и повсюду тлеют пожары о чем книга
Селеста Инг «И повсюду тлеют пожары»
Год еще не закончился, а главное книжное разочарование уже можно назвать. Ожидала перевода «Пожаров» со времен прочтения «Все, чего я не сказала». Была уверена, что книга понравится. Даже тени сомнения не возникло. Ну как может Инг подвести? С таким-то писательским талантом и умением рассказать о важных вещах, затрагивая читателей эмоционально. Вывод – никогда не рассчитывать на шедевр, даже от тех, кто на него способен.
Шейкер-Хайтс – привилегированный городок для людей среднего класса. Все в нем четко распланировано и действует по своим законам. Чтобы влиться в местное общество недостаточно иметь деньги и купить дом. Каждая кандидатура получает одобрение соседей. Миссис Ричардсон авторитетная особа среди жителей и, кажется, больше всех довольна принадлежностью к избранному кругу. У нее все идет по плану и между новизной и привычкой она всегда выберет второе. Если у кого-то есть отступления от шаблона, то они тщательно маскируются. Но в основном люди довольны и внутреннего конфликта не имеют. В семье Ричардсонов только младшая Иззи не вписывается в рамки, за что ее каждодневно гнобят.
Сначала я думала, что это вариация «Все, чего я не сказала», но с выжившей Лидией. Миссис Ричардсон точит червячок сомнения – а правильно ли она поступила, окончательно поместив себя в Шейкер-Хайтс, не попытавшись что-то изменить? Верно ли ее суждение, что проблемы, получаемые в результате таких изменений, перевешивают потенциальные плюсы? Хорошо ли, что ее карьера в журналистике ограничилась местной газетенкой? Этим она напоминает Мэрилин. А Иззи, как и Лидии, необходимо соответствовать заданной планке. Ее интересы и поведение непонятны окружающим и никто не пытается в них разобраться. Неплохо попробовать ответить на вопрос «а что случилось бы, если бы Лидия не умерла?». Но «Пожары» совсем не об этом. Они даже и не о конкретной семье или людях. Главных героев нет, у каждого свой кусочек в повествовании. Но в целом книга без героя и без сюжета. Конечно фокус писательницы на определенных личностях, но ни одна из них не важна больше других.
Помимо Ричардсонов из персонажей есть Мия Уоррен и ее дочь Перл – съемщицы верхнего этажа бывшего родительского дома Элены Ричардсон. Жильцов миссис Ричардсон подбирает по своему вкусу. Ей нравится сдавать этажи перспективным творческим людям, которые не могут себе позволить купить недвижимость в Шейкер-Хайтс. Это ее способ почувствовать себя значимой и ждать благодарности. Но Мия оказалась крепким орешком. С аренды дома и начинается отсчет событий, хотя сам роман стартует с пожара в доме Ричардсонов. Фразы про тлеющие пожары это больше метафора перемен и связанных с ними сильных эмоциональных переживаний. А вот реальный пожар и его смысл остался для меня загадкой.
Мия профессионально занимается концептуальной фотографией. Большую часть времени она тратит на поиск и реализацию сюжетов. Дохода с этого она почти не имеет. Сделанную серию Мия отправляет на продажу в Нью-Йорк, но редко когда ее полностью покупают или покупают дорого. Чтобы добыть денег она хватается за случайную низкооплачиваемую работу, но только такую, которая не подразумевает общения и не мешает обдумывать будущие снимки. Готовка и бытовуха по мелочи, частые переезды в разные города за вдохновением, минимум вещей. «Как сюда вписывается ребенок и зачем он ей?» – мелькало у меня в голове до тех пор, пока Инг не рассказала историю появления Перл. Эта история отдельная писательская проблема, поскольку нелогична и неправдоподобна.
Мне понравились куски о творческом становлении Мии. Интересно было читать подробности о фотографировании, о художественных приемах, о принципах работы Мии. Понравились школьные эпизоды с Иззи. Но этой героини было слишком мало. Перл тоже больше на задворках. В основном целью Инг было противопоставить Мию и ее образ жизни образу жизни Шейкер-Хайтс и конкретно миссис Ричардсон как яркой ее представительницы. Рабочий класс против среднего класса.
Ну и о сути написанного. О чем Инг и зачем. Несмотря на неструктурированное повествование, смысл книги кристально ясен: материнство – это все. Роман о матерях и для матерей. О беременности, родах, детях, абортах. О том, что ребенку нужна только любовь. Он обязательно выберет жить с родной нищей матерью, а не с обеспеченными приемными родителями. О том, что аборт это трагедия века и определяет личность человека и всю жизнь висит камнем на шее. О том, что матери из рабочего класса всегда лучше матерей из среднего класса. В тексте много фраз, похожих на эту: «Миссис Ричардсон знала как никто, до чего яростно Линда Маккалла мечтала всю жизнь о ребенке, до чего глубоко в ней сидело желание стать матерью – сыграть эту магическую, восхитительную, ужасающую роль». Так что если тема оставляет равнодушной, то смысла читать книгу нет. Ядром являются не персонажи, а перечисленные выше убежденности Инг. На них построен роман. Лексика тоже соответствующая. «Розовые пяточки» доминируют.
