именно то что наиболее естественно менее всего подобает человеку
Читая стругацких
«Развитие возникает как результат взаимодействия поступка и сомнения. Свобода есть прежде всего развитие. С поступками всё более или менее ясно. Они естественны. «Именно то, что наиболее естественно, менее всего подобает человеку» (бр.Стругацкие. «Гадкие лебеди».). Сомнение неестественно.»
С.Переслегин. «Синоптики конца света».
«Они болваны. Не давали ему читать, и он умер от голода». Бр. Стругацкие. «Гадкие лебеди».
И Гестерезиса петлёю
В себе кадавра задуши.
И за диванной суетою
Свой лепрозорий сокруши.
Пусть мокрецы нам дождь пророчат,
Грозит умклайдетом магистр,
Пусть пикники вдоль всех обочин –
Не верь в желудочный регистр!
Пусть контрамоция дискретна
И Белый Тезис не понять,
Но обрастают уши шерстью,
Коль с понедельника начать!
Миры гуманного творенья,
Как протоплазменный венец,
Послали на контакт затменья
Бесстрашных сталкеров сердец.
Прогресс – улиткою у склона,
Где ТПРУНЯ – вечный бюрократ;
Из зеркала-магнитофона
Бредятина «Упанишад»!
Футурологию – фанатам,
Чтоб веру в чудо сохранить:
Суть уникален каждый атом.
И верно, трудно Богом быть!
В этом стихотворении использованы выражения и термины из произведений братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу», «Трудно быть богом», «Улитка на склоне», «Пикник на обочине», «Хищные вещи века», «Сказка о Тройке», «Волны гасят ветер» и других.
НИИЧАВО – Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства («Понедельник начинается в субботу»)
ТПРУНЯ – Тройка по распределению и утилизации необъяснённых явлений («Сказка о Тройке»)
(Dixi) et animum levavi – лат.: (Сказал) и облегчил душу.
Дефис, тире и длинное тире Википедия
Тире (фр. tiret, от tirer — растягивать) — один из знаков препинания, применяемый во многих языках. В русскую письменность тире ввёл писатель и историк Н. М. Карамзин. Правила употребления и название этого знака установились не сразу. Он был описан в «Российской грамматике» А. А. Барсова, где был именован «молчанка», затем «черта», а позднее — «знак мыслеотделительный» (в «Сокращённой русской грамматике» А. Х. Востокова).
В правилах русской пунктуации и типографики упоминается единый знак «тире». В терминах компьютерных технологий (пришедших из английской типографики) он соответствует так называемому длинному тире (англ. em dash).
Использование в русском языке
Тире, прежде всего, означает пропуски — пропуск связки в сказуемом, пропуск члена предложения в неполных предложениях и в предложениях с нулевым сказуемым, пропуск противительных союзов. Тире как бы компенсирует эти пропущенные слова, сохраняет принадлежащее им место, например:
«Солотча — извилистая, неглубокая река» (К. Паустовский); — пропуск связки;
«За шоссе — березовый лесок» (И. Бунин); — обозначение нулевого сказуемого в эллиптическом предложении;
«Нина несла кашу, Витя — пустую кастрюльку с ложкой» (К. Федин); — пропуск сказуемого в неполном предложении;
«Он считал, что у Бетховена своя „Лунная соната“, а у него — своя, и ещё неизвестно, которая лучше» (В. Каверин); — пропуск подлежащего в неполном предложении;
«Не с ним — с огнем теперь веду я речь» (И. Снегов); — пропуск противительного союза между однородными членами в простом предложении;
«В историю впишется он особо: не тихий, как многие, — грозовой» (С. Щипачев); — пропуск противительного союза между однородными членами в простом предложении;
«Лето припасает — зима поедает» (пословица); — пропуск противительного союза в сложном предложении.
Вторая функция тире — смысловая: передача значений условия, времени, сравнения, следствия, противопоставления и сопоставления в тех случаях, когда эти значения не выражены (опять-таки — пропущены) лексически, то есть союзами.
