Табакерка робеспьера что это такое
Наступил тот самый темный, самый тяжелый час ночи, когда город пустеет, когда почти все его улицы вымирают и даже редкого прохожего не встретишь на них. В этот час длинная черная машина свернула с Обводного канала, проехала пару кварталов по Лиговскому проспекту, заехала в неприметный переулок и остановилась возле глухого высокого забора, огораживающего заводскую территорию.
Мотор затих, и наступила ничем не нарушаемая тишина.
Трудно было поверить, что совсем недалеко отсюда находится Невский проспект, где даже в такой поздний час людно и оживленно, где светятся витрины ресторанов и ночных клубов, где тысячи людей снуют в поисках новых знакомств и новых впечатлений.
Дверца машины открылась, из нее вышел довольно высокий и плотный человек с длинным лицом и наголо выбритой головой. Оглядевшись по сторонам, он подошел к заводскому забору. Еще раз оглядевшись и убедившись, что вокруг нет ни души, он нажал на какую-то незаметную со стороны кнопку, и в глухом заборе открылась маленькая калитка.
Бритоголовый мужчина проскользнул в нее, слегка пригнувшись, и закрыл калитку за собой.
Теперь он находился на заводской территории.
И он был здесь не один.
Со всех сторон его окружали безмолвные неподвижные человеческие силуэты, выступавшие из темноты, тянувшие к незваному гостю руки, – разного роста, разного телосложения, молодые и старые, бородатые и безбородые.
Это был знаменитый завод «Монументскульптура», созданный в двадцатых годах прошлого века, когда молодая Советская республика приняла решение построить и поставить по всей стране сотни и тысячи памятников вождям революции, пламенным борцам за свободу и деятелям марксизма.
Собственно, памятники им начали возводить буквально с самых первых дней революции, но тогда под рукой не было достаточно прочных материалов, и первые памятники знаменитым революционерам вскоре начали разрушаться.
Тогда и организовали этот завод на базе частной литейной мастерской.
Здесь после войны заново создали знаменитую статую Самсона для Петергофского каскада, восстановили и многие другие статуи и памятники, но основными изделиями «Монументскульптуры» были бесчисленные памятники Ленину, Марксу, Энгельсу и прочим вождям мирового пролетариата.
Заказов на эти памятники было множество – ведь не только каждый самый маленький городок районного подчинения, не только каждый поселок городского типа должен был иметь как минимум один памятник Ленину, возвышающийся на центральной площади или перед железнодорожным вокзалом: такие памятники стояли в школах и на заводах, в институтах и больницах.
Прошло время, марксизм-ленинизм перестал быть единственно верным учением, и заказы на памятники вождям пролетариата прекратились. И даже те памятники, которые были заказаны и изготовлены, никто не спешил забирать. Во дворе завода выделили большой участок, куда составили всех этих невостребованных вождей. И уже долгие годы здесь, под дождем и снегом, стояли в полном беспорядке, как солдаты отступающей армии, десятки бронзовых и гранитных Марксов и Энгельсов, Кировых и Свердловых, Куйбышевых и Дзержинских и многие сотни Ульяновых-Лениных.
Правда, в последние годы среди обеспеченных людей появилась странная мода ставить памятники вождям пролетариата на своих загородных участках, и руководство завода сумело продать домовладельцам несколько монументов, но эта мода продержалась недолго, и бронзовая армия на заводской территории не потеряла и половины своего личного состава.
Именно на этот участок, заставленный невостребованными бронзовыми и гранитными вождями, попал, проникнув на завод, бритоголовый человек. Он уверенно шел среди Лениных и Марксов к какой-то хорошо известной ему цели.
Вдруг за его спиной раздался окрик:
Мужчина замер и обернулся, но не увидел никого, кроме бесчисленных монументов.
– Где. где вы. – проговорил он, внезапно почувствовав странную слабость и страх.
– Мы везде, – ответил ему гулкий неживой голос, и несколько бронзовых статуй, сдвинувшись со своих мест, медленно приблизились к бритоголовому.