Оригинальная обложка стильная и в тему, российская же бессмысленная и отталкивающая. Одна из самых неудачных: только буквы, словно для проверки зрения на приеме у врача.
Очень разочарована книгой и теперь понимаю, что последняя глава в романе «Все, чего я не сказала» это инициатива Инг, а не редакторская.
И повсюду тлеют пожары о чем книга
Переиздание приурочено к премьере одноименного восьмисерийного сериала, экранизации романа Селесты Инг, который вышел в марте и собрал большую аудиторию (7,6 по рейтингу портала Кинопоиск). У этого сериала интересная история. Его создание стало возможным благодаря голливудской актрисе Риз Уизерспун — возможно, главной интеллектуалке в современном американском кинематографе. Год назад Уизерспун внесла книгу Селесты Инг в список главных книжных открытий года (у актрисы есть собственный книжный клуб, весьма авторитетный). К мнению актрисы прислушались, компания Netflix выделила бюджет на экранизацию, и самой Уизерспун было предложено сыграть одну из главных ролей.
Само собой, успех сериала вызвал всплеск интереса к роману Селесты Инг. И переиздание «И повсюду тлеют пожары» с кинообложкой, афишой сериала, которое предпринял «Фантом Пресс», на время отодвинув остальные книжные премьеры — хороший ход, правильный. Пожалуй, это первый случай в новейшей истории «Фантом Пресс», когда сериал, основой которого становится изданный роман, становится не менее успешным, чем сама книга. До этого был сериал «Сын» по роману Филиппа Майера, но он не вызвал такого ажиотажа (и не повлек переиздания романа в кинообложке).
Есть еще одно обстоятельство, привлекающее внимание к этому роману именно сейчас. Книга Селесты Инг вышла до всех событий, которые происходят сегодня в Америке. Но в какой-то степени она оказалась пророческой, предупреждением — ведь те пожары, которые в романе Инг только «повсюду тлеют», в сегодняшней Америке полыхают вовсю. И это лишний повод перечитать этот роман — обнаружив в нем, как это часто и бывает, совершенно новые смыслы и послания.
Собственно, когда я первый раз писал о романе Селесты Инг сразу после его издания (это было год назад), обратил внимание, что его проблематика построена на конфликте разного отношения к семье, материнству, воспитанию детей. Сейчас же видно, что «И повсюду тлеют пожары» неожиданно (и, скорее всего, помимо авторской воли) превратился в политическое высказывание. Речь идет не столько о бытовом конфликте, сколько о столкновении двух Америк, черной и белой, левой и правой, консервативной и демократической. Все эти определения сами возникают, когда читаешь (перечитываешь) роман. Такое ощущение, как будто Селеста Инг написала предисловие к бунтам, которые сегодня раздирают американское общество. Такое случается, правда, очень редко, и всегда — с талантливыми книгами, отражающими совершенно непредумышленную повестку.
Напомним вкратце сюжет. В маленький городок Шейкер-Хейтс прибывает афроамериканская женщина Миа Уоррен с дочерью Перл. Она снимает флигель у местной знаменитости, уважаемой Хелен Ричардсон (именно ее роль исполняет Риз Уизерспун). Ричардсон — воплощение духа Шейкер-Хейтс, о котором сообщается, что это первый в американской истории городок с регулярной планировкой. Здесь не только планировка подчинена общим правилам: здесь полагается, чтобы трава на газонах была не выше трех дюймов (за этим следят, за это штрафуют), чтобы вся жизнь обывателей, их дома, их увлечения, их социальные роли не выбивались из общего фона. Хелен Ричардсон — само воплощение этой идеи «всеобщей умеренности»: многодетная мама, член всех благотворительных обществ, докладчица в женском клубе, словом, она то, что урбанисты называют неформальным лидером местных сообществ.
Миа же — совсем другая. Богемная, свободная, не имеющая ни своего угла, ни пристанища, кочующая по жизни — и по американской глубинке. «За годы разъездов Мия выработала одно правило: не привязывайся. Ни к городам, ни к квартирам, ни к чему. Ни к кому. С рождения Перл они, по подсчетам Мии, успели пожить в сорока шести городах». Не будем раскрывать всех перипетий сюжета, но «термоточки» будущих пожаров, которые в конце концов изменят жизнь обеих героинь, находятся в сфере воспитания детей, и отношении к другим, и способности принять идеи, с которыми ты не согласен.
