иванов блуда и мудро о чем эта книга
Блуда и МУДО Алексей Иванов
Примерно год назад я прочитал первую (для меня) книгу этого автора. В мои руки тогда попала книга «Географ глобус пропил». Удивительное дело – пересказать сюжет книги Алексея Иванова невозможно. Можно описать только внешнюю канву событий, которая даёт лишь отдалённое понятие о происходящем. Кто-то утверждает, что основной разговор там идёт о пьянстве. Лично мне так не показалось.
Когда я увидел в магазине книгу «Блуда и МУДО», то не раздумывая заплатил – знал, что читать этого писателя мне будет интересно. И я не ошибся.
Говорить, что в этой книге главная тема – блуд, не более справедливо, чем сводить «Пропитый глобус» к пьянству. И тем более несправедлив отзыв о перелицовке «Географа» в провинциального художника.
Сам Иванов говорит о том, что: «Если образ снова и снова выстраивается по одним и тем же опорным точкам (отношение героя к семье, к Богу, к работе, к родине, к женщинам, к детям, к выпивке), это не значит, что везде – один и тот же герой (пусть и навыворот). Эти опорные точки – основные в самоидентификации человека, и менять их – глупое оригинальничанье. А поиск ключа, который превратил Служкина в Моржова, я могу уподобить поиску ключа, который превратил Родиона Раскольникова в Анну Каренину. Такого ключа нет».
Один из самых талантливых педагогов частенько выпивает лишку, и тогда рождает невероятные гипотезы. Вот только один из таких монологов Щёкина: «Вселенная – это безграничный объём хаотической информации. Я назвал этот объём блудой, потому что более точного термина придумать невозможно. Бывает, что в блуде из коацервативной капли какой-нибудь глупости внезапно самозарождается изолированная структура. То есть появляется некая сущность – смысл. Такую сущность я назвал мудо. Чтобы смысл уцелел, чтобы структура была устойчива, то есть чтобы мудо не растворилось в блуде, необходима некая предохранительная оболочка. Такую оболочку я назвал троельга.
Разные мудо плавают в блуде и иногда сближаются. Ударяются или трутся друг о друга троельгами. В зоне трения физический мир испытывает напряжение, законы природы деформируются. И происходят разные необъяснимые с точки зрения физики явления. Например: НЛО, Бермудский треугольник или зарплата бюджетников».
Но действие повести (а жанр определён именно этим словом) не ограничивается узкими рамками. Щедрыми пастозными мазками сделана картина провинциального быта, местных нравов (весьма характерных), сращивания криминала и милиции, корыстолюбивых интриг городских чиновников.
Алексею Иванову очень удаются короткие и меткие определения, которые становятся своеобразными мемами в среде читателей. К таким мемам можно причислить сокращение ПВЦ – Призрак Великой Цели. Или так называемый Кризис Вербальности – когда в каждой фразе нужно искать подтекст, а чтобы объяснить разговор требуется литературовед. Одно из самых запомнившихся определений, которое встретил в этой книге – Пиксельное Мышление.
А первый признак пиксельного мышления – уверенность в своей полной правоте.
Обо всём этом подробней читатель узнает только тогда, когда прочитает всю книгу самостоятельно. А чтение вам предстоит увлекательное!
Ирина Богданова. Рецензия на роман Алексея Иванова «Блуда и МУДО»
Ирина Богданова. Рецензия на роман Алексея Иванова «Блуда и МУДО»
Ну, если уж у Алексея Иванова нет, тогда где искать-то? На мой взгляд, этот автор – явление, которого давно ждала отечественная литература. Не зря его называют иногда современным Гоголем. Это великолепная русская проза.
Да, автор использует ненормативную лексику. Но что делать? Так говорит теперь наш народ. По жанру «БиМ», скорее, философский плутовской роман с элементами фэнтази. И вместе с тем очень жизненный.
