых.
Ваш краткий век, ушедшие друзья,
Исчезнет без следа в неисчислимых,
Несознанных веках небытия.

Вам все равно, взойдет ли вновь светило,
Рождая жизнь бурливую вдали,
Иль наше солнце навсегда остыло,
И жизни нет, и нет самой земли.

Здесь, на земле, вы прожили так мало,
Но в глубине открытых ваших глаз
Цвела земля, и небо расцветало,
И звездный мир сиял в зрачках у вас.

За краткий век страданий и усилий,
Тревог, печалей, радостей и дум
Вселенную вы сердцем отразили
И в музыку преобразили шум.

Все те, кто дышат на земле,
При всем их самомнении —

Источник

О вере Самуила Маршака

О вере Самуила Маршака

«У них получилось смешнее, чем само стихотворенье…» Так подумалось, когда я вчера читал в «Википедии» статью о стихотворении Маршака «Вот какой рассеянный».
Они там, у себя в «Википедии», так представляют нам стихотворение Маршака:
«В произведении в юмористической форме рассказывается о поездке рассеянного человека с улицы Бассейной в Ленинграде в Москву. Сначала он надевает вместо своей одежды чужую и совершенно неподходящие в качестве одежды вещи… Затем едет на вокзал, и в конце концов двое суток сидит в отцепленном вагоне, полагая, что едет из Ленинграда в Москву».

Да, думаю, после такой рецензии едва ли я стал бы читать само стихотворение.
Впрочем, хватит о рассеянном.
Гораздо интереснее другое. Знаете ли вы последнее стихотворение Маршака, написанное за несколько дней до смерти?

Все те, кто дышит на земле,
При всем их самомнении –
Лишь отражения в стекле,
Ни более, ни менее.

Каких людей я в мире знал,
В них столько страсти было,
Но их с поверхности зеркал
Как будто тряпкой смыло.

И неужели только сон –
Все эти краски, звуки,
И грохот миллионов тонн,
И стон предсмертной муки.

О чем это стихотворение? О вере? Наоборот, о неверии?

Поискал в Интернете про веру Маршака – была ли она у него? Ничего не нашел определенного. Видимо, если и была, то была запрятана глубоко-глубоко, как у многих в то страшное время. Единственный, кто чуть приоткрывает завесу над этим вопросом, – друг Маршака, Леонид Пантелеев (1908–1987), другой замечательный детский писатель.

Приведу фрагмент из воспоминаний Пантелеева.

Когда и как я узнал, что верят в Бога Самуил Яковлевич Маршак, Тамара Григорьевна Габбе, Даниил Иванович Хармс, – при всем желании вспомнить не могу. Но ведь была же минута, когда и Самуил Яковлевич спросил:
– Ты в Бога веришь?
И я ответил:
– Да.

В какого же Бога он верил. Он читал и возил с собой повсюду две маленьких книжечки: русскую Псалтырь и английского Блейка. Об этом я писал в воспоминаниях о Маршаке, думая, что сообщаю этим очень много. Боюсь, что большинство читателей расценили это лишь как свидетельство эстетических вкусов Маршака.

О том, как он верил, я его не спрашивал. Обо мне он знал, что я хожу в церковь, ношу крест, что я православный. Бог у нас был один. В ленинградские и в первые московские годы он молился. Сколько раз слышал я от него в трудную минуту:
– Молись! Молись!
И руку твою при этом крепко сожмет, как будто внушает, передает, перекачивает в тебя свое высокое молитвенное состояние.

Хорошо помню, как молились мы с ним в тот страшный, незабываемо страшный вечер 1937 года, когда пришли мы втроем, измученные, истерзанные, с улицы Воинова на улицу Пестеля и когда Софью Михайловну (жену Маршака. – «ТД») оставила обычная ее собранность и сдержанность, когда она с рыданиями упала в столовой на тахту, забилась в истерике и стала кричать:
– Все кончено! Мы погибли! Завтра нас всех арестуют.
Вместо того чтобы успокаивать жену, Самуил Яковлевич увел меня к себе в кабинет, прикрыл дверь и сказал:
– Молись!