Время действия в романе — 1997 год: только что вышел «Титаник», социальные сети еще не придумали. Казалось бы, это невероятно далеко от нынешних теленовостей, но Селеста Инг описывает историю, которая может произойти в любое время, и в любой семье (что, в общем, и происходит сейчас на американских улицах). Подростки всегда будут бунтовать против скучных родителей, каждая семья представляет собой тот самый «тлеющий пожар», который способен разгореться, разбушеваться и пожрать всех. А теперь у романа Селесты Инг обнаруживается новый смысловой слой — ведь «тлеющие пожары» скрываются и в отношениях между людьми с разным цветом кожи, с разным уровнем доходов, разными жизненными перспективами. И теперь становится понятно, что «И повсюду тлеют пожары» — не однодневка, не интересный роман, по которому можно снять успешный сериал. В какой-то (немалой) степени — это книга-пророчество, книга-предупреждение, книга-вердикт. Хочется надеяться, что к нему прислушаются.
«И повсюду тлеют пожары»: сага о том, почему материнство не бывает идеальным
Однажды Эн запостила фотографию своих дочерей (кажется, они тогда обе болели) и кокетливо, нехотя призналась — мол, да, знаете, вообще-то с двумя детьми сложновато справляться, особенно, когда болеют. Я не могла глазам своим поверить. Я (у меня один ребенок) регулярно говорю о том, что материнство — это не пикник на лужайке. А тут она впервые (!) признается — причем так, что видно, как непросто ей это далось.
Я знаю, что Эн очень нелегко. Одна. С двумя детьми. С погодками. В незнакомой стране. Без нянь и бабушек. Одна только мысль об этом заставляет меня ощущать на себе вселенский холод и отчаяние, а она умудряется лишь однажды, как будто случайно, обиняками, в потоке счастливых смайлов и цветов, позволить себе заикнуться о том, что — да — ей бывает нелегко. Аккуратно так, чтобы не испортить идеальную инстаграмную картинку. Потому что идеальность перед чужим взором оказывается важнее, чем искренность.
На Hulu недавно вышел мини-сериал «И повсюду тлеют пожары», который спродюсировала (и снялась в главной роли) американская любимица Риз Уизерспун. Сериал получился мощным и многогранным, а что самое главное — о самых разных гримасах материнства. Там много сюжетов: про материнскую жертвенность, про трагедию взросления детей, про репродуктивные проблемы, про недоверие, про страхи, про стереотипы. Уверена, там каждый найдет что-то, что его зацепит, я хочу рассказать только об одной героине, которая зацепила меня (я постаралась воздержаться от спойлеров по сюжету сериала, все упомянутые эпизоды не особо влияют на развитие событий).
В центре сюжета лежит противостояние между почти буквальными противоположностями: Эленой Ричардсон (в исполнении самой Уизерспун) — матерью четверых детей, женой уважаемого адвоката, местной журналисткой, и Мией Уоррен — темнокожей свободной художницей, кочующей по Америке с дочерью-подростком.
Элена идеальна. У нее огромный роскошный дом, белокурые дети, престижная работа, стильные наряды (действие сериала происходит в девяностых), состоятельные подруги и домашний ужин из трех блюд каждый вечер. Понятное дело, что на изнанке всей этой идеальной картинки из энциклопедии гендерных стереотипов прячется множество жирных чертей.
Публикация от Reese Witherspoon (@reesewitherspoon) 1 Апр 2020 в 5:24 PDT
Причем «идеальная картинка» — это буквально. В одном из эпизодов Элена недовольна выражениями лиц своих детей-подростков на рождественской фотографии, а потому она в срочном порядке вновь приглашает домой фотографа, устраивает скандал из-за обязательного дресс-кода (на всех должна быть шотландская клетка!), а потом, чуть позже, большим канцелярским резаком обрезает с полученных фотографий ту часть, на которой ее младшая дочь не стала позировать так, как от нее требовалось.
Оказываясь в стенах собственного шикарного дома, Элена избавляется от лучезарной вежливой улыбки и превращается в требовательного монстра, который готов игнорировать проблемы своих детей, просто потому, что они не имеют права не соответствовать ее ожиданиям. Даже в конце сериала, когда старшая дочь Элены кричит ей «Я не идеальна!», та кричит в ответ: «Нет, идеальна!» и убегает в спальню, как будто пытаясь скрыться от мучительной реальности, в которой ее жизнь совсем не совпадает с картинкой в голове.
Публикация от Hulu (@hulu) 22 Мар 2020 в 12:25 PDT
Образ Элены — классический образ ужасной «яжематери», который так любят использовать авторы произведений о родительстве. Упрямая, лицемерная, холодная и, кажется, озабоченная только своей репутацией (вы только представьте, что бы творилось в ее инстаграме) — ее так легко невзлюбить и сравнивать с матерями другого типа (например, с той же самой Мией, которая свободно говорит с дочерью о сексе и не стесняется выкурить косяк в ее присутствии).