Борис Моржов – герой нашего времени
В названии, которое некоторым кажется неприятным, кстати, нет ничего вызывающего. МУДО – это реальная аббревиатура, означает: муниципальное учреждение дополнительного образования, (о котором в книге речь). «Блуда» – тоже вполне литературное выражение. Это понятие, означающее порок, прелюбодеяние, жульничество. Эти черты свойственны, например, главному герою, Борису Моржову.
Он – житель провинциального городка Ковязин, алкоголик, бабник и художник (картины Моржова, которые он называет «пластинами», успешно выставляются и продаются в галереях Москвы). Борис трудится в этом самом МУДО – местном Доме пионеров, которое начальство грозится расформировать в свете требований современной реформы образования. Но тормозит с этим на время. Дело в том, что в Троельгу – лагерь, принадлежащий Дому пионеров, но вот уже несколько лет простаивающий – вызвались приехать американцы. Прочитали в Интернете о дивных местах и вот решили нагрянуть. Забегая вперед, скажу, что американцы в итоге не приехали. Но это уже не суть.
В МУДО все пошло кувырком. Начальство обязало, чтоб не ударить в грязь лицом перед иностранцами, реанимировать лагерь к жизни, срочно набрать детей и выехать с ними в смену. Детей набралось совсем немного – всего шесть человек, на такое же количество педагогов, отправившихся в лагерь. Но это не должно было выясниться. Поэтому взрослые обитатели Троельги, сговорившись, решили раздобыть сертификаты на детей – как будто бы те там были. Это вызвался сделать обладающий плутовской жилкой Моржов.
Поиски сертификатов он, кстати, определяет словом «начичить». Вот и параллель с Гоголем. Сертификаты Борис, практически как Чичиков, ищет на детей, которых в лагере нет по определению. Эти же мысленные параллели выстраиваются и при описании автором картин природы. Какая мысль, какой размах, какая поэзия. Практически как у Гоголя в поэме «Мертвые души». Особенно приятно, что любуется герой красотами нашей, уральской природы.
Может возникнуть вопрос: зачем Борису отвечать за всех и «чичить» эти несчастные сертификаты? Да просто Моржов считает, что ему это проще, чем остальным. В Ковязине у него полно любовниц – бывших и настоящих. И бывшая жена. Почти все заняты в сфере педагогики. Вот к ним-то и решает наведаться любвеобильный главный герой за необходимыми бумагами. По дружбе, чего не сделаешь?
По поводу любвеобильности. Порой, убеждаешься: Моржову в ухаживаниях за дамами со всеми вытекающими последствиями важен просто процесс. Сам результат не обязателен. Он не коллекционирует женщин, не составляет никаких методик или там «принципов охмурения», флирта, не пишет списков. Просто идет по жизни и использует всех привлекательных особ женского пола, попадающихся ему на пути.
В Троельге, например, он обольстил всех троих присутствовавших там коллег – стажерку Соню, стервозную Розку и претендующую на роль успешной деловой женщины Милену. Ну и что, что они – такие разные? Это даже хорошо! Моржов прекрасно разбирается в жизни и людях и берет приступом любую крепость.
Вообще, Борис Моржов – большой философ. Ленчика он покарал не только за его грязные дела, поступки и мысли – при полной безнаказанности! – но и за пиксельное мышление. Пиксельное мышление – это мышление для бедных. Бедных духом Моржов отчетливо видит и ощущает плоскостность, клишированность мышления окружающих. Основные свойства пиксельного мышления: «отсутствие стимула увеличивать познание», отсутствие перехода количества в качество и «абсолютная уверенность в своей правоте». Иллюстрацией тому могут служить, например, рассуждения Алисы Питугиной, ставшей психологом после трехмесячных курсов в педтехникуме и претендующей после этого в беседах с Моржовым на всезнание всех изгибов и закоулков человеческой души.
В итоге Моржов приходит к выводу: «Кризис Вербальности лишил мир цели». Это повергает его в депрессию (они у него иногда случаются, несмотря на внешний облик мачо).