– Мы везде – и нигде, разве ты еще не запомнил? – и статуи гулко рассмеялись.
Теперь они стояли, окружив бритоголового плотным кольцом, – бородатый Маркс, Ленин в неизменной кепке, Дзержинский в долгополой шинели, круглолицый Киров и затесавшаяся в эту мужскую компанию женщина: то ли Инесса Арманд, то ли Жанна Лябурб, то ли вообще Роза Люксембург.
– Я никак не могу привыкнуть к вашему чувству юмора, – проговорил бритоголовый.
Он достал из кармана клетчатый платок и вытер выступившую на лбу испарину.
– А ты и не должен к нему привыкать, – ответил бронзовый Дзержинский. – И мы пригласили тебя вовсе не для того, чтобы шутить. У нас есть для тебя поручение.
– До нас дошли сведения, что в городе всплыл один очень важный артефакт. Артефакт, принадлежавший одному из великих мастеров прошлого. Ты должен найти его, должен завладеть им, чего бы это ни стоило! Обладание этим артефактом поднимет роль нашей Ложи, она выдвинется в первый ряд, а ты.
– А я? – переспросил бритоголовый взволнованно.
– Ты получишь звание Мастера и будешь с почетом принят Великой Ложей Севера.
– Я сделаю все, что от меня зависит, Мастер! – негромко проговорил бритоголовый. – Что это за артефакт? Где его искать?
– Тс-с! – Одна из статуй прижала палец к губам. – Охрана!
И впрямь неподалеку раздались приближавшиеся шаги и приглушенные голоса.
Бритоголовый встал рядом с бронзовым Дзержинским, вытянул руки по швам и замер, словно окаменев.
Голоса приближались, и вскоре появились двое мужчин в униформе охранников.
– Чего их охранять-то? – недовольно говорил тот, что помоложе. – Чай, не разбегутся!
– Порядок такой! – возразил второй, постарше. – А вдруг им за водкой сбегать приспичит?
– Что?! – Молодой охранник уставился на напарника и вдруг захохотал. – Шутишь, Степаныч! За водкой!
– А что? – Степаныч огляделся и показал на один из памятников. – Вот этот, к примеру, явно был не дурак выпить!
– А кто же это такой? – заинтересовался парень. – Не Ленин, не Маркс. Вроде его здесь вчера вообще не было!
– Да чего ты несешь? Ты что, всех их помнишь? Это, я так думаю, Котовский. Видишь, побрит наголо!
– Котовский? – переспросил парень. – Кто такой, почему не знаю?
Табакерка Робеспьера
Наступил тот самый темный, самый тяжелый час ночи, когда город пустеет, когда почти все его улицы вымирают и даже редкого прохожего не встретишь на них. В этот час длинная черная машина свернула с Обводного канала, проехала пару кварталов по Лиговскому проспекту, заехала в неприметный переулок и остановилась возле глухого высокого забора, огораживающего заводскую территорию.
Мотор затих, и наступила ничем не нарушаемая тишина.
Трудно было поверить, что совсем недалеко отсюда находится Невский проспект, где даже в такой поздний час людно и оживленно, где светятся витрины ресторанов и ночных клубов, где тысячи людей снуют в поисках новых знакомств и новых впечатлений.
Дверца машины открылась, из нее вышел довольно высокий и плотный человек с длинным лицом и наголо выбритой головой. Оглядевшись по сторонам, он подошел к заводскому забору. Еще раз оглядевшись и убедившись, что вокруг нет ни души, он нажал на какую-то незаметную со стороны кнопку, и в глухом заборе открылась маленькая калитка.
Бритоголовый мужчина проскользнул в нее, слегка пригнувшись, и закрыл калитку за собой.
Теперь он находился на заводской территории.
И он был здесь не один.
Со всех сторон его окружали безмолвные неподвижные человеческие силуэты, выступавшие из темноты, тянувшие к незваному гостю руки, – разного роста, разного телосложения, молодые и старые, бородатые и безбородые.