Много лет спустя критик Сарнов в какой-то статье о Маршаке упомянул об атеистическом мировоззрении поэта. Я не удержался и написал Сарнову, спросил его: достаточно ли твердо он убежден в своем праве так писать? Он удивился, ответил в том смысле, что о мировоззрении поэта свидетельствуют его стихи.

Никогда на моей памяти в своих публиковавшихся лирических стихах Самуил Яковлевич не касался этой темы. В переводах с английского встречаются острые антиклерикальные эпиграммы. Но антиклерикальное можно найти и у глубоко верующего Вильяма Блейка.

Да, в самые последние годы, уже после смерти Тамары Григорьевны Габбе, какой-то поворот в мировоззрении Маршака произошел. Мне кажется, в какую-то минуту он усомнился в бессмертии души. Основываюсь на тех же источниках, на какие ссылается Б.М. Сарнов: на его стихах.

Последние годы мы виделись с Самуилом Яковлевичем не часто, и он уже никогда не заговаривал на эту тему. И все-таки я знал и знаю и могу присягнуть, что атеистом он не сделался, как бы ни хотели этого некоторые близкие к нему люди.

Когда он умер и я, узнав об этом, умудрился за двенадцать часов, пересаживаясь с поезда на поезд, с автобуса на автобус, примчаться из глухой эстонской деревушки в Москву и очутился на улице Чкалова в опустевшей, онемевшей и оглохшей квартире, первое, что я увидел, что бросилось мне в глаза, – это два или три листочка очень белой бумаги, положенные на черную крышку рояля. Буквально всем, кто появлялся в столовой, сын Самуила Яковлевича Элик говорил, показывая на рояль:
– Последние стихи Самуила Яковлевича («Все те, кто дышит на земле. » – «ТД»).

И все читали. И многие удивлялись. Когда мы полчаса или час спустя вышли с Александрой Иосифовной Любарской на лестницу, первое, что она сказала, было:
– Какие странные стихи!
– Да, – сказал я. – Очень странные.
– Это так непохоже на то, что он всю жизнь говорил.

Сама Александра Иосифовна оставалась неверующей и, как я знаю, последние годы жалела об этом. Лет пять-шесть назад в очень трудную для нее минуту она сказала мне:
– Я убедилась, что человека надо с детства воспитывать в религиозном духе. В этом одном – спасение.
– Да, – сказал я. – Мне это очень давно известно.

Когда были написаны последние стихи Маршака, – и действительно ли они были последними, – я не знаю. Но знаю, что при жизни он их не печатал, не хотел, во всяком случае колебался, откладывал, не решался. А сын, во всем очень похожий на отца, но похожий карикатурно, любивший отца и ненавидевший его, презиравший все, что любил отец (Гоголя, например), сын, больше всех знавший правду, больше всего боялся, что за отцом его останется слава идеалиста, человека, верившего в Бога.

Убежден, что листочки со стихами были заготовлены очень загодя и ждали своего часа. И когда этот час пришел, Иммануэль Самойлович положил их – якобы небрежно – на черную доску рояля и так же якобы небрежно ронял:
– Последние стихи Самуила Яковлевича.

Я сказал: знавший больше всех. Да, больше всех, и все-таки не всю правду.
Всю правду о Маршаке знала, может быть, одна Розалия Ивановна Вильтцын, его долголетний секретарь. Она любила Самуила Яковлевича. И в старости уже не скрывала этой любви. Когда он умер, она не отходила от его гроба. Всю ночь провела в морге.

А после похорон, на поминках, когда кто-то что-то попросил на память о Самуиле Яковлевиче, или – не помню – в связи с какими-то другими разговорами о вещах Самуила Яковлевича, она, заплаканная, изреванная, осунувшаяся и потемневшая, вдруг улыбнулась и сказала – как будто не людям, ее окружавшим, а самой себе, внутрь себя:
– А уж одну его книжечку я никому не отдам. Не-е-ет, никому.