Однако создатели «Пожаров» пошли дальше. И сделали так, что вместо негодования и презрения Элена вызывает жалость и сострадание (по крайней мере, со мной это сработало). Будучи молодой девушкой, она выбрала семью и стабильность (ну так же принято) вместо карьеры и осталась в небольшом городке Шейкер-Хайтс. Родила ребенка, потом еще одного, и еще одного — с короткими перерывами на работу в попытках построить карьеру.
Когда она забеременела четвертым ребенком, муж заверил ее, что «четверо — это то же самое, что и трое». Во время семейной ссоры Элена ему это припоминает и говорит, что за все это время он ни разу не вернулся с работы пораньше. И все это время она справлялась со всем одна. С огромным домом. С четырьмя детьми. С карьерой, которая сильно отличалась от того, чего ей бы хотелось. С собственной жизнью, которая должна быть идеальной любой ценой, чтобы никто не подумал, что она не справляется. Что она плохая жена, хозяйка, мать, женщина. Городок-то маленький.
И в тот момент, когда Элена из прошлого, измученная бесконечным плачем, нытьем, соплями и подгузниками, сдает пришедшему с работы мужу младенца (младшую дочь) и уезжает в магазин за соской (а в итоге оказывается в баре со своим бывшим возлюбленным), я проникаюсь к ней глубочайшей симпатией. Кажется, всем нам хоть однажды хотелось вручить орущего младенца мужу (или няне, или бабушке), а самим сесть за руль и уехать по ночному шоссе туда, где можно быть кем-то другим. Не матерью, не женой, не хозяйкой. Может быть, собой.
Именно поэтому мне сложно ненавидеть Элену — из глянцевой закрепощенной «стэпфордской жены», которую нам показывают в начале сериала, она превращается в несчастную, усталую, очень одинокую женщину, которая максимально преуспела на всех обязательных «женских» фронтах ценой собственной свободы.
Нас нередко упрекают в том, что мы слишком много пишем о «непарадной» части материнства. О том, что дети бесят, роль родителя — утомляет, «сидеть в декрете» — очень непросто, и о том, что те, кто завел ребенка, имеют полное право пожалеть о своем решении.
И мне кажется, что до тех пор, пока вокруг нас так много таких женщин как Элена (а с появлением соцсетей их, кажется, стало в разы больше) или как моя инстаграмная знакомая Эн, нам всем важно научиться без стеснения говорить о том, что жизнь (и материнство как огромная ее часть) не бывает идеальной. И нет ничего плохого и постыдного в том, чтобы этим поделиться.
Не для того, чтобы кого-то запугать («Как после такого детей-то заводить?»). Не для того, чтобы требовать жалости (хотя почему бы и нет?). А для того, чтобы напомнить, что представление об «идеальном» не имеет ничего общего с жизнью. В жизни люди конфликтуют, устают, отчаиваются, жалеют, передумывают, боятся, плачут, расстаются, работают над собой, ходят на психотерапию, запираются от детей в туалете, мирятся, прощают, откровенничают, дурачатся и ужинают замороженной пиццей. И это прекрасно. Не идеально, но зато по-честному.
И повсюду тлеют пожары
Перевод Анастасии Грызуновой
Летом в Шейкер-Хайтс только о том и го ворили, что Изабелл, младшенькая Ричардсонов, все-таки спятила и спалила дом. Всю весну судачили о маленькой Мирабелл Маккалла — или о Мэй Лин Чжоу, кто за кого болеет, — а теперь наконец появилась новая дивная сенсация. В ту майскую субботу покупатели, катая тележки по «Хайненз», вскоре после полудня услышали, как пожарные машины спросонок взвыли и помчались к утиному пруду. К пятнадцати минутам первого четыре машины корявой красной шеренгой выстроились вдоль Паркленд-драйв, где горели ясным пламенем все шесть спален дома Ричардсонов, и за полмили видно было, как над деревьями густо-черной грозовой тучей клубится дым. Позднее люди скажут: мол, уж сто лет как следовало догадаться, Иззи-то — малолетняя психичка, с Ричардсонами вообще не все гладко, а в то утро, едва завыли сирены, стало понятно сразу, что случилась ужасная беда. Само собой, Иззи к тому времени уже давно исчезла, защитить ее было некому, болтай что вздумается — и люди болтали. Но когда прибыли пожарные машины, да и потом, еще довольно долго, никто не понимал, что творится. Соседи толпились поближе к кустарному кордону — в нескольких сотнях ярдов от дома мостовую наискось перегородил патрульный автомобиль — и смотрели, как пожарные угрюмо, явно не надеясь на успех борьбы с огнем, разматывают шланги. Казарки в пруду через дорогу совали головы под воду в поисках водорослей — их эта катавасия ничуть не взволновала.