Это был знаменитый завод «Монументскульптура», созданный в двадцатых годах прошлого века, когда молодая Советская республика приняла решение построить и поставить по всей стране сотни и тысячи памятников вождям революции, пламенным борцам за свободу и деятелям марксизма.
Собственно, памятники им начали возводить буквально с самых первых дней революции, но тогда под рукой не было достаточно прочных материалов, и первые памятники знаменитым революционерам вскоре начали разрушаться.
Тогда и организовали этот завод на базе частной литейной мастерской.
Здесь после войны заново создали знаменитую статую Самсона для Петергофского каскада, восстановили и многие другие статуи и памятники, но основными изделиями «Монументскульптуры» были бесчисленные памятники Ленину, Марксу, Энгельсу и прочим вождям мирового пролетариата.
Заказов на эти памятники было множество – ведь не только каждый самый маленький городок районного подчинения, не только каждый поселок городского типа должен был иметь как минимум один памятник Ленину, возвышающийся на центральной площади или перед железнодорожным вокзалом: такие памятники стояли в школах и на заводах, в институтах и больницах.
Прошло время, марксизм-ленинизм перестал быть единственно верным учением, и заказы на памятники вождям пролетариата прекратились. И даже те памятники, которые были заказаны и изготовлены, никто не спешил забирать. Во дворе завода выделили большой участок, куда составили всех этих невостребованных вождей. И уже долгие годы здесь, под дождем и снегом, стояли в полном беспорядке, как солдаты отступающей армии, десятки бронзовых и гранитных Марксов и Энгельсов, Кировых и Свердловых, Куйбышевых и Дзержинских и многие сотни Ульяновых-Лениных.
Правда, в последние годы среди обеспеченных людей появилась странная мода ставить памятники вождям пролетариата на своих загородных участках, и руководство завода сумело продать домовладельцам несколько монументов, но эта мода продержалась недолго, и бронзовая армия на заводской территории не потеряла и половины своего личного состава.
Именно на этот участок, заставленный невостребованными бронзовыми и гранитными вождями, попал, проникнув на завод, бритоголовый человек. Он уверенно шел среди Лениных и Марксов к какой-то хорошо известной ему цели.
Вдруг за его спиной раздался окрик:
Мужчина замер и обернулся, но не увидел никого, кроме бесчисленных монументов.
– Где. где вы. – проговорил он, внезапно почувствовав странную слабость и страх.
– Мы везде, – ответил ему гулкий неживой голос, и несколько бронзовых статуй, сдвинувшись со своих мест, медленно приблизились к бритоголовому.
– Мы везде – и нигде, разве ты еще не запомнил? – и статуи гулко рассмеялись.
Теперь они стояли, окружив бритоголового плотным кольцом, – бородатый Маркс, Ленин в неизменной кепке, Дзержинский в долгополой шинели, круглолицый Киров и затесавшаяся в эту мужскую компанию женщина: то ли Инесса Арманд, то ли Жанна Лябурб, то ли вообще Роза Люксембург.
– Я никак не могу привыкнуть к вашему чувству юмора, – проговорил бритоголовый.
Он достал из кармана клетчатый платок и вытер выступившую на лбу испарину.
– А ты и не должен к нему привыкать, – ответил бронзовый Дзержинский. – И мы пригласили тебя вовсе не для того, чтобы шутить. У нас есть для тебя поручение.
– До нас дошли сведения, что в городе всплыл один очень важный артефакт. Артефакт, принадлежавший одному из великих мастеров прошлого. Ты должен найти его, должен завладеть им, чего бы это ни стоило! Обладание этим артефактом поднимет роль нашей Ложи, она выдвинется в первый ряд, а ты.
– А я? – переспросил бритоголовый взволнованно.
– Ты получишь звание Мастера и будешь с почетом принят Великой Ложей Севера.
– Я сделаю все, что от меня зависит, Мастер! – негромко проговорил бритоголовый. – Что это за артефакт? Где его искать?
– Тс-с! – Одна из статуй прижала палец к губам. – Охрана!