Трудно представлять эту книгу. Она слишком глубока, всеобъемлюща. Я не коснулась других героев, хитросплетений, отношений. Допустим, вечно пьяный, но обаятельный космический философ Щекин, преданный своему делу краевед Костерыч или безнадежный карьерист Манжетов. Все очень узнаваемы, выпуклы, рельефны. Таких приспособленцев, как Манжетов видишь каждый день, все про них понимаешь, а переосмыслить их деяния недосуг. Просто не даешь себя на это труда. А Алексей Иванов дал. Он препарирует этот знакомый до боли образ, и тот предстает, как на ладони, во всей своей непривлекательной сути.
«Блуда и МУДО» – первая прочитанная мною книга Алексея Иванова. И хотя мне говорили, что это не самая мощная у него вещь, я ничуть не жалею. Роман сильный. Это книга обо всех нас. Взгляд автора на наше общество. А учитывая историко-краеведческую информацию и социально-философские размышления – это просто «энциклопедия» нашей современной жизни.
Что немаловажно, роман представлен в увлекательной форме, сюжет – достоверен и легко узнаваем. Все эти волнения по поводу псевдореформ (в данном случае, в сфере образования), сопутствующие тому кадровые сокращения, сомнительные бизнес-схемы, приватизация, «откаты». Но, несмотря на некоторую жесткость, роман не создает ощущения безысходности. Да, жизнь тяжела, в чем-то даже трагична, но она дает возможность человеку, думающему, не замкнувшемуся в себе, не погрязшему в материальном мире и пресловутой погоне за благами, реализовать себя – в творчестве, в любви. Тот, кто идет дальше пиксельного мышления, способен сам в той или иной степени изменить реальность, защищая то, что ему дорого.
Блуда и МУДО
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 27
Тем, у кого оставил приятное «послевкусие» Ивановский «Географ глобус пропил» обязательно понравится «Блудо и Мудо». Та же около-школьная тематика (Мудо – это муниципальное учреждение дополнительного образования), тот же главный персонаж – философски-цинично настроенный по отношению к происходящему герой романа, та же провинциальная жизнь со всеми ее, кажущимися порой, мелкими проблемами и радостями.
В целом, смешное и доброе, по-своему грустное произведение вполне достойное прочтения и чем-то все же выделяющееся в ряду современной русской прозы. Советую – сам «проглотил» книгу за пару дней.
Тем, у кого оставил приятное «послевкусие» Ивановский «Географ глобус пропил» обязательно понравится «Блудо и Мудо». Та же около-школьная тематика (Мудо – это муниципальное учреждение дополнительного образования), тот же главный персонаж – философски-цинично настроенный по отношению к происходящему герой романа, та же провинциальная жизнь со всеми ее, кажущимися порой, мелкими проблемами и радостями.
В целом, смешное и доброе, по-своему грустное произведение вполне достойное прочтения и чем-то все же выделяющееся в ряду современной русской прозы. Советую – сам «проглотил» книгу за пару дней.
Книгу читала после «Географа» и на фоне всплеска интереса к «Географу» и его автору. Книга однозначно достойна прочтения любителями современных романов о настоящем времени, но впечатление от неё неоднозначно. Не дочитать не смогла, увлекает. Главный герой вызывает очень противоречивые чувства, впрочем как и остальные герои книги. Читая, постоянно одергивала себя, стараясь не примерять на себя ценности и поступки героев, не оценивать их, абстрагироваться. Получилось. У них другая* жизнь, у них другие* нравы, всё другое* – даже язык, которым они изъясняются, обильно сдабривая речь нецензурной лексикой. Только чувства те же – глубокие, искренние и иногда парадоксальные. Но «Географ» оставил все же более приятное послевкусие…
*другая, другие, другое = очень далеко лично от моей жизни и жизни моего ближнего круга.
Книгу читала после «Географа» и на фоне всплеска интереса к «Географу» и его автору. Книга однозначно достойна прочтения любителями современных романов о настоящем времени, но впечатление от неё неоднозначно. Не дочитать не смогла, увлекает. Главный герой вызывает очень противоречивые чувства, впрочем как и остальные герои книги. Читая, постоянно одергивала себя, стараясь не примерять на себя ценности и поступки героев, не оценивать их, абстрагироваться. Получилось. У них другая* жизнь, у них другие* нравы, всё другое* – даже язык, которым они изъясняются, обильно сдабривая речь нецензурной лексикой. Только чувства те же – глубокие, искренние и иногда парадоксальные. Но «Географ» оставил все же более приятное послевкусие…
*другая, другие, другое = очень далеко лично от моей жизни и жизни моего ближнего круга.