Тогда я не понял. Представилась записная книжка. А потом – в тот же день – вдруг догадался: серенькую, потрепанную, слегка уже засаленную Псалтырь она никому не отдаст, книгу, которая ей дорога и как память о Маршаке, и, может быть, больше, чем память. Думаю, что и Розалия Ивановна была верующей. По-немецки. По-лютерански. Именно еще и потому была близка ее сердцу эта «книжечка»: Книга Псалмов.

Вспомнить прекрасную книгу детства можно: https://azbyka.ru/forum/blog.php?b=611&goto=next

Источник

Самуил Маршак — Цените слух, цените зренье: Стих

Цените слух, цените зренье.
Любите зелень, синеву —
Всё, что дано вам во владенье
Двумя словами: я живу.

Любите жизнь, покуда живы.
Меж ней и смертью только миг.
А там не будет ни крапивы,
Ни звезд, ни пепельниц, ни книг.

Любая вещь у нас в квартире
Нас уверяет, будто мы
Живем в закрытом, светлом мире
Среди пустой и нищей тьмы.

Но вещи мертвые не правы —
Из окон временных квартир
Уже мы видим величавый,
Бессмертию открытый мир.

Читать похожие стихи:

о мое стихотворение в топе изи

Ёлки. Я свои словеса посылал к стихотворению:» Цените слух, цените зренье, Любите зелень, синеву,-» и т.д. А получилось, что я это… о другом стихотворении. Ни в коем разе! Это к стихотворению:»Цените слух, цените зренье…»

Самое моё любимое стихотворение!

А я первый раз прочитала его в маминой записной книжке, и конец звучал несколько иначе…

Несомненно, Вы правы, Надежда! Концовка у этого стихотворения была иной.Стихотворение в данном виде — какая-то насмешка над действительно классным стихотворением Маршака. Никаким это стихотворение стало! Было в этом стихотворении всего 12 строк. Восемь остаются… И следует: «И солнце даже не заметит, Что в глубине каких-то глаз На этой маленькой планете Навеки свет его погас». Это классно! Это на все времена! Почему в последнем 8-томном издании Маршака не так, не понимаю! Это был первый, ранний вариант стиха (12 строк), почему теперь (относительно теперь) строк 16 и… совершеннейшее не то. Что, у редакторов вкуса нет? Советский был период (издание восьмитомника), умы были. Не понимаю!

Вы правы, в раннем автографе было вместо последних двух строф одна:

И солнце даже не заметит,
Что в глубине каких-то глаз
На этой маленькой планете
Навеки свет его погас.

Но такой вид, как у нас, стихотворение приобрело в 50-х годах и печатается именно так.

Спасибо, что сказали! Думаю, читателям будет интересно с этим ознакомиться)

Огромная база, сборники стихов известных русских и зарубежных поэтов классиков в Антологии РуСтих | Все стихи | Карта сайта

Источник

Я просто оставлю этот стих здесь

Каждый раз вспомная этот стих, хочется наслаждаться каждым мгновением жизни.

Цените слух, цените зренье.
Любите зелень, синеву —
Всё, что дано вам во владенье
Двумя словами: я живу.

Любите жизнь, покуда живы.
Меж ней и смертью только миг.
А там не будет ни крапивы,
Ни звёзд, ни пепельниц, ни книг.

И солнце даже не заметит,
Что в глубине каких-то глаз
На этой маленькой планете
Навеки свет его погас.

Дорогой пикабушник, пусть каждый день у тебя будет наполнен солнцем и удачей

Хорошие иллюстрации Владимира Ненова к прекрасной балладе Роберта Л. Стивенсона

Из вереска напиток

А был он слаще меда,

В котлах его варили

И пили всей семьей

В пещерах под землей.

Пришел король шотландский,

Безжалостный к врагам,

Погнал он бедных пиктов

К скалистым берегам.

На вересковом поле

Лежал живой на мертвом

Лето в стране настало,

Вереск опять цветет,

Но некому готовить

В своих могилках тесных,

В горах родной земли

Король по склону едет

А рядом реют чайки

Король глядит угрюмо:

Цветет медвяный вереск,

Но вот его вассалы

Оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,

Старый горбатый карлик

И мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому

Их привели на допрос,

Но ни один из пленных

Сидел король шотландский,

Не шевелясь, в седле.

