инфернальный смех что это

09.11.202226.11.2022 admin 0 Comments

Значение слова «инфернальный»

ИНФЕРНА’ЛЬНЫЙ, ая, ое [латин. infernalis] (книжн. устар.). Находящийся в аду, происходящий в аду, адский. И. огонь. Инфернальные муки. || Одержимый бурными страстями, демонический. Это тоже инфернальная душа и великого гнева женщина. Дствскй.

Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека

инферна́льный

1. демонический, адский, дьявольский ◆ А. Л. Дворкин Сектоведение

2. обсценный, матерный (о словах, выражениях, лексике)

Делаем Карту слов лучше вместе

Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!

Спасибо! Я обязательно научусь отличать широко распространённые слова от узкоспециальных.

Насколько понятно значение слова фельдфебельский (прилагательное):

Синонимы к слову «инфернальный&raquo

Предложения со словом «инфернальный&raquo

Цитаты из русской классики со словом «инфернальный»

Сочетаемость слова «инфернальный&raquo

Что (кто) бывает «инфернальным»

Понятия, связанные со словом «инфернальный»

Отправить комментарий

Дополнительно

Предложения со словом «инфернальный&raquo

Но никогда не отказывает в диагностике и экстренной помощи, даже если больной сам не просит и не ведает, а просят его родные, и даже если у него имеется связь с инфернальным миром.

К однозначно неприятным духам, от которых мы ждём только пакости, относится нечистая сила, включающая чертей, демонов, русалок, водяных и других инфернальных существ.

– Мы всего лишь хотели… – дальше девица перешла на шёпот, и он не смог разобрать, чего же от него хотели инфернальные создания.

Источник

ИНФЕРНАЛЬНЫЙ

Полезное

Смотреть что такое «ИНФЕРНАЛЬНЫЙ» в других словарях:

инфернальный — См … Словарь синонимов

ИНФЕРНАЛЬНЫЙ — ИНФЕРНАЛЬНЫЙ, инфернальная, инфернальное (лат. infernalis) (книжн. устар.). Находящийся в аду, происходящий в аду, адский. Инфернальный огонь. Инфернальные муки. || Одержимый бурными страстями, демонический. «Это тоже инфернальная душа и великого … Толковый словарь Ушакова

инфернальный — ая, ое. infernale adj. 1. Находящийся в аду, происходящий в аду, адский. Уш. 1934. Инфернальный огонь. Инфернальные муки. Уш. 1934. || перен. Дьявольский. Есть у нас <в репертуаре> одна полька мазурка, про которую она говорит: Вот эта… … Исторический словарь галлицизмов русского языка

Инфернальный — от лат. infernalis подземный адский. Словарь бизнес терминов. Академик.ру. 2001 … Словарь бизнес-терминов

ИНФЕРНАЛЬНЫЙ — (от лат. inferna преисподняя) адский, жуткий. Большой психологический словарь. М.: Прайм ЕВРОЗНАК. Под ред. Б.Г. Мещерякова, акад. В.П. Зинченко. 2003 … Большая психологическая энциклопедия

Инфернальный — прил. Адский, дьявольский. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой

инфернальный — инфернальный, инфернальная, инфернальное, инфернальные, инфернального, инфернальной, инфернального, инфернальных, инфернальному, инфернальной, инфернальному, инфернальным, инфернальный, инфернальную, инфернальное, инфернальные, инфернального,… … Формы слов

инфернальный — инферн альный; кратк. форма лен, льна … Русский орфографический словарь

инфернальный — кр.ф. инферна/лен, инферна/льна, льно, льны … Орфографический словарь русского языка

инфернальный — ая, ое; лен, льна, льно [от лат. infernalis] Книжн. Адский; потусторонний … Энциклопедический словарь

Источник

Иррациональное зло: почему у главных злодеев массовой культуры одинаково-дьявольский смех?