Книги Алексея Иванова начал читать год назад. Был в Перми по личным делам, зашёл в книжный ну и увидел там в книгах местных авторов Алексея Иванова. Давно про него слышал и всё собирался найти его книги и прочитать, а тут такой случай – ну я и купил сразу всё что там было. После прочтения первой же книги (про географа…) сразу же понял, что мне очень и очень жалко, что не сделал этого раньше. Не мог оторваться, устраивало буквально всё, хотя концовочка на мой взгляд скорее всего должна быть иной, но и такой вариант вполне логичен для данного героя.
И вот новая книга Алексея Иванова «Блуда и МУДО», в которой наша жизнь во всей её красе.
Алексей Иванов вводит свои определения: Внутренняя Точка Отсчёта, Внешняя Точка Отсчёта,
ОПГ – это Охват Поля Гибкости. Читать его книги непросто для тех, кто мало читал или вообще не читает, но для Читателей все его ссылки и реминисценции (если я правильно употребил это слово. ) какой то Нектар для ума: «Что же вы… как Чичиков. – замялся Костёрыч. – Да, – согласился Моржов. – Я начичу вам сертификаты»
А уж все размышления автора о «Пиксельном мышлении» просто один в один отображают наших современников соплеменников да и не только. Или вот ещё «Наши дети видят очень мало настоящих вещей. В основном – копии ширпотреба, поделки масскульта, какие то искусственные спецэффекты… А в человеческих отношениях – невнятицу повседневности, компромиссы… И у детей не вырабатываются… некие, что ли, витамины ума… От нашего мира дети не получают в пользование важнейший критерий оценки – критерий подлинности. И потому не отличают настоящего от лжи, фальшивки, пустышки, упаковки…» И ещё «… Критерий подлинности – Это умение самостоятельно отличать настоящее от ненастоящего». В общем всем рекомендую прочитать и эту книгу и вообще все книги Алексея Иванова, и уверяю всех, кто это сделает не только не будет разочарован, а наоборот получит огромное удовольствие и от языка и от разворачивания сюжета.
Алексей ИВАНОВ «Блуда и МУДО»
Примерно год назад я прочитал первую (для меня) книгу этого автора. В мои руки тогда попала книга «Географ глобус пропил». Удивительное дело – пересказать сюжет книги Алексея Иванова невозможно. Можно дать только внешнюю канву событий, которая даёт лишь отдалённое понятие о происходящем. Кто-то утверждает, что основной разговор там идёт о пьянстве. Лично мне так не показалось.
Когда я увидел в магазине книгу «Блуда и МУДО», то не раздумывая заплатил – знал, что читать этого писателя мне будет интересно. И я не ошибся.
Говорить, что в этой книге главная тема – блуд, не более справедливо, чем сводить «Пропитый глобус» к пьянству. И тем боле несправедлив отзыв о перелицовке «Географа» в провинциального художника.
Сам Иванов говорит о том, что: «Если образ снова и снова выстраивается по одним и тем же опорным точкам (отношение героя к семье, к Богу, к работе, к родине, к женщинам, к детям, к выпивке), это не значит, что везде – один и тот же герой (пусть и навыворот). Эти опорные точки – основные в самоидентификации человека, и менять их – глупое оригинальничанье. А поиск ключа, который превратил Служкина в Моржова, я могу уподобить поиску ключа, который превратил Родиона Раскольникова в Анну Каренину. Такого ключа нет».