Такие функции свойственны тире в бессоюзных сложных предложениях, при оформлении которых большую роль играет интонация: первая часть таких предложений произносится с резко нарастающим повышением тона и глубокой паузой перед второй частью, на границе частей и ставится тире. Вот примеры таких предложений:
Тире отбивается пробелами по следующим правилам:
после тире, стоящих в начале абзаца (при прямой речи или в списках), ставится неразрывный пробел обычного размера;
тире, обозначающее диапазон значений, границы которого заданы числами (1941—1945, XVI—XVII), пробелами не отбивают;
вокруг всех остальных тире предписывается ставить узкие (2 пункта) пробелы, причём перед тире пробел должен быть неразрывным. Однако из-за технических ограничений компьютерного набора нередко вместо укороченных пробелов ставят обычные; такая практика допускается и официально «в изданиях оперативной полиграфии»;
тире, идущее за запятой или точкой, по академическим правилам набирается без пробела, однако в современных шрифтах такой набор выглядит некрасиво и от этого требования практически отказались.
Несмотря на фактическое присутствие как длинного, так и короткого варианта тире (отличного от дефиса) в типографии, их названия, по-видимому, не оговаривались. (См. пример из Большой Советской Энциклопедии под редакцией О. Ю. Шмидта: В испанской церковной скульптуре 17 в. натурализм принимает почти устрашающие формы, к-рые, несмотря на всю их красоту, напоминают почти фантомы паноптикума (Хуан Мартинес Монтаньес-«Голова Марии», Берлин; Алонсо Кано — «Голова Крестителя», Гранада и мн. др.).
Не оговаривалось и применение пробела: оно являлось ситуативным и соответствовало применению разрядки или сжатого текста в зависимости от нужд набора и достатка места на листе. Нормой первой половины XX века при отсутствии разрядки было отсутствие пробела (или весьма незначительный пробел) вокруг любого типа тире.
Длина русского тире правилами современной пунктуации и типографики также не оговаривается: неявно предполагается, что существует единственный знак тире, а длина его определяется шрифтом (для набора на узкую колонку может быть выбран шрифт с более короткими тире).
Однако в последнее время (с распространением компьютерных издательских систем, в которых, по традициям англоязычных стран, в типографской номенклатуре наличествуют «длинное» и «среднее» тире) в русскую издательскую практику проникают и элементы их одновременного использования. Русское тире в большинстве случаев отождествляется при этом с англо-американским «длинным» тире, а «среднее» встречается преимущественно между цифровыми числовыми границами диапазонов (напр., 1914–1918).
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Именно то что наиболее естественно менее всего подобает человеку
Аркадий и Борис Стругацкие
В кругу семьи и друзей
Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, худая, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. Это никакой не ребенок, думал он ошеломленно. Дети так не говорят. Это даже не грубость, это – жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала – просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная. Превозмогая неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятнами, яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она, конечно, и не думала плакать, она была в бешенстве.
– Ты видишь? – сказала она высоким голосом. – Девчонка, соплячка… Дрянь! Ничего святого, что ни слово – то оскорбление, будто я не мать, а половая тряпка, о которую можно вытирать ноги. Перед соседями стыдно! Мерзавка, хамка…
Да, подумал Виктор, и с этой вот женщиной я жил, я гулял с нею в горах, я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и помнил ее запах… кажется, даже дрался из-за нее. До сих пор не понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет, это просто удивительно, что мне удалось от нее удрать. Уму непостижимо, и как это она меня выпустила? Наверное, я тоже был не сахар. Наверное, я и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше, чем сейчас, и к тому же полагал себя большим поэтом.