В The Journal of Popular Culture вышло эссе Йенса Къелдгаард-Кристиансена – специалиста по коммуникациям Орхусского университета Дании. В нем автор задается вопросом происхождения зловещего смеха в литературе и кино и разбирается, почему он имеет такое сильное эмоциональное воздействие на зрителя и за что зловещий смех так любят авторы поп-культурных историй с черно-белой моралью, направленных на простодушного потребителя.

Ближе к концу мультфильма «Алладин» злой Джафар, соперник героя за сердце принцессы Жасмин, находит и крадет волшебную лампу. Он вызывает джина и желает стать самым могущественным волшебником в мире, а после этого изгоняет Алладина на край Земли.

Если вы не помните этот фрагмент – дальше перед зрителями предстает Джафар крупным планом. На его лице восторг. Он стал таким огромным, что занимает теперь весь экран и выглядит действительно угрожающе. Когда план удается, он разражается зловещим хохотом, который разносится по всей округе.

Эта сцена – прекрасный пример архетипического злого смеха. Подобное проявление бурного восторга от созерцания чужого несчастья – классический штамп в произведениях массовой культуры. Мы можем встретить его как в детских мультфильмах, так и в триллерах и ужасах категории 18+.

В The Journal of Popular Culture недавно вышло эссе Йенса Къергарда-Кристиансена – специалиста по коммуникациям Орхусского университета Дании. В нем автор задается вопросом происхождения зловещего смеха в литературе и кино. В поиске ответов он обращается, главным образом, к эволюционной психологии человека.

В своем эссе Къелдгаард-Кристиансен утверждает, что всех злодеев в массовой культуре объединяет одна черта – пренебрежение социальным благополучием. Все негативные персонажи так или иначе обособлены от сообщества. Они преследуют корыстные интересы, обманывают и воруют, не давая группе ничего взамен.

Даже сегодня подобное поведение осуждается. А в прошлом оно могло буквально привести к катастрофе, ведь люди были связаны гораздо больше, чем сейчас. И неправильное поведение одного из членов могло привести к гибели всего сообщества.

Из-за этой исторической памяти, считает Къелдгаард-Кристиансен, мы испытываем подсознательное отвращение к подобному поведению. До такой степени, что воспринимаем вполне естественно, если в качестве наказания обманщика и вора изгоняют из сообщества или даже убивают.

Однако даже зло различается по своим масштабам. И самые опасные и презираемые людьми – не просто мошенники и воры, а психопаты-садисты, которые совершают бессердечные поступки для чистого удовольствия. Именно таких людей мы называем по-настоящему злыми. Потому что не видим никакого способа оправдать или объяснить их безнравственные поступки и, следовательно, считаем, что они заслуживают самого сурового наказания.

Вернемся к смеху. Къелдгаард-Кристиансен уверен, дьявольский смех – один из характерных и всем понятных признаков, что в персонаже таится именно иррациональное зло. То, что Шопенгауэр назвал «открытым и откровенным наслаждением» от страданий других.

Писатели, работающие в жанрах фантастики или ужасов, понимают это интуитивно и присваивают злобный смех самым темным персонажам своих произведений.

Сила злодейского смеха отчасти в его заметности. Обычно это не только раскатистый пронзительный звук, но и выражение удовольствия на лице героя, как в случае с Джафаром.

Настоящий смех трудно подделать: он возникает непроизвольно, звук появляется из-за колебания внутренних мышц гортани, которыми мы не можем управлять. Смех, воспроизводимый волевым усилием, звучит натужно и неестественно. Поэтому в ходе эволюции для людей этот звук стал надежным социальным сигналом истинной реакции человека на происходящее.

Читайте также: Между потехой и патологией: что смех может рассказать о нас?

Мы доверяем смеху, который слышим. В отличие, например, от речи – герой может лгать очень правдиво, даже в детских произведениях. Садистский и злорадный смех, в отличие от монолога или диалога, оставляет очень мало места для двусмысленности. Когда мы слышим его, то не сомневаемся в истинности мотивов злодея.