Миссис Ричардсон стояла на древесной полосе, тиская ворот бледно-голубого халата. Когда заверещали детекторы дыма, миссис Ричардсон еще спала, хотя времени было уже за полдень. Она поздно легла и нарочно решила не вставать: сказала себе, что после трудного дня она это заслужила. Вечером накануне она посмотрела из окна наверху, как к дому наконец-то подъехала машина. Дорожка перед домом длинная и округлая — долгая дуга-подкова, от обочины до парадной двери и назад к обочине, — до улицы футов сто, слишком далеко, толком ничего не разглядишь, и вдобавок, хоть на дворе и май, к восьми вечера уже почти стемнело. Но миссис Ричардсон узнала сияющий фарами маленький бежевый «фольксваген» квартирантки Мии. Пассажирская дверца открылась и, не захлопнувшись, выпустила наружу худенькую фигурку — Пёрл, дочь Мии. Лампа залила салон светом, как витрину, но «фольксваген» до потолка был забит сумками и чемоданами, и миссис Ричардсон еле разглядела смутный абрис головы Мии с лохматым хохлом на макушке. Пёрл наклонилась к почтовому ящику, и миссис Ричардсон вообразила слабый взвизг — ящик открылся и закрылся вновь. Пёрл прыгнула в машину и хлопнула дверцей. Стоп-сигналы вспыхнули красным, погасли, и «фольксваген» запыхтел дальше, в сгущающуюся ночь. Вздыхая с облегчением, миссис Ричардсон сходила к почтовому ящику, где нашла ключи на кольце и не нашла записки. С утра она собиралась зайти в сдающийся дом на Уинслоу-роуд и проверить, хотя и так знала, что жильцы съехали.
Вот поэтому миссис Ричардсон и разрешила себе поспать, а теперь уже половина первого, и она в халате и кедах своего сына Трипа стоит на древесной полосе и смотрит, как ее дом сгорает дотла. Проснувшись от пронзительных воплей детекторов, она кинулась по комнатам искать Трипа, и Лекси, и Сплина. Сейчас она сообразила, что не искала Иззи, — будто знала, что это Иззи виновата. Все спальни пустовали — только пахло бензином и посреди кроватей потрескивали костерки, точно свихнувшаяся гёрлскаут разбивала там лагерь. К тому времени, когда миссис Ричардсон заглянула в салон, и в семейную гостиную, и в комнату отдыха, и в кухню, по дому уже пополз дым, и тогда она выскочила наружу, где и услышала, как на зов домашней сигнализации мчатся пожарные сирены. На дорожке не было ни Трипова джипа, ни «эксплорера» Лекси, ни велосипеда Сплина, ни, конечно, седана ее мужа. Тот субботними утрами обычно уезжал в офис — наверстать недоделанное. Кто-то должен позвонить ему на работу. Тут миссис Ричардсон вспомнила, что Лекси, слава богу, ночевала у Сирины Вон. Интересно, куда подевалась Иззи. Интересно, где сыновья. Как их найти, как рассказать, что случилось.
Когда пожар потушили, оказалось, что дом, вопреки опасениям миссис Ричардсон, сгорел не вполне дотла. Оконные стекла повылетали, но влажная и почерневшая кирпичная скорлупа стояла, исходя паром, и сохранилась почти вся крыша — свежеумытая темная черепица поблескивала, точно рыбья чешуя. Еще не сколько дней Ричардсонов в дом не пустят — сначала пожарные инспекторы проверят все уцелевшие балки, — но даже с древесной полосы (ближе не пройдешь из-за желтой ленты с надписью «ОСТОРОЖНО») было видно, что спасать в доме особо нечего.
— Господи боже, — сказала Лекси.
Она припарковала машину через дорогу от дома, на травянистом берегу утиного пруда, и сидела на крыше. В начале первого Лекси и Сирина еще спали, свернувшись калачиком спина к спине в широченной Сирининой постели, и тут доктор Вон потрясла Лекси за плечо и зашептала: «Лекси. Лекси, милая. Просыпайся. Твоя мама звонила». Обе уснули в третьем часу ночи, болтали — как и всю весну — о маленькой Мирабелл Маккалла, спорили, правильно ли решил судья, стоило ли отдать ее под опеку новым родителям или вернуть родной матери. «Да блин, ее и зовут-то даже не Мирабелл Маккалла», — в конце концов сказала Сирина, и после обе сердито, тревожно молчали, пока не заснули.