Один из самых талантливых педагогов частенько выпивает лишку, и тогда рождает невероятные гипотезы. Вот только один из таких монологов Щёкина: «Вселенная – это безграничный объём хаотической информации. Я назвал этот объём блудой, потому что более точного термина придумать невозможно. Бывает, что в блуде из коацервативной капли какой-нибудь глупости внезапно самозарождается изолированная структура. То есть появляется некая сущность – смысл. Такую сущность я назвал мудо. Чтобы смысл уцелел, чтобы структура была устойчива, то есть чтобы мудо не растворилось в блуде, необходима некая предохранительная оболочка. Такую оболочку я назвал троельга.
Разные мудо плавают в блуде и иногда сближаются. Ударяются или трутся друг о друга троельгами. В зоне трения физический мир испытывает напряжение, законы природы деформируются. И происходят разные необъяснимые с точки зрения физики явления. Например: НЛО, Бермудский треугольник или зарплата бюджетников».
Но действие повести (а жанр определён именно этим словом) не ограничивается узкими рамками. Щедрыми пастозными мазками сделана картина провинциального быта, местных нравов (весьма характерных), сращивания криминала и милиции, корыстолюбивых интриг городских чиновников.
Алексею Иванову очень удаются короткие и меткие определения, которые становятся своеобразными мемами в среде читателей. К таким мемам можно причислить сокращение ПВЦ – Призрак Великой Цели. Или так называемый Кризис Вербальности – когда в каждой фразе нужно искать подтекст, а чтобы объяснить разговор требуется литературовед. Одно из самых запомнившихся определений, которое встретил в этой книге – Пиксельное Мышление.
А первый признак пиксельного мышления – уверенность в своей полной правоте.
Обо всём этом подробней читатель узнает только тогда, когда прочитает всю книгу самостоятельно. А чтение вам предстоит увлекательное!
Иванов блуда и мудро о чем эта книга
Алексей Иванов. Блуда и МУДО: Роман. — СПб.: “Азбука-классика”, 2007.
Вот, например, прогноз от Льва Данилкина: “Все говорит о том, что на этот раз в планы Иванова входит беспрецедентное увеличение лояльной аудитории; и пусть за это придется заплатить сменой имиджа и из “краеведа” превратиться в “порнографа” — однако это хит, стопроцентный, беспроигрышный хит”.
Пожалуй, хит все-таки не состоялся. Причем, как это ни парадоксально на первый взгляд, в немалой степени воспрепятствовало “хитизации” неблагозвучно-эпатирующее название. Я знаю людей, которые, будучи горячими поклонникам таланта Иванова, ценителями его историко-географической трилогии — в общем, суперлояльной аудиторией, споткнулись о Блуду и МУДО и не стали читать новый роман из опасения разочароваться в любимом авторе и из предубеждения: про это мы и так знаем. Между прочим, что опять-таки выглядит парадоксально, это хороший знак, свидетельствующий о том, что читатель Иванова — литературный гурман, и его достойная уважения верность Географу вкупе с нежеланием погружаться в блуду (иными словами, принять превращение “краеведа” в “порнографа”) служит дополнительным свидетельством уникального, самобытного качества предыдущих книг. Однако эти похвальные читательские свойства все-таки не являются достаточным основанием для ухода в “непризнанку”, от которой не так уж далеко до пресловутого и, к несчастью, бессмертного: не читал, но осуждаю.
Из размышлений по существу книги процитируем очень характерное недоумение: “Что такое МУДО? Опять же по Иванову, это аббревиатура: муниципальное учреждение дополнительного образования, по-старому — Дом пионеров. Но опять же, откуда слово? Неужели этой аббревиатурой действительно пользуются современные педагоги? Или это тоже авторский конструкт?” (НГ. — Экслибрис ).
Столь же характерна — это практически всеобщий глас — квалификация художественного продукта: сатира. “Роман выдержан в лучших традициях отечественной сатиры, — но с претензией на некую новую картину мира” (Ольга Мариничева, “Учительская газета”).