Такой смех особенно пугает, потому что полностью противоречит его привычной просоциальной функции – выражению расположения. Ведь обычно смех возникает спонтанно во время дружеской беседы или другого взаимодействия и служит укреплению социальных связей.

Есть и более практические причины использования этого звука в детских фильмах и других продуктах массовой культуры, поясняет Къелдгаард-Кристиансен. В ранних видеоиграх для Nintendo типа «Марио» графика была примитивной и не вызывала эмоционального отклика у игрока.

Благодаря злому смеху создателям удалось создать конфликт между добром и злом и побудить людей активно включиться в борьбу с «плохими парнями».

По сути, это единственный коммуникативный жест этих смутных антропоморфных пиксельных существ. Однако он отлично справляется со своей задачей.

У злого смеха, несмотря на изначально мощное воздействие, есть свой предел. Он скорее мешает в сложных повествованиях, где чувства героев многослойны. Такая яркая демонстрация удовольствия от чужих страданий мешает найти более глубокие мотивы или роль контекста и обстоятельств в поведении героя.
Однако зловещий смех идеально подходит для историй с черно-белой моралью. Поэтому гораздо чаще его можно встретить в продуктах, направленных на юного потребителя, который еще не развил тонкое понимание мира. Здесь он не имеет себе равных по эмоциональному воздействию.

Статья Къелдгаард-Кристиансена – одно из самых любопытных психологических исследований последнего времени. Она рождает много вопросов: например, было бы интересно сравнить акустические свойства смеха и выяснить, какие звуки мы воспринимаем самыми злыми. Но, по-моему, первое место в этом рейтинге всегда будет принадлежать Джафару.

По материалам статьи There’s a fascinating psychological story behind why your favourite film baddies all have a truly evil laugh, опубликованной впервые в The British Psychological Society’s Research Digest.

Обложка: кадр из х/ф «Сияние» (1977 г., реж. Стенли Кубрик)

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Источник

Инфернальный смех что это

Восприятие смеха в различных культурах и религиях неодинаково. Любая религия рассматривает радость, смех с точки зрения эмоционального наполнения, внутреннего содержания, смысла и направленности этого чувства. Смех — это всегда особое состояние, хоть на миг, но погружение в некую иную реальность, выход из повседневности. Но смех может быть сопряжён с карнавальной стихией, с игрой, с шутовством, а может быть знаком особого интуитивного прозрения сути вещей, через которое человек ощущает свою внутреннюю свободу и ясность видения, приближающие его к состоянию абсолютной духовной и эмоциональной гармонии, спокойствия и тишины. В смехе кастанедовского дона Хуана, в юморе дзэн за парадоксальностью суждений скрывается мудрость, обретённое знание, доступные избранным, способным пройти путь ученичества и постепенного постижения истины. Для того чтобы смеяться, надо видеть глазами, слепые не смеются, говорит дон Хуан. «Они могут производить звуки, похожие на смех» [14, 263]. Такой мистически окрашенный смех предполагает некую недосказанность, незавершённость, загадку, определённую дистанцию между учителем и учеником, которую смех не преодолевает, а скорее объясняет и оправдывает. Карнавальный же смех тотален, всеохватен, уничтожает всякую дистанцию, участники карнавала отказываются не только от своих социальных ролей, но и вообще от каких-либо условностей, считая тот, оставленный ими мир житейской суеты и повседневности, неистинным, фальшивым и отражая его словно в кривом зеркале пародии и гротеска.