– Тебе, конечно, не до того, куда там, – говорила Лола. – Столичная жизнь, всякие балерины, артистки… Я все знаю. Не воображай, что мы здесь ничего не знаем. И деньги твои бешеные, и любовницы, и бесконечные скандалы… Мне это, если хочешь ты знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил как хотел…
Вообще ее губит то, что она очень много говорит. В девицах она была тихая, молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые от рождения знают, как себя вести. Она – знала. Вообще-то она и сейчас ничего, когда сидит молча на диване с сигареткой, выставив коленки… или заложит вдруг руки за голову и потянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрезвычайно… Виктор представил себе уютный вечерок: этот столик придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах, перевязанная ленточкой коробка шоколаду и сам адвокат, запакованный в крахмал, галстук бабочкой. Все как у людей, и вдруг входит Ирма… Кошмар, подумал Виктор. Да она же несчастная женщина…
– Ты сам должен понимать, – говорила Лола, – что дело не в деньгах, что не деньги сейчас все решают. – Она уже успокоилась, красные пятна пропали. – Я знаю, ты по-своему честный человек, взбалмошный, разболтанный, но не злой. Ты всегда помогал нам, и в этом отношении никаких претензий я к тебе не имею. Но теперь мне нужна не такая помощь… Счастливой назвать я себя не могу, но и несчастной тебе тоже не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь, а у меня – своя. Я, между прочим, еще не старуха, у меня еще многое впереди…
Девочку придется забрать, подумал Виктор. Она уже все, как видно, решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кромешный… Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, предложил он себе. Только честно. Здесь надо честно, это не игрушки… Он очень честно вспомнил свою жизнь в столице. Плохо, подумал он. Можно, конечно, взять экономку. Значит, снять постоянную квартиру… Да не в этом же дело: девочка должна быть со мной, а не с экономкой… Говорят, дети, которых воспитали отцы, – это самые лучшие дети. И потом, она мне нравится, хотя она очень странная девочка. И вообще я должен. Как честный человек, как отец. И я виноват перед нею. Но это все литература. А если все-таки честно? Если честно – боюсь. Потому что она будет стоять передо мной, по-взрослому улыбаясь большим ртом, и что я ей сумею сказать? Читай, больше читай, каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься, только читай. Она это и без меня знает, а больше мне сказать ей нечего. Поэтому и боюсь… Но и это еще не совсем честно. Не хочется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу по-другому… Вот как это выглядит, если честно. Отвратительно выглядит, как и всякая правда. Цинично выглядит, себялюбиво, гнусненько. Честно.
– Что же ты молчишь? – спросила Лола. – Ты так и собираешься молчать?
– Нет-нет, я слушаю тебя, – поспешно сказал Виктор.
– Что ты слушаешь? Я уже полчаса жду, когда ты соизволишь отреагировать. Это же не только мой ребенок, в конце концов…
А с нею тоже надо честно? – подумал Виктор. Вот уж с нею мне совсем не хочется честно. Она, кажется, вообразила себе, что такой вопрос я могу решить тут же, не сходя с места, между двумя сигаретами.
– Пойми, – сказала Лола, – я ведь не говорю, чтобы ты взял ее на себя. Я же знаю, что ты не возьмешь, и слава богу, что не возьмешь, ты ни на что такое не годен. Но у тебя же есть связи, знакомства, ты все-таки довольно известный человек – помоги ее устроить! Есть же у нас какие-то привилегированные учебные заведения, пансионы, специальные школы. Она ведь способная девочка, у нее к языкам способности, и к математике, и к музыке…
– Пансион, – сказал Виктор. – Да, конечно… Пансион. Сиротский приют… Нет-нет, я шучу. Об этом стоит подумать.
– А что тут особенно думать? Любой был бы рад устроить своего ребенка в хороший пансион или в специальную школу. Жена нашего директора…
– Слушай, Лола, – сказал Виктор. – Это хорошая мысль, я попытаюсь что-нибудь сделать. Но это не так просто, на это нужно время. Я, конечно, напишу…
– Напишу! Ты весь в этом. Не писать надо, а ехать, лично просить, пороги обивать! Ты же все равно здесь бездельничаешь! Все равно только пьянствуешь и путаешься с девками. Неужели так трудно для родной дочери…
О, черт, подумал Виктор, так ей все и объясни. Он снова закурил, поднялся и прошелся по комнате. За окном темнело, и по-прежнему лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый – дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился.