И впрямь неподалеку раздались приближавшиеся шаги и приглушенные голоса.
Бритоголовый встал рядом с бронзовым Дзержинским, вытянул руки по швам и замер, словно окаменев.
Голоса приближались, и вскоре появились двое мужчин в униформе охранников.
– Чего их охранять-то? – недовольно говорил тот, что помоложе. – Чай, не разбегутся!
– Порядок такой! – возразил второй, постарше. – А вдруг им за водкой сбегать приспичит?
– Что?! – Молодой охранник уставился на напарника и вдруг захохотал. – Шутишь, Степаныч! За водкой!
– А что? – Степаныч огляделся и показал на один из памятников. – Вот этот, к примеру, явно был не дурак выпить!
– А кто же это такой? – заинтересовался парень. – Не Ленин, не Маркс. Вроде его здесь вчера вообще не было!
– Да чего ты несешь? Ты что, всех их помнишь? Это, я так думаю, Котовский. Видишь, побрит наголо!
– Котовский? – переспросил парень. – Кто такой, почему не знаю?
– Потому что ты серый, – раздумчиво ответил Степаныч. – Серый и необразованный. Котовский – это герой Гражданской войны. голову наголо брил.
– Как Бондарчук, что ли? – переспросил молодой.
– Сам ты Бондарчук! Ну ладно, пойдем дальше, нам еще ходить и ходить!
Охранники удалились. «Котовский» размял затекшие руки и повернулся:
– Они ушли! Сколько еще нам придется таиться, прятаться, пугаться каждого шороха?
– Недолго! – ответил ему мертвый голос. – И многое зависит от тебя, от того, как ты выполнишь наше поручение!
– Так что это за артефакт?
Одна из статуй приблизилась к нему, превратившись в живого человека, и протянула плотный конверт:
– Все, что тебе понадобится, – здесь. Фотографии самого артефакта и все сведения, которыми мы располагаем. Здесь, конечно, не все, но ты должен проявить свои способности, ведь на кон поставлено очень много. От твоего усердия, от твоей ловкости зависит и судьба Ложи, и твоя собственная карьера. Если ты удачно справишься с этим делом, возможно, ты будешь представлен Ему.
– Великому Мастеру? – взволнованно переспросил бритоголовый.
Ответа не последовало.
Он огляделся по сторонам – но вокруг были только статуи, безмолвные бронзовые и гранитные изваяния.
Детектив с сюрпризом-2 или воспоминания о будущем.
Дочитал «Табакерку Робеспьера.»
Очень интересно было обновить в памяти события 9-го термидора.
Они актуальны именно сегодня. (Или завтра?)
Сейчас я поставлю заключительные страницы, но должен пояснить некоторые абзацы, иначе Вы их не поймете.
Робеспьер получил от Дьявола Табакерку, при помощи которой он обрел власть над людьми.
И все, что он делал, став диктатором, он делал при помощи того, кто подарил ему табакерку.
Ну а остальное, не считая этого предмета и Князя Тьмы, оно из истории.
Максимилиан Робеспьер поднялся на трибуну и обвел зал Конвента тяжелым, мрачным взглядом, взглядом, под которым многие депутаты почувствовали себя неуютно.
Глядя на него, трудно было поверить, что этому человеку всего тридцать шесть лет. Он казался сломленным, раздавленным, постаревшим.
Что же так состарило его? Неимоверное бремя власти, сосредоточенной в его руках?
Говорят, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Но Робеспьер, несмотря на огромную власть, которой он обладал, был все тем же Неподкупным, как и два, три, четыре года тому назад. Он жил в той же жалкой, скромно обставленной комнате, которую снимал у столяра Дюпле на улице Сент-Оноре, так же скромно одевался, не позволял себе никаких излишеств, в отличие от сильного, жадного, жизнелюбивого Дантона.
Но те, кто хорошо его знал, те, кто находился рядом с ним все эти годы, страшные и величественные годы Великой революции, годы борьбы за свободу и справедливость, знали, в чем заключается тайна Неподкупного.