Восточной культуре присуща такая важная черта карнавальности как направленность смеха на самого смеющегося, но всеохватности, всеобщности радости, веселья здесь нет. Источник радости не в карнавальной стихии, а во внутренней гармонии, и если она достигнута, то радость обязательно выйдет за пределы одной личности, делая иллюзорными всякие границы и пределы, не создавая при этом «мира наизнанку», а обнажая суть бытия, снимая покровы майи с повседневной реальности. Героине романа на мифологический сюжет классика маратхской литературы XX в. В.-С. Кхандекара «Король Яяти » царевне Шармиште горы открыли «тайну счастья — чтобы жить счастливо, нужно с благодарной весёлостью принимать дары бытия, учиться наслаждаться красотой мира и делить свою радость с другими» [5, 463—464]. Восточные религиозно-философские учения, прежде всего основанные на ведической традиции и авторитете великого индийского эпоса, говорят об обретении радости как о некоем высшем состоянии души, сознания, как о счастье избавления от гнева, вожделения, похоти, как о саттвичном чувстве ( саттва в индуизме — высшее из состояний природы, уравновешенность, спокойствие), лишённом непосредственной эмоциональности. В принципе же человек должен быть равнодушен и невосприимчив к подобного рода переживаниям. «…Кто свободен от радости, нетерпения, страха, волненья — тот Мне дорог… кто не радуется, не ненавидит, не тоскует… тот Мне дорог», — обращается к Арджуне Шри- Бхагаван (Кришна-Вишну) [7, 138]. Постигший Брахмо «пусть не ликует от радости, не колеблется скорбью» [7, 109]. По толкованию «Бхагавадгиты» «подверженный радости, горю, такой деятель называется страстным» [7, 158]. В то же время « радующиеся благу всех существ» также достигают Бога [7,137]; «радуются и ублажаются всегда», ведя о нём беседу [7,126].

Это та радость, о которой в «Бхагавадгите» говорится так:

Вначале и впоследствии слепящая самосознание радость,

Порождённая тупостью, сном и беспечностью, считается тёмной…» [7, 159]

Радость — одна из множества человеческих эмоций, но она интересна тем, что может оцениваться с религиозно-философской точки зрения двояко — как расшатывающей внутреннее естество и гармонию человеческой души, так и имеющей характер почти сакральный, священный, очищающий: «кто счастлив в себе, кто изнутри озарён, в себе обрёл радость» [7, 110]. В буддизме именно это понимание радости получило своё наиболее полное воплощение. В целом буддийская этика призывает человека к бесстрастному воззрению на мир, это радость отшельника, отстранённого от эгоцентрических привязанностей и мирских страстей.

Подобную функциональную нагрузку несёт радость, смех и в философии дзэн-буддизма. Так, известный японский философ С. Кацуки в своей работе «Практика дзэн» говорит о большой роли смеха в снятии внутреннего напряжения: «Смех — это предохранительный клапан всего мира, средство избавления от своего “я” и устранения мира противоречий. Смех спасает ум» [25, 592]. Концентрация на своём «я» препятствует свободному и естественному смеху. Радость, смех понимаются здесь как осознание своего слияния, единения с космосом, миром, природой, растворение в универсуме своей самости и обретение нового качества личности.

Известный писатель и этнограф XIX в. С. В. Максимов так передаёт разницу между оттенками смеха в восприятии христианства: «…радуется, умиляясь, ангел, при виде добрых дел; осклабляется, хохочет и хлопочет в ладоши довольный дьявол при виде послушания его злым наветам» [18, 27]. Д. С. Мережковский называл смех главным свойством дьявола наряду с ложью [19, 399]. Д. С. Лихачёвым отмечен тот факт, что в древнерусской религиозной культуре «смех сделан устойчивой приметой беса» [17, 123]. Но и в западноевропейской средневековой культуре можно встретить примеры, когда изображаемая фигура ясно выражает «идею нечеловеческой, именно сатанинской гордыни, высокомерного презрения к миру», но при этом иногда «фигура только намечена, дьявольских атрибутов нет, и тогда трудно решить, дьявол это или шут» [17, 90].