Чтобы понять это, необходимо не только проследовать за Моржовым по сексуально-плутовскому маршруту его судьбы, но и вникнуть в его зааббревиатуренную концепцию социально-идеологического мироустройства — “доморощенную философию”, по определению одного из критиков. Между прочим, любая философия в широком смысле слова — доморощенная. И не только потому, что неизбежно отражает систему ценностей и координат, порожденную определенной культурой (“большим домом”), но и потому, что, как указывал Фридрих Ницше, каждая новая философская система есть отражение не столько (по крайней мере — не только) объективного мира, сколько (но и) комплексов, страхов, упований и надежд (то есть внутреннего, “малого дома”) самого философа, который, в отличие от простых смертных, не располагающих научным аппаратом и более или менее искусным слогом, обладает способностью отпугивать одолевающих его темных демонов мощными защитными волнами научных концепций и благостно-утешительных или устращающе-апокалиптических пророчеств. Заметим, что сам Ницше, уличивший философов-предшественников в том, что они лишь “адвокаты”, “пронырливые ходатаи своих предрассудков”, с неизбежностью уподобился им, когда от критики перешел к “положительной программе”.
Чтобы связь между блудливым, “внесистемным” героем современного русского романа и немецким философом, по смерти своей благополучно встроенным в систему, которую он сокрушал, не показалась надуманной, процитируем вступительное рассуждение из книги “По ту сторону добра и зла”:
“Предположив, что истина есть женщина, — как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину. Да она и не поддалась соблазну — и всякого рода догматика стоит нынче с унылым и печальным видом. Если только она вообще еще стоит! Ибо есть насмешники, утверждающие, что она пала, что вся догматика повержена, даже более того, — что она находится при последнем издыхании”2.
Моржову, который “бабами думал обо всем”, этот иронический пассаж очень подходит в качестве отправной точки его концептуального, по ходу дела понятийно обустраиваемого странствования. Исходные данные самые те: “Язык был родной, край отчий, а быт общий, но порой Моржов казался себе инопланетянином. Все было здесь не по его мерке. Никак не выходило у Моржова ощущать себя мерой всех этих вещей”. Как тут не пуститься на поиски соразмерности, то бишь смысла бытия, — для себя, а заодно уж, разумеется, и для других. Ну, а альфой и омегой этого странствования являются отнюдь не метафорические, как у Ницше, а совершенно реальные женщины, ОБЖ (обмен биологическими жидкостями) с которыми призван компенсировать КВ (кризис вербальности), а упрочение новой полигамной системы социально-половых отношений, зиждущейся на явной и/или скрытой опеке-лидерстве самца (фамильон), должно насытить блуду (неструктурированную материю бытия, социальный и ментальный хаос) осмысленными и целесообразными образованиями (разного рода МУДО) до такой степени, чтобы зло (глупость) не заполонило все жизненное пространство.
В конкретном воплощении и в ближайшей перспективе это выглядело так: “найти равнодействующую для успешной женщины Милены Чунжиной, для озабоченной замужеством Розки Идрисовой и для совершенно невнятной Сонечки Опенкиной. Это все равно что впотьмах запрячь трех кобыл так, чтобы всеми ими управлять с помощью единого комплекта вожжей”. Цель — “покрыть весь табун”. При этом “кобылы” совершенно не должны понимать происходящее. “Но почему всегда приходится обманывать человека, чтобы сделать ему же лучше?” — не без лукавства сокрушается Моржов, думая свои “циничные мысли” и попутно с поступательным движением к главным призам простирая “фамильонные” щупальца на проститутку Аленушку и на бывших любовниц, ныне интересующих его преимущественно в качестве обладательниц вожделенных сертификатов, необходимых для имитации полнокровной деятельности летнего лагеря в Троельге и спасения МУДО.