Для него не имели цены житейские блага. Просторное, богато отделанное жилище, дорогая одежда, изысканные кушанья, красивые женщины – всему этому он не придавал никакого значения.
Для него существовала только одна ценность: власть над людьми, власть над тысячами, миллионами французов, возможность безраздельно распоряжаться их судьбами, их жизнями. Эта власть опьяняла его, как самый крепкий, самый выдержанный коньяк, кружила ему голову, как юная красавица. Ради этой власти он трудился день и ночь, ради нее он готов был продать свою душу. и многие поговаривали (исключительно у него за спиной), что он продал-таки ее.
Для того чтобы получить и удержать власть над страной, был только один путь: безраздельно овладеть этим залом, этими людьми – депутатами Национального конвента. Ибо в этом зале вершились судьбы революционной Франции, вершились судьбы Европы.
И этим искусством Робеспьер овладел в совершенстве.
Сначала он завоевывал этих людей своим красноречием, своей неподкупностью, громкими словами о равенстве, свободе, справедливости. Но теперь, на пятом году революции, он понял, что более надежное, более безотказное средство удержать власть – это страх.
Робеспьер держал депутатов Конвента в постоянном страхе, в постоянном напряжении. Каждый раз, когда он поднимался на трибуну, они, затаив дыхание, ждали: кого он выберет на этот раз, на кого укажет пальцем, кого передаст в руки Комитета общественного спасения, кто отправится на гильотину – и вздыхали с облегчением, если выбор падал на другого.
Робеспьер обвел зал мрачным, тяжелым взглядом.
Под этим взглядом депутаты ежились, вжимались в кресла, старались сделаться незаметными.
Кого он выберет сегодня? Барраса? Тальена? Ровера? Или кого-то из левых – Билло-Варенна? Вадье? Амара?
Робеспьер начал речь.
Но он не называл имен.
– Какое значение имеет победа наших армий, какое значение имеет отступление перед ними армий королей и их приспешников, если мы сами отступаем перед пороками, исподволь разрушающими общественную свободу? Какой смысл в нашей победе, если сами мы побеждены пороками, которые приведут нас к тирании?
Обведя зал мрачным взглядом, он проговорил:
– К тирании приходят с помощью лжи, демагогии и мошенничества. К чему приходят те, кто борется с ней, не жалея сил и самой жизни? К могиле и бессмертию!
Авторитет Робеспьера был еще так велик, что эта речь, вселившая смятение и страх в сердца многих депутатов, была встречена оглушительным громом аплодисментов.
– Имена! – кричали из зала. – Назови нам имена предателей! Они будут арестованы и преданы смерти!
Но Робеспьер не называл имен, не предлагал никакого решения. Он стоял на трибуне в какой-то странной растерянности. И тогда в разных углах зала поднялся негромкий ропот, депутаты начали вполголоса переговариваться.
– Что мы будем делать, мой дорогой друг? – вполголоса обратился Жан-Поль Лесаж к своему соседу.
– Почему вы считаете, что нас в какой-то мере касается эта речь? – осторожно осведомился депутат от Лилля. – Это пустые угрозы, он не назвал никаких имен.
– Это-то и плохо! – возразил ему Лесаж. – Бешеная Гиена рыщет совсем близко! Я уже чувствую ее дыхание! Робеспьер потому и не назвал имен, что хочет всех нас держать в страхе! Сколько достойных людей он уже отправил на гильотину! Не сегодня завтра придет наша с вами очередь! Если, конечно, мы не сделаем первый шаг.
– Мы?! Что мы можем сделать? Мы – всего лишь рядовые депутаты Конвента, кто прислушается к нам?
– Вы правы, мой друг! – Лесаж повысил голос, но тут же испуганно огляделся и зашептал: – Вы правы, мы всего лишь рядовые депутаты, но именно в этом – наша сила! Таких, как мы с вами, – десятки, и если мы объединимся, мы сможем многое. Поверьте мне, большинство депутатов боится и ненавидит Бешеную Гиену.