– Ах, как ты мне надоел! – сказала Лола с неожиданной злостью. – Если бы ты знал, как ты мне надоел…
Пора идти, подумал Виктор. Начинается священный материнский гнев, ярость покинутой и все такое прочее. Все равно ничего я сегодня ей не отвечу. И ничего не стану обещать.
– Ни в чем на тебя нельзя положиться, – продолжала она. – Негодный муж, бездарный отец… модный писатель, видите ли! Дочь родную воспитать не сумел… Да любой мужик понимает в людях больше, чем ты! Ну что мне теперь делать? От тебя же никакого проку. Я одна из сил выбиваюсь, не могу ничего. Я для нее нуль, для нее любой мокрец в сто раз важнее, чем я. Ну ничего, ты еще спохватишься! Ты ее не учишь, так они ее научат! Дождешься еще, что она тебе будет в рожу плевать, как мне…
– Брось, Лола, – сказал Виктор морщась. – Ты все-таки, знаешь, как-то… Я отец, это верно, но ты же мать… Все у тебя кругом виноваты…
– Убирайся! – сказала она.
– Ну вот что, – сказал Виктор. – Ссориться с тобой я не намерен. Решать с бухты-барахты я тоже ничего не намерен. Буду думать. А ты…
Она теперь стояла выпрямившись и прямо-таки дрожала, предвкушая упрек, готовая с наслаждением кинуться в свару.
– А ты, – спокойно сказал он, – постарайся не нервничать. Что-нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
Он вышел в прихожую и натянул плащ. Плащ был еще мокрый. Виктор заглянул в комнату Ирмы, чтобы попрощаться, но Ирмы не было. Окно было раскрыто настежь, в подоконник хлестал дождь. На стене красовался транспарант с надписью большими красивыми буквами: «Прошу никогда не закрывать окно». Транспарант был мятый, с надрывами и темными пятнами, словно его неоднократно срывали и топтали ногами. Виктор прикрыл дверь.
– До свидания, Лола, – сказал он. Лола не ответила.
На улице было уже совсем темно. Дождь застучал по плечам, по капюшону. Виктор ссутулился и сунул руки поглубже в карманы. Вот в этом скверике мы в первый раз поцеловались, думал он. А вот этого дома тогда еще не было, а был пустырь, а за пустырем – свалка, там мы охотились с рогатками на кошек. В городе была чертова уйма кошек, а сейчас я что-то ни одной не вижу… И ни черта мы тогда не читали, а вот у Ирмы полная комната книг. Что такое была в мое время двенадцатилетняя девчонка? Конопатое хихикающее существо, бантики, куклы, картинки с зайчиками и белоснежками, всегда парочками-троечками: шу-шу-шу, кульки с ирисками, испорченные зубы. Чистюли, ябеды, а самые лучшие из них – точно такие же, как мы, коленки в ссадинах, дикие рысьи глаза и пристрастие к подножкам… Времена новые наконец наступили, что ли? Нет, подумал он. Это не времена. То есть и времена, конечно, тоже… А может быть, она у меня вундеркинд? Случаются же вундеркинды. Я – отец вундеркинда. Почетно, но хлопотно, и не столько почетно, сколько хлопотно, да, в конце концов, и не почетно вовсе… А вот эту улочку я всегда любил, потому что она самая узкая. Так, а вот и драка. Правильно, у нас без этого нельзя, мы без этого никак не можем. Это у нас испокон веков. И двое на одного…
Гадкие лебеди, прекрасный утенок — контаминация заглавий сказок Г.-Х. Андерсена «Гадкий утенок» и «Дикие лебеди» (перевод А. Ганзен) и инверсия первого из них.
Именно то что наиболее естественно менее всего подобает человеку
«— Именно то, что наиболее ЕСТЕСТВЕННО, — заметил Бол-Кунац, — менее всего подобает человеку./…/— Естественное всегда примитивно, — продолжал между прочим Бол — Кунац. — А человек — существо сложное…» — ХС.
