запряжка была такая что когда все ремешки
Холстомер Глава VIII
Ночь 4-я
Вечером, когда ворота затворили и все затихло, пегий продолжал так:
— Много наблюдений над людьми и лошадьми успел я сделать во время всех моих переходов из рук в руки. Дольше всего я был у двух хозяев: у князя, гусарского офицера, потом у старушки, жившей у Николы Явленного.
У гусарского офицера я провел лучшее время моей жизни.
Он купил меня у барышника, которому за восемьсот рублей продал меня конюший. Он купил меня за то, что ни у кого не было пегих лошадей. Это было мое лучшее время. У него была любовница. Я знал это потому, что каждый день возил его к ней и ее, и иногда возил их вместе. Любовница его была красавица, и он был красавец, и кучер у него был красавец. И я всех их любил за это. И мне было хорошо жить. Жизнь моя проходила так: с утра приходил конюх чистить меня, не сам кучер, а конюх. Конюх был молодой молодчик, взятый из мужиков. Он отворял дверь, выпускал пар лошадиный, выкидывал навоз, снимал попоны и начинал ерзать щеткой по телу и скребницей класть беловатые ряды плоти на избитый шипами накатник пола. Я шутливо покусывал его за рукав, я постукивал ногой. Потом подводили одного за другим к чану холодной воды, и малый любовался на гладкие своего труда пежины, на ногу, прямую, как стрела, с широким копытом, и на лоснящийся круп и спину, хоть спать ложись. За высокие решетки закладывали сено, всыпали овес в дубовые ясли. Приходил Феофан, старший кучер.
Хозяин и кучер были похожи. И тот и другой ничего не боялись и никого не любили, кроме себя, и за это все любили их. Феофан ходил в красной рубахе и плисовых штанах и поддевке. Я любил, когда он, бывало, в праздник, напомаженный, в поддевке, зайдет в конюшню и крикнет: «Ну, животина, забыла!» — и толканет рукояткой вилок меня по ляжке, но никогда не больно, а только для шутки. Я тотчас же понимал шутку и, прикладывая ухо, щелкал зубами.
Был у нас вороной жеребец из пары. Меня по ночам запрягали и с ним. Полкан этот не понимал шуток, а был просто зол, как черт. И с ним рядом стоял, через стойло, и, бывало, серьезно грызся. Феофан не боялся его. Бывало, подойдет прямо, крикнет, кажется, убьет, — нет, мимо, и Феофан наденет оброть. Раз мы с ним в паре понесли вниз по Кузнецкому. Ни хозяин, ни кучер не испугались, оба смеялись, кричали на народ и сдерживали и поворачивали, так никого и не задавили.
В их службе я потерял лучшие свои качества и половину жизни. Тут меня и опоили и разбили на ноги. Но несмотря на то, это было лучшее время моей жизни. В двенадцать приходили, впрягали, мазали копыты, смачивали челку и гриву и вводили в оглобли.
Сани были камышовые плетеные, бархатные, сбруя с маленькими серебряными пряжечками, вожжи шелковые и одно время — филе. Запряжка была такая, что, когда все поводки, ремешки были прилажены и застегнуты, нельзя было разобрать, где кончается запряжка и начинается лошадь. Запрягут в сарае на развязке. Выйдет Феофан с задом шире плеч, в красном кушаке под мышки, оглядит запряжку, сядет, заправит кафтан, выставит ногу в стремя, пошутит что-нибудь всегда, привесит кнут, которым почти никогда не стегнет меня, только для порядка, и скажет: «Пущай!» И, играя каждым шагом, я трогаю из ворот, и кухарка, вышедшая выплеснуть помои, останавливается на пороге, и мужики, привезшие на двор дрова, таращат глаза. Выедет, проедет и станет. Выйдут лакеи, подъедут кучера, и пойдут разговоры. Всё ждут, часа три иногда стоим у подъезда, изредка проезжаем, заворачиваем и опять становимся.
Наконец зашумят в дверях, выбежит во фраке седой Тихон с брюшком: «Подавай!» Тогда не было этой глупой манеры говорить: «вперед», как будто я не знаю, что ездят не назад, а вперед. Чмокнет Феофан. Подъедет, и выходит торопливо-небрежно, как будто ничего удивительного нет ни в этих санях, ни в лошади, ни в Феофане, который изогнет спину и вытянет руки так, как их, кажется, держать долго нельзя, выйдет князь в кивере и шинели с бобровым седым воротником, закрывающим румяное, чернобровое красивое лицо, которое бы никогда закрывать не надо, выйдет, побрякивая саблей, шпорами и медными задниками калош, ступая по ковру, как будто торопясь и не обращая внимания на меня и на Феофана, то, на что смотрят и чем любуются все, кроме его. Чмокнет Феофан, я влягу в поводья, и честно, шагом подъедем, станем; я покошусь на князя, взмахну кровной головой и тонкой челкой. Князь в духе, иногда пошутит с Феофаном, Феофан ответит, чуть оборачивая красивую голову, и, не спуская рук, делает чуть заметное, понятное для меня движение вожжами, и раз-раз-раз, все шире и шире, содрогаясь каждым мускулом и кидая снег с грязью под передок, я еду. Тогда тоже не было нынешней глупой манеры кричать: «О!» — как будто у кучера болит что-нибудь, а непонятное: «Пади берегись!» — «Пади берегись!» — покрикивает Феофан, и народ сторонится, и останавливается, и шею кривит, оглядываясь на красавца мерина, красавца кучера и красавца барина.