А теперь Лекси смотрела, как дымные клубы выплывают из окна ее спальни — фасадного, над древесной полосой, — и думала о том, что утрачено. Все футболки в комоде, все джинсы в гардеробе. Все записки, которые Сирина писала ей с шестого класса, по-прежнему свернутые в бумажные мячики, — Лекси хранила их в обувной коробке под кроватью; и сама кровать, и простыни, и одеяло тоже погибли. Розовый букетик, который подарил ей на осенний бал Брайан, — букетик сох на туалетном столике, рубиновые лепестки потемнели запекшейся кровью. А теперь остался только пепел. Лекси — в сменной одежде, которую брала к Сирине, — вдруг сообразила, что ей повезло больше всех: на заднем сиденье у нее сумка, джинсы, зубная щетка. Пижама. Лекси глянула на братьев, на мать в халате. «У них же нет буквально ничего — только то, что на них», — подумала она. «Буквально» — одно из любимых слов Лекси, и она прибегала к нему, даже когда ситуация была решительно небуквальна. Сейчас, в кои-то веки, оно было плюс-минус уместно.
Рядом Трип пальцами отрешенно расчесал волосы. Солнце уже взобралось высоко, и пропотевшие кудри Трипа ухарски встали дыбом. Когда завыли пожарные сирены, Трип играл в баскетбол в общественном центре и ничего такого не заподозрил. (Нынче утром он был особенно задумчив, но, если честно, скорее всего, ничего не заметил бы по-любому.) В час дня, когда все проголодались и решили свернуть игру, Трип поехал домой. Верный себе, он даже с опущенными стеклами не раз глядел, что впереди клубится громадная дымная туча, и догадался, что дело дрянь, лишь увидев патрульную машину поперек улицы. Десять минут он объяснялся с полицейскими, после чего ему наконец разрешили припарковать джип напротив дома, там, где уже устроились Сплин и Лекси. Все трое сидели на крыше, по порядку, как на семейных портретах, что некогда висели на лестнице, а теперь стали золой. Лекси, Трип, Сплин: двенадцатый класс, одиннадцатый, десятый. Подле себя они чуяли дыру на месте девятиклассницы Иззи — темной лошадки, паршивой овцы, — хотя пока еще не сомневались, что дыра эта временна.
— Она совсем с дуба рухнула? — буркнул Сплин, а Лекси ответила:
— Да она сама понимает, что перегнула палку, потому и сбежала. Когда вернется, мама ее убьет.
— А где мы будем жить? — спросил Трип.
Распустилась пауза — все обдумывали положение.
— Номер в гостинице, наверное, снимем, — на конец сказала Лекси. — Родители Джоша Трэммела, по-моему, в гостинице жили.
— Один номер? На всех?
— Ну два номера. Без разницы. Или «Посольские апартаменты». Не знаю. — Лекси побарабанила пальцами по коленке. Хотелось сигарету, но после такого — да еще на виду у матери и десятка пожарных — закурить боязно. — Мама с папой разберутся. А страховка все покроет.
В страховках она мало что понимала, но вроде похоже на правду. И вообще, это взрослые дела — дети тут ни при чем.
Последние пожарные выходили из дома, стаскивая противогазы. Дым почти рассеялся, но все заволокла влажная духота, как в ванной после долгого горячего душа. Крыша машины нагрелась, и Трип вытянул ноги по ветровому стеклу, носком вьетнамки потрогал дворники. И засмеялся.
— Что смешного? — спросила Лекси.
— Да представил, как Иззи бегает по дому и спичками чиркает. — И он фыркнул. — Во психованная.
Сплин провел пальцем по багажнику.
— А чего все так уверены, что это она?
— Да ладно тебе. — Трип спрыгнул на землю. — Конечно, Иззи. И мы же все здесь. Мама здесь. Папа едет. Кого не хватает?
— Ну, Иззи нету. И что — поэтому непременно она несет ответственность?
— Ответственность? — встряла Лекси. — Иззи?
— Папа был на работе, — сказал Трип. — Лекси — у Сирины. Я в Сассексе, в баскетбол играл. Ты?
— Я на велике в библиотеку ездил.
— Ну вот видишь? — Разгадка очевидна, считал Трип. — Здесь были только Иззи и мама. И мама спала.
Может, проводку закоротило. Или плиту не выключили.
— Пожарные сказали, что повсюду горели костры, — возразила Лекси. — Множественные источники возгорания. Не исключено использование горючих веществ. Не случайность.
— Она всегда была чокнутая, всем же понятно. — Трип спиной привалился к дверце.
— Ты вечно к ней цепляешься, — ответил Сплин. — Может, она потому и ведет себя как чокнутая.
Пожарные машины уже втягивали в себя шланги. Трое младших Ричардсонов посмотрели, как пожарные откладывают топоры и снимают закопченные желтые куртки.
— Надо кому-нибудь с мамой побыть, — сказала Лекси, но никто не двинулся с места.
Спустя минуту Трип заметил:
— Мама с папой запрут Иззи в психушку на всю жизнь, когда найдут.