Об этом же свидетельствуют поучения христианских богословов относительно смеха и радости, в которых можно встретить неоднократные ссылки на авторитет Священного писания. Например, в Екклезиасте : «Сетование лучше смеха, потому что при печали лица сердце делается лучше» ( Еккл 7, 3); «Сердце мудрых в доме плача, а сердце безумных в доме веселия» ( Еккл 7, 4); «Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни безумных» ( Еккл 7, 5); «Потому что смех безумных то же, что треск тернового хвороста под котлом. И это — суета!» ( Еккл 7, 6). Св. Иоанн Златоуст напоминает :« … блаженны плачущие, а не смеющиеся» [24, т. 2, с. 193]. Преп. Иоанн Лествичник свидетельствует о том же: «Смиренномудрию содействует плач, противодействует смех» [24, т. 2, с. 239]. В Житии преподобного Сергия Радонежского говорится о нём как о «великом печальнике» [24, т. 1, с. 11]. На первом месте среди мытарств, ожидающих души грешников, — наказание за «сквернословие и смехотворства ». Первые христианские богословы особенно настойчиво утверждали благочестивое воздействие на душу печали, смирения, страха и, наоборот, сатанинскую природу смеха, веселья, радости, проявляющихся в безбожном ликовании и бездумном развлечении. Подобное отношение официального христианства к смеху в целом сохранялось и на протяжении последующих веков. Неприемлема печаль безнадёжности и отчаяния, но печаль просветлённая и одухотворённая ведёт к благодати Божией. В житии преподобного Серафима Саровского говорится о печали, скуке, унынии, малодушии как об искушениях, которым дьявол подвергал подвижника [24, т. 1, с. 54]. Игнатий Брянчанинов и Нил Сорский среди восьми нечистых страстей и помыслов называют печаль и уныние, происходящие от безысходности, от неверия человека в Божью благодать и свои собственные духовные силы [24, т. 1, с. 155]. В Книге Притчей Соломоновых сказано: «И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль» (Притч 14, 13), но здесь же говорится о том, что даёт человеку радость: «Радость человеку — благотворительность его…» (Притч 19, 22); «Соблюдение правосудия — радость для праведника и страх для делающих зло» (Притч 21, 15); «Все дни несчастного печальны, а у кого сердце весело, у того всегда пир» (Притч 15, 15). Подлинная радость — это то, что отнюдь не чуждо праведнику, а, наоборот, должно ему сопутствовать в настоящей и, самое главное, в будущей жизни.

Так же как «чёрная месса» является своеобразной пародией на христианский обряд, так и сам дьявол, его помощники и слуги, их внешность, поведение часто представляют собой некий мир навыворот, кривое зеркало христианской теологии, по отношению к которому применимо предложенное в другой связи В. Г. Кузнецовым понятие «негативной карнавализации » [16].

Вместе с тем дьявол как персонаж европейской книжной культуры, и прежде всего романтизма, в отличие от народного чёрта, не только и не столько комичен, сколько страшен, являясь при этом чаще не объектом юмора и насмешки, а субъектом смеха. Но смех этот особый, «сатанинский». В христианской мифологии чёрт — это собственно дьявол, антихрист как противник Бога, то есть персонаж, рождённый интеллектуальным, рассудочным образом, но в его облике присутствуют различные языческие элементы, роднящие его с аналогичными персонажами дохристианских верований (Пан, сатир). И в смехе его сочетаются карнавальная, шутовская стихия, с одной стороны, и интеллектуально-сатирическое начало, с другой.

М. М. Бахтин также указывал на то, что в романтическом гротеске «чёрт приобретает характер чего-то страшного, меланхолического, трагического, инфернальный смех становится мрачным, злорадным смехом» [4, 48]. Но важно то, что, утрачивая облик шуточного персонажа, дьявол в культуре романтизма сам становится субъектом смеха, насмешки.

По мнению В. Г. Кузнецова, с середины XVII в. происходит смена типа европейской культуры, сопровождаемая уменьшением роли страха. Правда, Кузнецов считает специфическим явлением русской культуры этого времени «наложение противоположных установок (по отношению к смеху и страху) друг на друга по законам гротеска» [16, 26]. Представляется, что роль темы страха в западноевропейской культуре также осталась существенной, и подготовившая во многом романтическую эпоху готическая литература сыграла в этом, возможно, решающую роль. Характер смеха также изменился, «смех начинает терять амбивалентность» [16, 26]. Если в русской культуре, по словам Кузнецова, «преобладают глумливый смех палача и бичующий смех юродивого», то, по нашему мнению, в европейской культуре XIX—XX вв. это саркастический смех и шутовской хоровод.