«— То, что наиболее ЕСТЕСТВЕННО, — негромко говорит Циприан, — наименее подобает человеку. /…/— Естественное всегда примитивно, — добавляет Ирма. — Амеба — да, она естественна. Но человек — существо сложное…» — Т.
«Если нам приходится оценивать поступки некоторого человека, в том числе и свои собственные, то они, само собой, оцениваются тем выше, чем меньше соответствуют простой и естественной склонности. Однако если нужно оценить самого человека /…/ предпочтение отдается тому, чье дружественное поведение определяется /…/ чувством теплой естественной склонности.» — К.Лоренц «Так называемое зло».
ЖАБЬЯ КОРОЛЕВА — см. вервольф.
ЖАЖДА ДЕЛИТЬСЯ ЗНАНИЕМ — форма реализации властолюбия и/или защита от страха смерти путем передачи в будущее — прежде всего, через учеников — своего опыта — знаний и способа мышления, т. е. в итоге — своей личности, правда, растворенной в учениках и в их среде:
«… обнаружилось в нем четвертое вожделение: ЖАЖДА ДЕЛИТЬСЯ ЗНАНИЕМ. Это было что-то вроде любви. Здесь тоже нельзя было торопиться, а надлежало быть (если хочешь получить исчерпывающее наслаждение) обстоятельным, вкрадчивым, ласковым и нежным к слушателю.» — ОЗ.
ЖАКЕРИЯ — см. антоновщина.
ЖАНДАРМ, ЗАПИЛИЛ, ЛАНЦЕПУП, НИПУПОК — альпинистский (жандарм — скальный выступ, затрудняющий перемещение по гребню, пилить — осуществлять длительное перемещение при постоянных физических нагрузках) и маргинальный жаргон; цитируя эту лексику, снежный человек Федор ошибочно называет альпинистами всех, кто бывает в горах; на самом деле альпинизм не предполагает использования гитар — в силу известных весовых ограничений (также см. Энциклопедию):
«— Хуже всего, — рассказывал Федя, — это альпинисты с гитарами. Вы не можете себе представить, как это страшно, Эдик, когда в ваших родных, тихих горах, где шумят одни лишь обвалы, да и то в известное заранее время, вдруг над самым ухом кто-то зазвенит, застучит и примется рычать про то, как „НИПУПОК“ вскарабкался по „ЖАНДАРМУ“ и „ЗАПИЛИЛ по гребню“ и как потом „ЛАНЦЕПУПА пробило на землю“…» — СОТ.
ЖАРЕННАЯ ПОД ДАВЛЕНИЕМ — местная кулинарная технология, близкая к «цыпленку табака», не путать с курятиной, вареной под давлением (повышение давления увеличивает температуру кипения воды, поэтому ускоряет обработку и улучшает вкусовые качества):
«…они только что поели курятины, ЖАРЕННОЙ ПОД ДАВЛЕНИЕМ…» — ГО.
«Они попрятались за кожухи трансформаторов и принялись обстреливать меня оттуда ЖЕВАНОЙ БУМАГОЙ.» — ПНВС.
ЖЕВАТЬ — одно из наиболее распространенных и любимых занятий человечества в целом, в некоторых стратах общества высокая способность к жеванию считалась и считается важным признаком настоящего мужчины (см.); эта способность в ее наиболее чистом виде была реализована вторым кадавром (см.) из созданных Выбегаллой:
«Теперь ему мало быть сытым. Теперь потребности возросли, теперь ему надо все время кушать, теперь он самообучился и знает, что ЖЕВАТЬ — это тоже прекрасно.» — ПНВС.