Об отъезде Мии и Пёрл из дома на Уинслоу-роуд никто и не вспомнил. Глядя, как капитан пожарной команды аккуратно делает пометки на планшете, миссис Ричардсон забыла о бывших жильцах напрочь. Мужу и детям она еще не сказала; Сплин обнаружил их отъезд лишь сегодня поутру и пока не знал, что и думать. Вдалеке на Паркленд-драйв показалась голубенькая точка — отцовский БМВ.
Глава 2
Год назад, в июне, когда Мия и Пёрл поселились в съемном домике на Уинслоу-роуд, ни миссис Ричардсон (формальная владелица дома), ни мистер Ричардсон (который отдавал ключи) про новых жильцов толком и не задумывались. Знали, что мистера Уоррена нет в природе, что Мие, судя по мичиганским водительским правам, которые она предъявила, тридцать шесть лет. Оба отметили, что кольца на безымянном пальце она не носит, зато носит много других колец: крупный аметист на указательном, колечко из черенка серебряной ложки на мизинце и еще одно на большом, в котором миссис Ричардсон заподозрила кольцо настроения. Но Мия была вроде ничего, и дочь ее Пёрл тоже — тихая пятнадцатилетняя девочка с длинной темной косой. Мия уплатила за первый и последний месяцы и залог пачкой двадцатидолларовых купюр, и бежевый «фольксваген-кролик» — уже тогда весьма помятый — попыхтел по Паркленд-драйв к югу Шейкер-Хайтс, где застройка теснее, а дворы поменьше.
Уинслоу-роуд — сплошная череда двухквартирников, но с тротуара этого и не разглядишь. С улицы видно только парадную дверь (одна штука), фонарь над парадной дверью (одна штука), почтовый ящик (одна штука), номер дома (тоже одна штука). Можно, пожалуй, засечь два электросчетчика, но они — по муниципальному указу — прячутся на задах вместе с гаражом. И только из прихожей открываются две внутренние двери — в верхнюю квартиру и в нижнюю — и вход в общий подвал. В домах на Уинслоу-роуд жило по две семьи, но дома прикидывались, будто семья у них внутри одна. Так спроектировали нарочно. Так жильцы не несли на себе клейма обитателей двух квартирных домов (то есть съемщиков, а не домовладельцев), а градостроители сохраняли облик улицы: всем известно, что районы со съемным жильем менее привлекательны. И так в Шейкер-Хайтс всё. Здесь были правила, куча правил, что можно, что нельзя, и Мия с Пёрл, поселившись в новом доме, взялись их учить. Научились писать свой новый адрес: Уинслоу-роуд, 18434, Верх — прибавлять это последнее слово, чтобы почта попадала к ним, а не вниз к мистеру Яну. Узнали, что полоска травы между тротуаром и улицей называется древесной полосой — потому что осенена молодым остролистным кленом, по одному деревцу на дом, — и что мусор по пятницам надо не выволакивать на улицу, а оставлять на задах, дабы избавить город от неприглядного зрелища помойных баков на тротуаре. Люди в оранжевых комбинезонах носились по дорожкам на крупных мотороллерах, укромно собирали мусор по задним дворам и отвозили к большому мусоровозу, урчавшему на улице, и Мия на много месяцев за помнит свою первую пятницу на Уинслоу-роуд — как она перепугалась, когда под окном кухни, точно пылающий гольфмобиль на полных оборотах, с ревом промчался мотороллер. Со временем Мия и Пёрл привыкли, как привыкли к отдельному гаражу — в глубине двора, тоже ради красоты улицы, — и не забывали брать зонтик, чтобы не мокнуть, в дождливые дни перебегая от машины к дому. Позже, когда мистер Ян на две недели в июле уехал к матери в Гонконг, Мия и Пёрл узнали, что некошеный газон вызывает вежливое, но суровое письмо из муниципалитета: уведомление о том, что трава стала выше шести дюймов и, если положение не исправится, муниципалитет через три дня выкосит ее сам — и возьмет с жильцов сотню долларов. Пришлось учить очень много правил.
А были и другие правила, о которых Мия и Пёрл догадаются отнюдь не сразу. К примеру, в какой цвет полагается красить дома. В помощь жителям муниципалитет составил табличку, все дома классифицировал — тюдоровские, английские, французские — и расписал архитекторам и домовладельцам приемлемую гамму. Ради эстетической гармонии на каждой улице дома «английского стиля» дозволялось красить только в аспидно-голубой, мшисто-зеленый или один конкретный тон бежевого; тюдоровские дома требовали особого оттенка кремового на штукатурке и особого оттенка темно-коричневого на древесине. В Шейкер-Хайтс было спланировано всё. В 1912 году, когда закладывали город — одно из первых плановых поселений в стране, — школы расположили так, чтобы все дети добирались туда, не переходя крупных улиц, переулки впадали в широкие проспекты, а в стратегических местах расположили остановки скоростного транспорта, доставлявшего пассажиров в центр Кливленда. Более того, девиз города — буквально, как сказала бы Лекси, — гласил: «Большинство сообществ складываются; лучшие — планируются»; согласно философии, на которой зиждилось это сообщество, все может — и должно — быть спланировано во избежание невзрачностей, неприятностей и катастроф.