Готическая проза и продолжавшая её традиции романтическая литература интересны, на наш взгляд, тем, что именно здесь была сформирована мифологема страха, заявлена сама эта тема в европейской литературе как сознательная установка в направлении создания определённого эстетического эффекта, при этом тот, кто страшит, чаще всего сам смеётся. Абсолютная персонификация дьявольских сил сочетается в готическом романе с некоторой художественной реабилитацией зла, вызванной эстетическими, идеологическими или иными мотивами. Тем не менее, несмотря на критическое отношение ко многим явлениям в идеологии и практике католической церкви в «романе ужасов», носителями ироничного, насмешливого отношения к миру при этом являются именно демонические персонажи, играющие роль злодейскую, часто совершающие преступления, страшные по своей жестокости и цинизму.

Предромантической литературой, и именно «готическим романом» было подготовлено создание образа демонического героя и страдающего злодея в романтизме, образа, в котором происходит перенос зла извне «вовнутрь». Демонический герой несёт в себе «духовное бремя абсолютной свободы и одиночества» [24, 17]. В значительной степени это также и бремя знания, позволяющее занять некую надмирную и надчеловеческую позицию…

2. Амфитеатров А. В. Дьявол. Орлов М. Н. История сношений человека с дьяволом. — М.: ИЦ МП «ВНК», 1992.

3. Батай Ж. Литература и зло. — М.: Издательство МГУ, 1994.

4. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. — М.: Художественная литература, 1965.

6. Бородатова А. А. Боги преисподней у древних майя. // Религии мира. История и современность. Ежегодник. 1985. — М.: Главная редакция восточной литературы, 1986. — С. 197—214.

8. Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха. — СПб. — 1881.

10. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Том IV. — М.: Терра, 1995.

11. Дао: гармония мира. — М.: ЭКСМО-Пресс; Харьков: Фолио, 2000.

17. Лихачёв Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. — Л.: Наука, 1984.

19. Мережковский Д. С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. — М.: Советский писатель, 1991.

20. Мильтон Дж. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец. — М.: Художественная литература, 1976 (Библиотека Всемирной Литературы).

21. Мильчина В. А. Исследование эстетики и поэтики романтизма. // РЖ «Общественные науки за рубежом». Серия 7. Литературоведение, 79.05.009-015. — С. 31—40.

22. Роттердамский Э. Философские произведения. — М.: Наука, 1986.

23. Рыбаков Б. Язычество Древней Руси. — М.: Наука, 1988.

24. Сборник святоотеческих изречений и поучений. В 2-х т. — Мюнхен, 1991.

25. Судзуки Д. Основы Дзэн-буддизма. Кацуки С. Практика дзэн. — Бишкек: МП «Одиссей», Главная реакция Кыргызской энциклопедии, 1993.

1
К. Б. Надо полагать, любого христианского?

3
Ю. Ц. Я бы даже сказал, психоделики христианства.

5
К. Б. На кой чёрт рыбаку утопленник?
А. К. Дык, ежели рыбак — на безрыбье…
К. Б. Тьфу!

Источник

«Отличается замечательной силой и обжорством»: самые лютые демоны ада из «Инфернального словаря» XIX века

Великий мистик и вольнодумец Жак Огюст Симон Коллен де Планси написал первый вариант книги Dictionnaire Infernal («Инфернальный словарь») в 1818 году. Де Планси хотел собрать знания об астрологии, магии и демонах ада в некую единую, рациональную систему и описать ее так, чтобы это было интересно не только светской публике в мрачных парижских салонах, но и специалистам — клирикам католической церкви.

