к чему задаром пропадать ударил первым я тогда
Перевод В. С. Высоцкого Тот, кто раньше с нею был
В тот вечер я не пил, не пел
Я на неё вовсю глядел
Как смотрят дети, как смотрят дети
Но тот кто раньше с нею был
Сказал мне, чтоб я уходил
Сказал мне, чтоб я уходил
Что мне не светит
И тот кто раньше с нею был
Он мне грубил, он мне грозил
А я всё помню, я был не пьяный
Когда ж я уходить решил
Она сказала: «Не спеши!»
Она сказала: «Не спеши,
Ведь слишком рано!»
Но тот кто раньше с нею был
Он эту кашу заварил вполне серьёзно
Вполне серьёзно
Мне кто-то на плечи повис
Валюха крикнул: «Берегись!»
Валюха крикнул: «Берегись!»
Но было поздно
Её конечно, я простил
Того ж кто раньше с нею был
Того ж кто раньше с нею был
Я повстречаю!
That night I didn’t anything
I did not drink, I did not sing
I look at her, like children stared.
But he who was, with she before
Demand me «go» and back «no more»
Demand me «go» and back «no more»
Cause he is boss, and I’m «hired».
And he who was with she before
He was like stick in my own throat
And i remember all, i wasn’t roily
When i decide «exit» to get
She said me «Don’t hurry yet. »
She said me «Don’t hurry yet. »
«It’s very early!»
But he who was with she before
Contempt calm life and hated bore
And one day of autumn, and one day of autumn
I’ve walk with friend, and they were stand
They standing in silence like a band
They standing in silence like a band
And score was eight men
In pocket knife and i’m not naiv
And i’m not buy eternal life
Prepare for fight gay, prepare for fight gay
I’ve seen a situation more worse
And i’ve decide to hit by first
And i’ve decide to hit by first
I must did such way.
But he who was with she before
Like tiger catch me to and fro
With his the cool eight, with his the cool eight
Somebody grip my back and hair
My buddy cried me «take a care!»
My buddy cried me «take a care!»
But it was too late
Aparting gone, and soon was meet
But she not wanted wait for me
But i forgive her, but i forgive her
And i don’t knocking at her door
But he who was with she before
But he who was with she before
Let run like hare
I’ve not a knocking at her door
But he who was with she before
But he who was with she before
Let him take a care!
Владимир Высоцкий — Тот, кто раньше с нею был
Слушать Владимир Высоцкий — Тот, кто раньше с нею был
Текст Владимир Высоцкий — Тот, кто раньше с нею был
В тот вечер я не пил, не пел,
Я на нее во всю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне чтоб я уходил,
Сказал мне чтоб я уходил,
Что мне не светит.
И тот, кто раньше с нею был,
Он мне грубил, он мне грозил,
А я все помню — я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши!»
Она сказала: «Не спеши!
Ведь слишком рано.»
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл,
И как-то в осень, и как-то в осень.
Иду с дружком, гляжу стоят:
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд,
Их было восемь.
Но тот, кто раньше с нею был,
Он эту кашу заварил
Вполне серьёзно, вполне серьёзно.
Мне кто-то на плечи повис —
Валюха крикнул: «Берегись!»
Валюха крикнул: «Берегись!»
Но было поздно.
За восемь бед — один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет,
Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек,
Он мне сказал: «Держись, браток!»
Он мне сказал: «Держись, браток!»
И я держался.
Разлука мигом пронеслась,
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, её прощаю.
Её, конечно, я простил,
Того, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Не извиняю.
Её, как водится простил,
Того, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Я повстречаю.
Тот, кто раньше с нею был
В тот вечер я не пил, не пел —
Я на неё вовсю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
И тот, кто раньше с нею был, —
Он мне грубил, он мне грозил.
А я всё помню — я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши!»
Она сказала: «Не спеши,
Ведь слишком рано!»
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл,
И как-то в осень, и как-то в осень
Иду с дружком, гляжу — стоят,
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
Их было восемь.
Но тот, кто раньше с нею был, —
Он эту кашу заварил
Вполне серьёзно, вполне серьёзно.
Мне кто-то на плечи повис,
Валюха крикнул: «Берегись!»
Валюха крикнул: «Берегись!»
Но было поздно.
За восемь бед — один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет —
Я там валялся, я там валялся,
Врач резал вдоль и поперёк,
Он мне сказал: «Держись, браток!»