В самом деле, по рядам депутатов, словно огонь по сухой траве, ползло испуганное перешептывание. Между рядами сновал Фуше, обычно неразговорчивый и уклончивый в ответах. Все в этом зале знали, что Фуше – большой мастер интриги, что он, как никто другой, умеет связывать узелки, соединять незримыми нитями малознакомых друг с другом людей, сплетать в один общий узор различные, казалось бы, ничего общего не имеющие между собою события.
Кажется, именно Фуше пустил по рукам записку, которую передала депутату Тальену из парижской женской тюрьмы недавно арестованная по приказу Робеспьера Тереза Кабарюс.
Записка дошла до Лесажа, и он прочел ее вслух своему соседу.
«Мне снился сон, – начиналась эта записка. – Мне снилось, что завтра меня казнят, завтра моя голова будет отсечена ножом гильотины. Но это еще можно было бы исправить, еще можно было бы повернуть вспять, если бы среди депутатов Конвента нашлись не плаксивые слюнтяи, а настоящие мужчины. »
– Неужели мы позволим Бешеной Гиене растерзать эту смелую женщину? – проговорил Лесаж, дочитав записку и пустив ее дальше по рядам. – Неужели мы сами пойдем на эшафот, ничего не сделав для своего спасения?
– А что мы можем? – пролепетал депутат из Лилля. – Если мы посмеем выступить против него, нас тут же обвинят во всех грехах! Он все еще силен и влиятелен. вот если бы первым выступил кто-то другой, я охотно поддержал бы этого смельчака.
Многие в зале Конвента рассуждали точно так же. Депутаты перешептывались, вертели головами в поисках смельчака.
Никому не ведомый Луше откуда-то сверху, с самого верхнего яруса, выкрикнул:
Зал на мгновение оцепенел от страха, на миг стало тихо, как на кладбище. А затем в разных концах зала раздались выкрики:
– Арестовать! Арестовать Бешеную Гиену! Сколько можно терпеть его тиранию?! Для того ли мы свергли короля, чтобы посадить на трон этого провинциального адвоката?
В зале нарастали хаос и сумятица, кто-то возражал, кто-то бурно аплодировал предложению Луше.
Председательствовавший в тот день Колло д’Эрбуа быстро поставил вопрос на голосование.
И «болото», составлявшее большинство членов Конвента и всегда шедшее за тем, на чьей стороне сила, «болото», которое еще вчера дружно рукоплескало Робеспьеру, мгновенно переметнулось на сторону его противников и проголосовало за немедленный арест своего вчерашнего кумира.
Этому способствовало то, что почти каждый из депутатов знал за собой какую-то вину – в этом зале сидели примазавшиеся к революции взяточники и казнокрады, вымогатели и мародеры, составившие состояние на ограблении жертв революционного трибунала. Каждый из них боялся разоблачения, каждый боялся, что не сегодня, так завтра Робеспьер назовет его имя, передаст его в руки всесильного Комитета общественного спасения, откуда один путь – на гильотину.
Всех их сплотило одно общее чувство – чувство страха. Они поддержали предложение Луше только потому, что оно означало: на гильотину пойдут не они, а их обвинитель Робеспьер вместе со своими сторонниками.
Увидев, что предложение Луше поддержано большинством, депутаты захлопали, в зале раздались радостные выкрики. Почти все радовались, что свалили Робеспьера, который еще утром казался им всесильным и непобедимым, и со страхом отныне покончено.
Робеспьер стоял на трибуне, мрачно оглядывая ликующий зал, и что-то искал в кармане своего камзола.
– Ответьте им! – выкрикнул, подойдя к трибуне, Сен-Жюст. – Ответьте этим предателям! Вы не утратили еще своего влияния на Конвент! Все переменится, стоит лишь вам заговорить!
Однако Робеспьер взглянул на него затравленным взглядом и произнес что-то несуразное:
– Моя табакерка. у меня украли мою табакерку. все пропало. что делать.
– О чем вы говорите?! При чем здесь какая-то табакерка?!