Надо сказать, что роман получился брутальный, фонтанирующий мужским шовинизмом. “Девки у нас качественные, — говорит моржовский дружок и единомышленник Щекин, — а Сонечка лучше всех. Глупенькая-глупенькая — аж фляга свистит. И ни бе, ни ме, ни кукареку. Чудо!” Большего от “девок” и не требуется, большее им в лучшем случае прощают, как детскую причуду или врожденное уродство: в свое время Моржов “и женился-то на теле, пренебрегая чириканьем души где-то там наверху”, теперь он снисходительно пропускает мимо ушей “чириканье” Милены и Розки на разные темы, абсолютно не полагаясь на их способность что бы то ни было всерьез понять, сформулировать и уж тем более сделать. Он готов их опекать, оберегать, спасать (чтобы потом “употребить”, а “употребив” и насытившись, “передарить” другому) — но “испрашивать дозволения у бестолковых баб он не находил нужным”. Примечательно, что его мужская “благотворительность” не распространяется на бывшую жену Дианку, которая его “не просто любит, а живет им”, — ей нет места в выстраиваемом фамильоне, так как к ее телу он интерес потерял, а душа его никогда не интересовала. Многочисленные встречи и ретроспективно данные истории отношений с состоявшимися и несостоявшимися любовницами разнообразия в “атавистически самцовую” стратегию Моржова не вносят и, пожалуй, могли бы быть изложены более лаконично, что придало бы больший динамизм развитию сюжета.
Молодые богословы, удалившиеся “в кусты” с целью обнаружить и описать не наличное, реально существующее, а искомое (то есть не “обрести”, а “изобрести”), могли найти только то, что искали. Как уже говорилось, на каком-то этапе научного поиска или обучения такой подход может быть плодотворен (пример — ЕГЭ как один из способов проверки знаний по подходящим для этого дисциплинам), но если отсечение “лишнего” производится некорректно, из спекулятивных соображений или по невежеству, оно может оказаться не просто опасным, но смертельно опасным, ибо пущенное на самотек, абсолютизированное ПМ “рубит, как гильотина”, отсекая все, что не укладывается в заданную картинку. В современном, стянутом в единое целое мире как никогда ранее возрастает опасность глобальной пикселизации и как никогда ранее важно равновесие между неизбежным и необходимым ПМ (в конце концов оно источник и носитель тех знаковых систем, без которых люди просто перестанут понимать друг друга) и ТМ — творческим мышлением, которое способно ломать стереотипы, находить неожиданные решения и в конечном счете держать человечество на плаву. В противном случае, если опять-таки воспользоваться терминологией Моржова, весь порядок жизни грозит превратиться “в сплошную блуду”.
Аленушка погибла. И виновником ее гибели является Моржов, ибо именно он — режиссер спектакля, в котором его антагонистами Манжетовым, Ленчиком и Сергачом несчастной девочке была отведена роль вещественного доказательства моржовской порочности.
Манжетова и Сергача пощадил, потому что “оба они все-таки любили девок”.
Ненасытная и неуемная Розка потухла, оцепенела в ожидании исчезнувшего Моржова.
Милена вернулась под Манжетова.
Сонечка осталась со Щекиным, который ради нее бросил жену.
Манжетов сохранил свое начальственное положение, но вожделенный Антикризисный центр для перекачки государственных средств в собственный карман на месте МУДО создать не смог.
“МУДО, подобно побитой посуде, живущей два века, продолжило свое безуспешное процветание под бодрым руководством Шкиляевой, неувядающей хризантемы народного образования”. Во всяком случае, краевед Костерыч, “космонавт” Щекин и “девки” не потеряли возможность получать “зарплату некрупных насекомых”.
Щекин убежден: “Моржов все сделал правильно. По-свински, конечно, но правильно”.
Этот вывод, почти единодушно подхваченный критикой, в самом романе готовится загодя, в разговорах с “упырями” — детьми в количестве шести человек, прожившими в лагере Троельга смену, за время которой, вокруг которой и разыгралась вся эта недетская история.
“Жизнь вообще несправедливая”, — объяснял упырям Щекин про настоящего человека. — “Но настоящий — это тот, кто живет правильно и в несправедливой жизни”; “И он может поступить даже неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше”. Следующий логический шажок сам собой разумеется: в таком случае неправильное становится правильным, ибо цель оправдывает средства…
А вот для Аленушки “настоящим”, “правильным” человеком был Ленчик. Моржов, справедливо полагавший, что Ленчик — подонок, Аленушкино представление квалифицирует как пиксель. И, руководствуясь собственными пикселями, вершит суд и расправу. Но Аленушку этим не воскресить.