ЖЕНЩИНА — самка человека (так же, как мужчина — самец человека); постоянный объект интереса некоторых мужчин, в частности, большой интерес у мужчин вызывает женская психология; большинство априори полагают, что у женщин есть особая психология, но это, вообще говоря, не является ни доказанным, ни очевидным; вполне возможно, что ни женской, ни мужской психологии не существует, а есть человеческая психология — многопараметрическая система, причем хотя значения параметров коррелируют c полом, гораздо значимее другие корреляции; понимание психологии обычно отождествляют с пониманием вообще и утверждают, что для доверия необходимо полное понимание; это упрощенная модель — человек доверяет собаке, не зная ее психологии и не понимая ее; возможно, для доверия необходимо понимание тех областей психологии, которые участвуют в принятии решений в совместной области деятельности:
«Я вообще не советую тебе доверяться ЖЕНЩИНАМ: мужчина не способен понять никакую женщину до конца, это другой вид животного царства…» — ПП.
«Часто слышал я свист стрел над моей головой и не дрогнул ни разу; но когда я слышу шелест ее платья, трепет проходит у меня по всему телу. Часто слышал я трубы наступающего врага, но оставался холоден телом и душой; когда же я слышу ее голос, всего меня обдает жаром» — Л.Фейхтвангер, Die Judin von Toledo.
«Если бы у меня хватило остроты нервов, я написал бы такую вещь для прославления женщины, что Черное море от Нового Афона до самых Очемчир покрылось бы розовой пеной» — И.Бабель, цит. по Б.Паустовский «Бросок на юг».
ЖИД — инвектива; в узком смысле слова — еврей, в широком — человек, проявляющий свойства, по мнению говорящего, коррелирующие с принадлежностью к еврейскому народу; социопсихология полагает, что в любом обществе существует две группы, к которым относятся негативно, причем одну презирают (жители среднеазиатских республик в СССР, негры в США), другой — завидуют (евреи); по-видимому, таких групп может быть и больше, их количество определяется тем, сколько разных
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Хромая судьба
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Аркадий и Борис Стругацкие
Сквозь запертые ставни
Осень рвется в дом.
Авторы считают своим долгом предупредить читателя, что ни один из персонажей этого романа не существует (и никогда не существовал) в действительности. Поэтому возможные попытки угадать, кто здесь кто, не имеют никакого смысла. Точно так же вымышлены все упомянутые в этом романе учреждения, организации и заведения.
В середине января, примерно в два часа пополудни, я сидел у окна и, вместо того чтобы заниматься сценарием, пил вино и размышлял о нескольких вещах сразу. За окном мело, машины боязливо ползли по шоссе, на обочинах громоздились сугробы, и смутно чернели за пеленой несущегося снега скопления голых деревьев и щетинистые пятна и полосы кустарника на пустыре.
Москву заметало, как богом забытый полустанок где-нибудь под Актюбинском. Вот уже полчаса посередине шоссе буксовало такси, неосторожно попытавшееся здесь развернуться, и я представлял себе, сколько их буксует сейчас по всему огромному городу – такси, автобусов, грузовиков и даже черных блестящих лимузинов на шипованных шинах.
Мысли мои текли в несколько этажей, лениво и вяло перебивая друг друга. Думал я, например, о дворниках. О том, что до войны не было бульдозеров, не было этих звероподобных, ярко раскрашенных снегоочистителей, снегоотбрасывателей, снегозагребателей, а были дворники в фартуках, с метлами, с квадратными фанерными лопатами. В валенках. А снега на улицах, помнится, было не в пример меньше. Может быть, правда, стихии были тогда не те…
Еще думал я о том, что в последнее время то и дело случаются со мной какие-то унылые, нелепые, подозрительные даже происшествия, словно тот, кому надлежит ведать моей судьбою, совсем одурел от скуки и принялся кудесить, но только дурак он, куда деваться? – и кудеса у него получаются дурацкие, такого свойства, что ни у кого, даже у самого шутника, никаких чувств не вызывают, кроме неловкости и стыда с поджиманием пальцев в ботинках.