– Моя табакерка. – повторил Робеспьер. – Я помню, утром, когда я вышел из дома на улице Сент-Оноре, со мной столкнулся какой-то нищий бродяга. Должно быть, это он украл табакерку. ах, нет, бродяга здесь ни при чем, ведь я сам подарил табакерку этому славному юноше, Декланжу. чтоб его черт побрал! Наверное, я сделал это в помрачении ума.
– Возьмите себя в руки! – настаивал Сен-Жюст. – Забудьте вы про свою табакерку! Не все еще пропало! Все зависит от вашего ответа!
Робеспьер, однако, хмуро молчал.
Его противники ликовали: победа далась им удивительно легко.
Младший брат Робеспьера Огюстен воскликнул, что, раз он разделяет убеждения брата, он хочет разделить и его судьбу. Он потребовал обвинительного декрета.
Это требование было немедленно удовлетворено Конвентом. Был принят декрет об аресте Максимилиана Робеспьера и его брата, а также их ближайших соратников – Сен-Жюста, Кутона, Леба, Анрио и председателя Революционного трибунала Дюма.
– Республика погибла! Настало царство воров и разбойников! – проговорил Робеспьер, медленно спускаясь с трибуны к ожидавшим его жандармам.
Оказалось, однако, что арестованных вождей революции не так-то просто поместить в тюрьму.
Сначала Робеспьера повезли в тюрьму Люксембург, но когда начальник узнал имя доставленного ему узника, он отказался его принять. Он сказал, что не верит, что Неподкупный – преступник и не даст согласия заключить его в камеру, как вора или грабителя.
Тогда Робеспьера отвезли в здание полицейской префектуры, вместе с Кутоном, Сен-Жюстом и Леба. В префектуре его приняли, но при этом выказали знаки почтительности и величайшего уважения – ведь еще вчера он был вершителем судеб Франции.
Главные события в день переворота разворачивались не в полицейской префектуре и даже не в зале Конвента. Главные события происходили в плебейских кварталах и предместьях Парижа.
Санкюлоты, бедняки, солдаты, услышав об аресте своего вождя, поднялись на защиту Робеспьера и его соратников. Якобинский клуб и Коммуна Парижа объявили действия Конвента незаконными и призвали народ к восстанию. Восставшие освободили вождей революции и по одному перевезли их в здание парижской ратуши.
Казалось, что перевес – на стороне восставших, на стороне Робеспьера. Анрио, арестованный жандармами, вырвался на свободу и начал собирать вооруженные силы. Национальная гвардия и артиллеристы выступили против Конвента.
На вечернем заседании Конвента противники Робеспьера вручили Баррасу все полномочия власти, почти диктаторские права. И тут ему сообщили, что Анрио и Коффингаль во главе вооруженных отрядов движутся на Конвент.
Баррас уже считал свое дело проигранным, хотел бежать, но в последний момент отряды Анрио и Коффингаля, вместо того чтобы занять Конвент и арестовать заговорщиков, повернули к зданию Комитета общественного спасения. Там они никого не нашли и вернулись к площади Ратуши.
На площади собрались тысячи вооруженных людей – санкюлоты, жители парижских пригородов, солдаты, национальные гвардейцы, артиллеристы с орудиями.
Они ждали приказов и готовы были действовать.
В парадном зале ратуши собрались Максимилиан Робеспьер, его брат Огюстен, Сен-Жюст, Леба, Анрио. Чуть позже освободили и привезли Кутона.
Единомышленники вновь оказались на свободе, снова они были вместе, на площади перед Ратушей собрался преданный им народ. Им казалось, что чаша весов склонилась в их пользу, что история сейчас сделает крутой поворот.
Все присутствующие смотрели на Робеспьера, все ждали от него слов, действий, приказов.
Но Робеспьер смотрел не на своих соратников, не на толпы народа, собравшиеся за окном. Он смотрел в темную нишу, расположенную в глубине зала, как будто там, в этой нише, был некто, более важный для него в эту роковую минуту, чем верные соратники, чем вооруженные санкюлоты, ожидавшие его приказа.