Он мне сказал: «Держись, браток!» —
И я держался.
Разлука мигом пронеслась.
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, её — прощаю.
Её, как водится, простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
Не извиняю.
Её, конечно, я простил,
Того, что раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
Я повстречаю!
К чему задаром пропадать ударил первым я тогда
© Высоцкий В., наследники, 2019
© Карякин Ю., предисловие. Наследник, 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Он из повиновения вышел
Непостижимо: откуда он, Владимир Высоцкий, молодой, так много и так кровно знал про нас про всех? Про войну – сам не воевал. Про тюрьмы – сам не сидел. Про деревню нашу – сам-то горожанин, москвич прирожденный («Дом на Первой Мещанской, в конце…»).
Откуда эта щемящая – фольклорная – достоверность? Никакая тут не стилизация: он о родном, о своем поет:
Как успел он вместить, прожить столько жизней, и каких. И как все-таки много может сделать один-единственный человек, а ведь даже и он не все сделал.
Откуда все это? Можно сказать: дар такой, и все тут. Но как определить сам этот дар? Вряд ли сейчас придет исчерпывающий ответ. Но одно кажется очевидным: без дара любви к своей стране, к народу своему Высоцкий вообще необъясним (как необъяснимо без этого дара ни одно из явлений настоящего искусства). Очень проницательной бывает ненависть, но сама по себе, даже святая, она всегда в чем-то ущербна, ограниченна, а уж когда она неправедна, то вся ее дьявольская проницательность оказывается не открытием, а закрытием: она прицельно, злорадно бьет по больным местам – убивает. О равнодушии нечего и говорить: оно, так сказать, принципиально верхоглядно, лениво и импотентно. Безграничен же в своей проницательности лишь дар любви к родному. Отсюда чуткость к боли, догадливость к беде, нелицемерное сострадание и сорадование.
Вот уж кто не берег, не щадил себя, чтобы отыскать, открыть и прокричать-пропеть правду, чтобы так сблизить людей и (это уж и вовсе кажется чудом) сблизить совсем разные, далекие поколения – шестидесятилетних и подростков нынешних.
Почти каждую свою песню пел он на предельном пределе сил человеческих. А сколько у него таких песен, и сколько раз он их так пел! И если уж одно это исполнение производит такое потрясающее впечатление, то какой же ценой, нервами какими и кровью они создавались? Какой за этим труд.
Он был на редкость удачлив. Но это была удачливость без презрения к неудачникам. И в то же время чувствовалась чисто мужская, мужицкая твердость, твердость человека, умеющего работать до седьмого пота, знающего цену работы, а потому жесткого к людям ноющим, не работающим. Неудача может быть в работе – как же иначе? Пожалуй, даже и не может быть работы без неудач. Но неудача, связанная с бездельем, неудача в… безделье. Никакая тут не трагедия, а фарс, празднословие.
Я видел, как он записывался для кинопанорамы. Пел «Мы вращаем Землю». Первая попытка – неудача. Вторая, третья, четвертая – тоже. Лишь пятая немного его удовлетворила. По напряжению – даже только физическому – не уступал он никаким олимпийцам – тяжелоатлетам, скажем, когда они рвут свои штанги.
Его способность самоотдачи феноменальна. Но чтобы так много отдавать, надо это иметь, а еще раньше надо обладать феноменальной же способностью брать, копить, впитывать – везде, всегда, ото всех.
Очень это о нем (особенно о «Песне конченного человека») – такой диалог внутренний из М. Цветаевой:
Слушая его, я в сущности впервые понял, и понял, так сказать, чисто физически, что Орфей знаменитый древнегреческий, играющий на струнах собственного сердца, – никакая не выдумка красивая, никакая не фраза, а самая что ни на есть чистая правда.
И почему-то мне кажется, что некоторые песни должны были ему вначале непременно присниться, что они потрясали его во сне, а уж проснувшись – в ужасе, в радости, – он их мучительно вспоминал, восстанавливал, записывал…
Не раз случалось: услышал какую-нибудь его песню, и, кажется, уже покорила она тебя, но потом вдруг слышишь ее снова и не узнаешь, вроде та – и не та. Чуть изменились слова, чуть интонация, ритм, чуть-чуть еще что-то, неуловимое, и вот перед тобой – не второй, не третий варианты, а единственный. В чем тут дело? Не в том ли, что истинный талант – это, может быть, прежде всего «просто» непримиримость (даже ненависть) к собственной бездарности – безвкусице, нечестности, неточности и, главное, умение вытравлять все это беспощадно, без остатка?