Гневно король промолвил:

Если не скажете, черти,

Как вы готовили мед!

Сын и отец молчали,

Вереск звенел над ними,

И вдруг голосок раздался:

— Слушай, шотландский король,

Поговорить с тобою

С глазу на глаз позволь!

Старость боится смерти.

Жизнь я изменой куплю,

Карлик сказал королю.

Голос его воробьиный

Резко и четко звучал:

— Тайну давно бы я выдал,

Если бы сын не мешал!

Мальчику жизни не жалко,

Гибель ему нипочем.

Мне продавать свою совесть

Совестно будет при нем.

Пускай его крепко свяжут

И бросят в пучину вод,

А я научу шотландцев

Готовить старинный мед!

Сильный шотландский воин

Мальчика крепко связал

И бросил в открытое море

С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись.

Замер последний крик.

И эхом ему ответил

С обрыва отец-старик.

-Правду сказал я, шотландцы,

От сына я ждал беды.

Не верил я в стойкость юных,

А мне костер не страшен.

Пускай со мной умрет

Мой вересковый мед!

Фарфолен

Из блога «Литература и искусство»

Английская баллада “Queen Eleanor’s confession” в переводе С. Я. Маршака «Королева Элинор»

Королева Британии тяжко больна,
Дни и ночи ее сочтены.
И позвать исповедников просит она
Из родной, из французской страны.

Но пока из Парижа попов привезешь,
Королеве настанет конец.
И король посылает двенадцать вельмож
Лорда-маршала звать во дворец.

Он верхом прискакал к своему королю
И колени склонить поспешил.
— О король, я прощенья, прощенья молю,
Если в чем-нибудь согрешил!

— Я клянусь тебе жизнью и троном своим:
Если ты виноват предо мной,
Из дворца моего ты уйдешь невредим
И прощенный вернешься домой.

Только плащ францисканца на панцирь надень.
Я оденусь и сам, как монах.
Королеву Британии завтрашний день
Исповедовать будем в грехах!

Рано утром король и лорд-маршал тайком
В королевскую церковь пошли,
И кадили вдвоем и читали псалом,
Зажигая лампад фитили.

А потом повели их в покои дворца,
Где больная лежала в бреду.
С двух сторон подступили к ней два чернеца
Торопливо крестясь на ходу.

— Я неверной женою была королю.
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Лорда-маршала больше, чем всех!

— Родила я в замужестве двух сыновей,
Старший принц и хорош и пригож,
Ни лицом, ни умом, ни отвагой своей
На урода отца не похож.

Отшвырнул он распятье, и, сбросивши с плеч
Францисканский суровый наряд,
Он предстал перед ней, опираясь на меч,
Весь в доспехах от шеи до пят.

И другому аббату он тихо сказал:
— Будь, отец, благодарен судьбе!
Если б клятвой себя я вчера не связал,
Ты бы нынче висел на столбе!

Источник

И даже солнце не заметит что в глубине

Исчезнет мир в тот самый час.

Исчезнет мир в тот самый час,
Когда исчезну я,
Как он угас для ваших глаз,
Показать полностью.
Ушедшие друзья.

Не станет солнца и луны,
Поблекнут все цветы.
Не будет даже тишины,
Не станет темноты.

Нет, будет мир существовать,
И пусть меня в нём нет,
Но я успел весь мир обнять,
Все миллионы лет.

Я думал, чувствовал, я жил
И всё, что мог, постиг,
И этим право заслужил
На свой бессмертный миг.

СЫНУ.
В переводе С.Я.Маршака

О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
Показать полностью.
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,

И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь твёрд в удаче и в несчастье,
Которым в сущности цена одна,

И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И потерпев крушенье, можешь снова
Без прежних сил возобновить свой труд

И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол
Всё проиграть и вновь начать сначала,
Не пожалев того, что приобрёл,

И если можешь сердце, нервы, жилы,
Так завести, чтобы вперёд нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит «держись»,

И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,

Источник