И за всем этим не переставал я думать о том, что вот стоит рядом отодвинутая вправо моя пишущая машинка марки «Типпа» с заедающей от рождения буквой «э», и вставлена в нее незаконченная страница, и на странице читается:
«…Башни танков повернуты влево, они бьют из пушек по партизанским позициям, бьют методично, по очереди, чтобы не мешать друг другу пристреливаться. За башней переднего танка сидит на корточках Рудольф, командир танкистов, лейтенант СС. Он – мозг, дирижер этого оркестра смерти – жестами отдает команды идущим позади эсэсовским автоматчикам. Партизанские пули то и дело щелкают по броне, разбрызгивают грязь вокруг гусениц, вздымают столбики воды в темных лужах.
Передовой секрет партизан, крошечный окопчик у берега болота. Двое партизан – старик и молодой – растерянно глядят на приближающиеся танки. Банг! Банг! Банг! – удары танковых пушек».
Мне пятьдесят шесть лет, но я никогда не был в партизанах, и под танковую атаку мне попасть тоже не довелось. А ведь, строго говоря, я должен был погибнуть на Курской дуге. Все наше училище погибло там, остались только: Рафка Резанов без обеих ног, Вася Кузнецов из пулеметного батальона и я, минометчик.
Нас с Кузнецовым за неделю до выпуска откомандировали в Куйбышев в ВИП. Видно, тот, кому надлежало ведать моей судьбой, был тогда еще полон энтузиазма по моему поводу, и ему хотелось посмотреть, что из меня может получиться. И получилось, что всю свою молодость я провел в армии и всегда считал своей обязанностью писать об армии, об офицерах, о танковых атаках, хотя с годами все чаще мне приходило в голову: именно потому, что жив я остался по совершенной случайности, мне-то как раз и не следовало бы обо всем этом писать.
Вот и об этом я подумал сейчас, глядя в окно на заметаемый Третий Рим, и я взял стакан и сделал хороший глоток. Около буксующего такси засело теперь еще две машины, и бродили там, пригибаясь в метели, тоскливые фигуры с лопатами.
Я стал смотреть на полки с книгами. Боже мой, внезапно подумал я, ощутив холод в сердце, ведь это же, конечно, последняя моя библиотека! Больше библиотек у меня уже не будет. Поздно. Эта моя библиотека – пятая и теперь уже последняя. От первой осталась у меня только одна книга, ныне сделавшаяся библиографической редкостью: П. В. Макаров. «Адъютант генерала Май-Маевского». По этой книге недавно отснят был телевизионный сериал «Адъютант его превосходительства», картина неплохая и даже хорошая, только вот с самой книгой она почти не соотносится. В книге все куда серьезней и основательней, хотя приключений и подвигов куда как меньше. Этот Павел Васильевич Макаров был, как видно, значительным человеком, и приятно читать на обороте титульного листа дарственную надпись, сделанную химическим карандашом: «Дорогому товарищу А. Сорокину. Пусть эта книга послужит памятью о живой фигуре адъютанта ген. Май-Маевского зам. Командира Крымской Повстанческой. С искренним партизанским приветом П. В. Макаров. 6.IX 1927 года, г. Ленинград». Могу себе представить, как дорожил, наверное, этой книгой отец мой Александр Александрович Сорокин. Впрочем, ничего этого я не помню. И совершенно не помню, как книга ухитрилась уцелеть, когда дом наш в Ленинграде разбомбило и первая библиотека погибла вся.
От второй же библиотеки ничего не осталось вообще. Я собрал ее в Канске, где два года, до самого скандала со мной, преподавал на курсах. По обстоятельствам выезд мой из Канска был стремительным и управлялся свыше – решительно и непреклонно. Упаковать книги мы с Кларой тогда успели, и даже успели их отправить малой скоростью в Иркутск, но мы-то с Кларой в Иркутске пробыли всего два дня, а через неделю были уже в Корсакове, а еще через неделю уже плыли на тральщике в Петропавловск, так что вторая библиотека моя так меня и не нашла.
До сих пор жалко, сил нет. Там у меня были четыре томика «Тарзана» на английском, которые я купил во время отпуска в букинистическом, что на Литейном в Ленинграде; «Машина времени» и сборник