Его песни – это словно он сам все время прислушивается, боясь пропустить чей-то сигнал бедствия. Сам мчится кому-то на помощь, боясь опоздать. Сам поминки виноватые справляет о павших, боясь кого-либо из них позабыть, не понять, раз уж не удалось спасти.
Гете говорил, что если перед вами человек, в чем-то превосходящий вас, то полюбите, полюбите его за это. Иначе грозит болезнь, иначе изойдете от зависти. Но попробуйте позавидовать Высоцкому. Как, например, завидовать человеку, который, жизнью своей рискуя, бросается в омут бурлящий или в огонь, чтобы спасти другого? Вот действительно: поди – попробуй. Вся зависть, все тщеславие утонут в этом омуте или сгорят дотла в этом огне…
Он бьет, бьет в набат: у каждого человека свой голос, своя песня, но как люди вяло знают, как смутно помнят об этом, как хитроумно и упорно «откладывают себя» и как панически, ненадежно, ненадолго спохватываются. В этом-то и состоит, быть может, самая первичная трагедия, трагедия всех трагедий.
К чему задаром пропадать ударил первым я тогда
Владимир Высоцкий родился в Москве в 1938 г.
Его артистическая деятельность известна по спектаклям, кинофильмам, по рецензиям на эти постановки. В настоящее время он ведущий актер театра на таганке. Он является одним из создателей поэтического театра. Его исполнение поэтических произведений, его манера чтения общепризнаны. их отличает современность, гражданственность и глубокое понимание авторского замысла.
Но в данном случае речь пойдет о другой стороне его творческой деятельности — о его песнях. Он сочетает в одном лице и поэта, и композитора, и исполнителя. Редкий и счастливый дар, где все трое в высшей степени профессиональны и как нельзя лучше подходят друг другу.
Началось это давно. вспомним москву 60-тых годов… московские дворики, коммунальные квартиры… амнистии… и парень с гитарой, который может не только петь и играть, но и сочинять песни. И он их пишет, пишет много. Песни подхватываются в компаниях… Сначала наивные, мальчишеские, временами под блатные, но очень самобытные и талантливые. Блатной фольклор… Он опоэтизировал его… Это юность. Но он сделала в этом жанре столько, сколько до него и сделано не было.
Годы идут. Он взрослеет, размышляет. Но он не может не петь… И появляются прекрасные песни на близкую еще военную тему, песни гражданские о жизни. Он уже выходит на эстраду. Но надо еще многое доказывать и бороться за свои песни. Время идет… И вот его уже просят написать песни по заказу для спектаклей, для кинофильмов. Его признали. На его концерты попасть не так просто.
Известность по Союзу его очень велика. Очень разнообразна и аудитория слушателей и по составу и по годам. Его творчест во да и жизнь обрастают даже мифическими наслоениями… «ведь ходят слухи…». Многие песни или отдельные выражения и слова стали приобретать «народный» характер, так как их авторство теряется.
Записи с его песнями крутятся на магнитофонах, слушаются… они вызывают и настоящий непосредственный, искренний смех (у него много комедийных песен) и заставляют задумываться…
А за песнями стоит наш современник, молодой человек, с очень здоровым чувством юмора, присущим нашей эпохе, чело век с убеждениями, размышляющий. он многое понял, ему есть, что сказать и есть силы бороться за свои убеждения.
В пору зрелости художник всегда знает цену своему искус ству. Он вполне обладает уверенностью и равновесием, той си лой над самим собой, которая необходима для создания в твор ческом напряжении произведений большой внутренней сложности и глубины.
«Мужественные, зычные интонации…» — так пишут о нем в прессе (правда, мало и редко). «Крепко поет…» — так говорят о нем. Говорят все и даже младшее поколение поющих ребят, но затихающих, как только они услышат его записи, поколение, которое в наше время избаловано целой волной и гитар, и певцов, и пр…
Принимают его и понимают многие по-разному. Одним, например, больше нравятся сказки… (мол, такие песни никто больше не пишет и не поет — только высоцкий), другим — более серьезные песни (смотрите, как прекрасно, и Высоцкий может… как все).