Фронтиспис к «Инфернальному словарю» де Планси 1863 года

Разумеется, и до него ученые умы пытались по мере сил классифицировать всякую чертовщину, но де Планси хотел написать максимально подробный трактат, в котором информация о всевозможных потусторонних явлениях была бы собрана буквально отовсюду: от древнейших протографов евангелий и старых сказок до новейших работ по богословию и самых современных переводов «Божественной комедии» Данте Алигьери.

В основу «Инфернального словаря» легла «Иерархия демонов» (или «Псевдомонархия демонов») Иоганна Вейера, немецкого врача и оккультиста, жившего за триста лет до де Планси. Вейер имел весьма специфические, но очень популярные в те времена взгляды — он считал, что за каждым проступком человека стояли различные демоны.

Мысль эта была глубоко языческой, однако суеверному люду она нравилась. Несмотря на то, что на воскресных проповедях святые отцы раз за разом напоминали пастве о всесилии Господа и его ненависти к язычникам, народ все-таки не спешил отказываться от собственных представлений о потустороннем — и от тех способов, которыми с незапамятных времен было принято избавляться от нечисти.

Иоганн Вейер

Вейер писал «Иерархию демонов», ориентируясь на «Молот ведьм» и религиозные трактаты, основанные на беседах не только с «одержимыми», но и с простыми немецкими крестьянами. В «Иерархии…» Вейер описал около семидесяти демонов, однако с изданием труда возникли проблемы. Авторитет врача был пусть и велик, но в работе он немного перегнул палку — вместе со способами борьбы с исчадиями ада Вейер подробнейшим образом описал и то, как их можно призывать в наш мир и использовать в собственных целях.

Естественно, Католическая Церковь тут же запретила «Иерархию демонов» и спрятала все изданные экземпляры на самых пыльных полках церковных библиотек, пока одна из этих книг через несколько сотен лет не попала к де Планси. Проделанная им работа по новой классификации демонов ада, магических упражнений и прочих потусторонних явлений в итоге получилась очень уж объемной — к 1863 году «Инфернальный словарь» пережил уже шестое издание, при этом с каждым переизданием де Планси добавлял в него все новые и новые главы. К примеру, в последней версии он включил в книгу главу, посвященную гаданию на птицах.

В Россию, однако, «Инфернальный словарь» попал гораздо позже — в 1877 году. Отечественным демонологам и оккультистам эта книга известна под названием «Сочинение господина Де Плансо. Тайны ада и его обитатели, или Книга злых духов, волшебства, ворожбы, гадания, заклинаний и пророчеств: репертуар демонов, ведьм, колдунов, привидений: словарь всего таинственного, сатанинского и сверхъестественного: с картинами. и пр».

Собрали из бессмертного произведения де Планси описания нескольких демонов, которые не в последнюю очередь именно благодаря «Инфернальному словарю» глубоко вошли в современную культуру. Многие книги, фильмы и видеоигры сегодня черпают вдохновение в работе де Планси, но важно отметить — книга не была бы так крута, если бы не великолепные иллюстрации, которые к «Инфернальному словарю» нарисовал не абы кто, а великий французский художник Луи Бретон. Просто посмотрите на этих жутких тварей — в гравюрах Бретона и сейчас есть какое-то потустороннее очарование.

Астарот

Есть мнение, что имя Астарот является неправильным прочтением множественного числа имени Астарта в Ветхом Завете (к примеру, 4 ЦАР. 17:10). Он описывается в различных источниках как один из семи главных духов ада, самый уродливый из всех. Иногда Астарот появляется перед людьми в виде дракона, чаще — в виде уродливого мужчины:

«Князь великий и могучий, является в обличий уродливейшего ангела (angelica specie turpissima), восседая на адском драконе и держа в правой руке гадюку. Отвечает, не лукавя, о прошлом, настоящем и будущем. Охотно рассуждает о творце духов, об их падении, о том как согрешили и были низвергнуты. Себя же самого не признает падшим. Наставляет в свободных искусствах. Экзорсист не должен подпускать его близко к себе, по причине невыносимой вони, им испускаемой. Потому экзорсист должен держать угли да золотое магическое кольцо, которое легко убережет его от вреда».