Но в первые недели город выказывал и другие знаки — знаки гостеприимства. В перерывах между уборкой, и покраской, и распаковкой Мия и Пёрл выучили имена окрестных улиц: Уинчелл, Латимор, Линнфилд. Освоили маршрут внутри местного продуктового «Хайненз», где, говорила Мия, с покупателями носятся, как с аристократами. Здесь не нужно было выкатывать тележку на стоянку: носильщик в отглаженной поплиновой рубашке вешал на тележку номерок, а другой номерок, красно-белый, отдавал тебе. Цепляешь номерок на окно машины и подгоняешь ее ко входу в магазин, где другой носильщик выкатит тележку, опрятно уложит покупки в багажник и откажется от чаевых.
Они узнали, где всего дешевле бензин — на углу Ломонд и Ли-роуд всегда на цент меньше, чем на остальных бензоколонках, — где находятся аптеки и в каких дают двойные бонусы. Узнали, что в сосед них Кливленд-Хайтс, и Уорренсвилле, и Бичвуде жители выставляют ненужное на тротуар, как простые смертные, и выяснили, где по каким дням вывозят мусор. Узнали, где купить молоток, и отвертку, и кварту краски, и кисть — все продается в хозяйственном магазине «Шейкер», но только с половины десятого до шести вечера, а в шесть владелец отправляет сотрудников по домам ужинать.
А Пёрл совершила открытие: она открыла семейство Ричардсон — домовладельцев и их детей.
Первым домик на Уинслоу освоил Сплин. Он услышал, как мать описывает отцу новых жильцов.
— Она какая-то художница, — сказала миссис Ричардсон, а когда мистер Ричардсон спросил, какая же, пошутила: — Бедствующая.
— Да ладно, нормально, — утешил ее муж. — Она мне сразу внесла весь залог.
— Это не значит, что она будет платить за аренду, — возразила миссис Ричардсон, но оба понимали, что дело не в аренде — всего триста долларов в месяц за второй этаж, без этих денег они бы уж точно обошлись.
Мистер Ричардсон был адвокатом, миссис Ричардсон работала в местной газете «Сан-пресс». Дом на Уинслоу — у них в необремененной собственности; родители миссис Ричардсон вложили в него деньги, когда она еще была школьницей. Аренда помогла ей отучиться в колледже Денисон и стала ежемесячным «подспорьем» — как выражалась мать, — когда миссис Ричардсон только начала работать репортером. Затем, когда она вышла за Билла Ричардсона и стала, собственно, миссис Ричардсон, эти деньги помогли внести первый платеж за их прекрасный собственный дом — тот самый дом на Паркленд, что впоследствии сгорит у миссис Ричардсон на глазах. Когда ее родители умерли — пять лет назад, с разницей в несколько месяцев, — она унаследовала дом на Уинслоу. Под конец родители переехали в дом престарелых, и жилище, где выросла миссис Ричардсон, продали. А дом на Уинслоу оставили, плата за аренду перечислялась на уход, и впоследствии миссис Ричардсон тоже его со хранила — из сентиментальных соображений.
Нет, дело не в деньгах. Плата за аренду — все пятьсот долларов за обе квартиры — ежемесячно вносилась в отпускной фонд Ричардсонов, и в прошлом году семья на эти деньги съездила на Мартас-Винъярд, где Лекси отточила плавание на спине, а Трип заворожил всех местных девиц, а Сплин сгорел на солнце до хрусткой облезающей корочки, а Иззи, когда ее наконец уломали, согласилась сходить на пляж — в одежде, в «док-мартенсах» и злобно пылая глазами. Но если по правде, на отпуск хватило бы с лихвой и без аренды. И поскольку эти деньги не были нужны, миссис Ричардсон было важно, кто живет на Уинслоу. Приятно думать, что дом используется на доброе дело. Родители привили миссис Ричардсон привычку делать добро; каждый год жертвовали деньги в Общество защиты животных и ЮНИСЕФ, всегда посещали местные благотворительные приемы, а однажды вы играли трехфутового плюшевого медведя на закрытом аукционе «Ротари-клуба». Миссис Ричардсон почитала дом своего рода благотворительностью. Аренду не повышала — в Кливленде недвижимость дешева, а вот квартиры в хороших районах, в Шейкер-Хайтс например, дороговаты — и сдавала только тем, кто, по ее мнению, заслужил, но по той или иной причине не получил в жизни шанс. Приятно восполнять эту недостачу.