Он на виду. Идут вокруг разговоры и слухи о его личной жизни. но это ведь разговоры… а попробуйте написать около 250 песен. ему некогда, ему надо работать, ему еще многое надо сделать:
Он уже их раздвинул в своих песнях и своими песнями. Но никог да не надо забывать, что за ними стоит не песенная машина, а только чувствующий поэт. И к нему с полным правом можно отнести слова его старшего современника:
Вот уж восемь лет исполнилось нашему театру, в котором я работаю со дня его основания. Организовался он на месте старого театра, который назывался «Театр драмы и комедии», а сейчас он называется просто — «Театр на Таганке». Но за этим «просто» стоят многие годы нашей работы. В старое помещение пришла группа молодых актеров во главе с Юрием Петровичем Любимовым. Он бывший актер вахтанговского театра, известный актер. Он преподавал в Щукинском училище и на выпускном курсе этого училища сделал спектакль «Добрый человек из Сезуана». По тому времени, девять лет назад, это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Этот спектакль был без декораций, сделан в условной манере, очень интересный по пластике, там, например, очень много музыки, которую написали актеры с этого курса, там было много и так называемых «зонгов».
Первая линия и очень большая в театре — это поэтическая. Дело в том, что поэтический репертуар после 20-ых годов, когда была «Синяя блуза», «Кривое зеркало» и т. д., был забыт. И вот мы стали пионерами, чтобы возобновить этот прекрасный жанр по этического театра.
Началось это с пьесы, или лучше сказать, с поэтического пред ставления по произведениям Андрея Вознесенского. Называется это произведение «Антимиры». Мы играли его уже около 500 раз. Сдела ли мы эту работу очень быстро, за три недели. Половину спектакля играли мы, а потом сам Вознесенский, если он не был в отъезде (он все время уезжает, больше всего на периферию — в Америку, в Италию…). Но когда он возвращается оттуда, бывают такие спектакли, когда он принимает участие в наших представлениях, в основном юбилейных (100, 200, 300, 400…). Он пишет новые стихи, читает их так что, кому повезет, могут застать поэта в нашем театре.
Вообще дружба с поэтами у нас большая.
И вторым поэтическим спектаклем был спектакль «Павшие и живые» о поэтах и писателях, которые участвовали в Великой Отечественной войне. Некоторые из них погибли, другие остались живы, но взяты именно те произведения, где отразилась военная тематика.
Потом был спектакль «Послушайте Маяковского» по произведениям Маяковского. Пьесу эту написал уже актер нашего театра Веня Смехов.
После этого драматическая поэма Есенина «Пугачев», которую пытались ставить многие из режиссеров, включая Мейерхольда, но как-то не получалось при живом авторе. Это было сложно. Автор не разре шал переделывать ни одного слова. Есенин был человек скандальный в смысле своего творчества. Он никогда не допускал переделывать даже… на секунду, он ничего не разрешал. И они не поставили… ну, вот, у нас этот спектакль идет уже несколько лет подряд.
Сейчас мы приступили к репетициям над пьесой по поэме Евтушенко «Послушай, Статуя Свободы». Начинаем также работу над пьесой о Пушкине, написанной нашим главным режиссером Ю. П. Любимовым в содружестве с собственной супругой Людмилой Васильевной Целиковской.
Вот видите, мы варимся в собственном соку, и когда спрашивают — уйду ли я из театра на эстраду или в кино, я могу абсолютно серьезно сказать — «нет». Этого никогда не произойдет, потому что работа в театре очень интересна и по собственному желанию из нашего театра никто никогда не уходил. Ну, если попросят, то ухо дят, но неохотно. И вторая линия, начавшаяся со спектакля Брехта, это — гражданст венная тематика. В очень яркой форме она развивалась в спектакле «10 дней, которые потрясли мир», который стал нашей классикой. Большинство знает этот спектакль, он очень известен в Москве. Начинается он еще на улице — это знамена висят на театре, выходят актеры театра в одежде революционных матросов и солдат, и перед театром многие из них с гармошками, с балалайками поют песни. У нас здесь рядом станция метро, поэтому много народа, люди останавливаются, интересуются в чем дело и, когда узнают, то создается такая атмосфера тепла, юмора и веселья около театра. Отчего это? Ленин сказал, что «революция — праздник угнетенных и эксплуатируемых», и все это представление «10 дней, которые потрясли мир» по книге Джона Рида сделаны как праздник.