В глубине этой ниши Робеспьер видел высокую фигуру, закутанную в черный плащ с капюшоном. Суковатый посох в руке, большая черная собака возле ног. Капюшон низко надвинут, так что не видно ни глаз, ни рта незнакомца – кажется, что вместо лица у него – глухая, непроницаемая тьма.
– Вы обещали мне свою помощь, – проговорил Робеспьер, глядя во тьму. – Вы обещали мне поддержку!
– Я помогал тебе, – ответил глухой голос из темноты. – Я сделал тебя признанным вождем революции. Ты повелевал миллионами людей, распоряжался их жизнью и смертью. Разве этого мало? Мне кажется, ты должен быть благодарен!
– Но почему. почему сегодня вы отвернулись от меня?
– Ты мне надоел! Ты стал слишком скучным, слишком предсказуемым!
– Надоел?! Разве я – игрушка?! Разве вы – капризный ребенок?
– Кроме того, я в тебе разочарован! – перебил его безликий голос. – Ты не смог внедрить культ Верховного Существа.
– Я сделал все, что мог!
– Но из этого ничего не получилось! И еще одно. я подарил тебе табакерку – где она?
– У меня ее украли, – нехотя признался Робеспьер. – Ах, нет. кажется, я ее подарил.
– Вот как?! С моими подарками нужно обращаться бережно! Я весьма обидчив! Эта табакерка – не просто подарок, в ней хранился ключ от великой святыни, которую мои слуги берегут тысячи лет! Я хотел сделать тебя хранителем этой святыни, но ты не оправдал мое доверие!
– Я не виноват. я берег ее как зеницу ока.
– Максимилиан! – окликнул Робеспьера его младший брат. – Мы ждем тебя! Народ тебя ждет! Все ждут твоего приказа!
– Обожди! – резко отмахнулся от него Робеспьер. – Не видишь – я разговариваю!
– С кем? – удивленно спросил Огюстен. – Здесь никого нет!
– Как – нет?! – Робеспьер вгляделся в глубину ниши. Там и правда никого не было, только черная портьера свисала неровными складками, слегка покачиваясь под порывами сквозняка.
Вдруг за дверью зала раздались приближавшиеся шаги многих людей, громкие голоса.
Огромные резные двери распахнулись, в зал ворвалась большая группа вооруженных людей, солдат и жандармов.
– Именем Конвента все вы арестованы! – крикнул возглавлявший группу офицер.
Робеспьер как будто очнулся от охватившей его апатии, шагнул вперед, поднял руку.
– Остановитесь! – воскликнул он. – Вы узнаете меня?
– Еще бы! – ответил ему один из жандармов и выстрелил из пистолета.
Пуля раздробила Робеспьеру челюсть. Он покачнулся, но удержался на ногах. Кровь залила его камзол, главное же – он больше не мог говорить.
– Все погибло! – воскликнул Леба и выстрелил себе в грудь из пистолета.
Огюстен Робеспьер выбросился из окна на площадь.
Остальных жандармы повели к выходу.
Последним вели Сен-Жюста. Самый молодой из вождей революции, едва достигший двадцати шести лет, был задумчиво-равнодушен. Его взгляд случайно остановился на мраморной доске, на которой золотыми буквами был высечен текст Декларации прав человека. Прочитав ее первые строки, Сен-Жюст задумчиво проговорил:
– А ведь это создал я.
На следующий день, без всякого суда, тяжело раненный Робеспьер и его верные соратники, всего двадцать два человека, были обезглавлены на Гревской площади. Вместе с живыми были обезглавлены и трое мертвых – те, кто был убит во время беспорядков и ареста. Еще днем позже, также без суда и следствия, гильотинировали еще семьдесят человек, которых обвинили в том, что они были в сговоре с Робеспьером.
В толпе, наблюдавшей за казнью, стоял невысокий артиллерийский офицер, недавно прибывший в Париж из-под Тулона. Звали его Наполеон Бонапарт.
Великая французская революция закончилась.
Дмитрий Ярош