Финальный призыв к исчезнувшему герою вернуться, найтись — безошибочный эмоциональный ход и жестокая обманка: не надо ему возвращаться, он ничего не может исправить, он может только сыграть роль пускового механизма очередной жизненной драмы.
Как сказано в самом романе, “пускай лучше все остается по-старому: шатко-валко, сикось-накось, потихоньку-полегоньку”. Чтобы “сидеть и просто так, без трепа, ожидать судьбы: неведомо чего из ниоткуда”. Пусть это выглядит так: “Из-под угла отчаянно топорщился куст — словно завопил от боли, когда его прищемило зданием. Во всей этой фактуре была такая энергетика, такая прочность временного, нелепого, халтурного и случайного…”. И пусть распрямляется в ночи трава, а днем нехотя плывут облака — “такие лохматые, словно солнце нарвало их на берегу, как одуванчики”. И пусть этот нелепый Ковязин долепливается, дополняется смыслом за счет окружающего природного мира, который обеспечивает ему непиксельную глубину: “Городишко лежал на дне долины разводьями зеленой пены, а вокруг него прямоугольными заплатами были наляпаны темные поля. Вдали, куда уже не дотягивались корни проселочных дорог, поля замшели лесами. Небо перекрывало весь объем без единой подпорки да еще развесило люстры облаков”.
А там, глядишь, может быть, вернется Географ?
В отличие от Моржова, который не желал “тревожиться за риски чужой самостоятельности” и предпочитал все делать “тихой сапой”, Географ понимал: “научить ничему нельзя. Можно стать примером, и тогда те, кому надо, научатся сами, подражая. А можно поставить в такие условия, где и без пояснения будет ясно, как чего делать”. Моржов затеял спасение утопающих без ведома и согласия утопающих. Географ тоже обещал спасти, но по-другому: “Конечно, я откачаю, если кто утонет, но вот захлебываться он будет по-настоящему”.
Как художник, автор “пластин”, которые были в некотором роде “антииконами”, Моржов “не хотел никакого смысла. Только поверхность. Только поверхность. Глубины не надо. В глубине и больно, и стыдно — и непристойно”. Разумеется, непристойно — с точки зрения тех, кому чужда и враждебна глубина. Кому недоступен объем и внятен лишь пиксель. Кто правильно подозревает в глубине подвох. Кто боится нырнуть, потому что не способен вынырнуть. Кто готов заасфальтировать все глубины и даже выемки, чтобы создать тотально контролируемую и управляемую поверхность.
В отличие от Моржова, который силой удерживал своих подопечных на чахлой жизненной поверхности, Географ увлекал в глубину. Там, конечно, можно захлебнуться. Но — лучше захлебываться жизнью, чем получать ее в виде дозированного дистиллированного пойла из чужих рук. Тем более что у этого пойла рано или поздно появляется привкус крови.
Между прочим, и это тоже весьма показательно, талант Моржова-художника не показан, а продекларирован, а талант географа Служкина не только убедительно предъявлен в его собственном романе, но и задал художественную интенцию двух следующих романов Иванова.
В историко-географической трилогии “Географ глобус пропил”, “Чердынь — княгиня гор, или Сердце пармы”, “Золото бунта” Алексей Иванов создал образ-проект национального возрождения — идеалистический, конечно, проект, но обозначивший вполне реалистический вектор движения к осмысленному бытию.
Замена Географа “порнографом” представляется не только вопросом выбора художественной стратегии и рейтинга продаж, но и вопросом жизни страны, тем более что, как сказано в последнем романе Иванова, “вероятность того или иного события” предопределена “стилистикой события, а не причинно-следственными связями”, так что “художественное восприятие мира” может оказаться “куда более точным орудием прогноза, чем логика предшествующих событий”. Признаться, очень хотелось бы, чтобы на сей раз художник в прогнозе ошибся. Или это уже не прогноз, а диагноз?
1 См. соответствующие материалы на: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/BludaiMUDO
2 Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Собр. Соч. в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 239.