Любил я перегнать рысака. Когда, бывало, мы издалека завидим с Феофаном упряжь, достойную нашего усилия, и мы, летя, как вихрь, медленно начинаем наплывать ближе и ближе, уж я кидаю грязь в спинку саней, равняюсь с седоком и над головой фыркаю ему, равняюсь с седелкой, с дугой, уж не вижу его и слышу только-сзади себя все удаляющиеся его звуки. А князь, и Феофан, и я — мы все молчим и делаем вид, что мы просто едем по своему делу, что мы и не замечаем тех, которые попадаются нам на пути на плохих лошадях. Любил я перегнать, но любил я также встретиться с хорошим рысаком; один миг, звук, взгляд, и мы уж разъехались и опять одиноко летим, каждый в свою сторону.
Заскрипели ворота, и послышались голоса Нестера и Васьки.
Ночь 5-я
— Счастливая жизнь моя кончилась скоро. Я прожил так только два года. В конце второй зимы случилось самое радостное для меня событие и вслед за ним самое большое мое несчастие. Это было на масленице, я повез князя на бег. На бегу ехали Атласный и Бычок. Не знаю, что он делал там в беседке, но знаю, что он вышел и велел Феофану въехать в круг. Помню, меня ввели в круг, поставили, и поставили Атласного. Атласный ехал с поддужным, я, как был, в городских санках. В завороте я его кинул; и хохот и рев восторга приветствовали меня.
Когда меня проваживали, за мной ходила толпа. И человек пять предлагали князю тысячи. Он только смеялся, показывая свои белые зубы.
— Нет, — говорил оп, — то не лошадь, а друг, горы золота не возьму. До свиданья, господа, — расстегнул полость, сел.
— На Стожинку! — Это была квартира его любовницы. И мы полетели. Это был наш последний счастливый день.
Мы приехали к ней. Он называл ее своею. А она полюбила другого и уехала с ним. Он узнал это у нее на квартире. Было пять часов, и он, не отпрягая меня, поехал за ней. Чего никогда не было: меня стегали кнутом и пускали скакать. В первый раз я сделал сбой, и мне совестно стало, и я хотел поправиться; но вдруг я услыхал, князь кричал не своим голосом: «Валяй!» И свистнул кнут и резнул меня, и я поскакал, ударяя ногой в железо передка. Мы догнали ее за двадцать пять верст. Я довез его, но дрожал всю ночь и не мог ничего есть. Наутро мне дали воды. Я выпил и навек перестал быть той лошадью, какою я был. Я болел, меня мучали и калечили — лечили, как это называют люди. Сошли копыты, сделались наливы, и ноги согнулись, груди не стало и появилась вялость и слабость во всем. Меня продала барышнику. Он меня кормил морковью и еще чем-то и сделал из меня что-то совсем непохожее на меня, но такое, что могло обмануть незнающего. Ни силы, ни езды во мне уже не было. Кроме того, барышник мучал меня тем, что, как только приходили покупатели, он входил в мой денник и начинал больным кнутом стегать и пугать меня, так что доводил до бешенства. Потом затирал рубцы от кнута и выводил. У барышника купила меня старушка. Ездила она все к Николе Явленному и секла кучера. Кучер плакал в моем стойле. И тут я узнал, что слезы имеют приятный соленый вкус. Потом старушка умерла. Приказчик ее взял меня в деревню и продал краснорядцу, потом я объелся пшеницы и еще хуже заболел. Меня продали мужику. Там я пахал, почти ничего не ел, и мне подрезали ногу сошниками. Я опять болел. Цыган выменял меня. Он мучал меня ужасно и, наконец, продал здешнему приказчику. И вот я здесь.
Они удивлялись, что я пошел, как старая лошадь. Меня стали проезжать, и я стал упражняться в беганье рысью. С каждым днем я делал большие и большие успеха, так что чрез три месяца сам генерал и многие другие хвалили мой ход. Но странное дело, – именно потому, что они воображали себе, что я не свой, а конюшего, ход мой получал для них совсем другое значение.
Жеребцов, моих братьев, проезжали на бегу, вымеряли их пронос, выходили смотреть на них, ездили в золоченых дрожках, накидывали на них дорогие попоны. Я ездил в простых дрожках конюшего по его делам в Чесменку и другие хутора. Все это происходило оттого, что я был пегий, а главное потому, что я был, по их мнению, не графский, а собственность конюшего.
Завтра, если будем живы, я расскажу вам, какое главное последствие имело для меня это право собственности, которое воображал себе конюший.
Весь этот день лошади почтительно обращались с Холстомером. Но обращение Нестера было так же грубо. Чалый жеребеночек мужика, уже подходя к табуну, заржал, и бурая кобылка опять кокетничала.
Народился месяц, и узенький серп его освещал фигуру Холстомера, стоявшего посередине двора. Лошади толпились около него.
– Главное удивительное последствие для меня того, что я был не графский, не божий, а конюшего, – продолжал пегий, – было то, что то, что составляет главную заслугу нашу, – резвый ход, сделалось причиной моего изгнания. Проезжали на кругу Лебедя, а конюший из Чесменки подъехал на мне и стал у круга. Лебедь прошел мимо нас. Он хорошо ехал, но он все-таки щеголял, не было в нем той спорости, которую я выработал в себе, того, чтобы мгновенно при прикосновении одной ноги отделялась другая и не тратилось бы ни малейшего усилия праздно, а всякое усилие двигало бы вперед. Лебедь прошел мимо нас. Я потянулся в круг, конюший не задержал меня. «А что, померить моего Пегаша?» – крикнул он, и когда Лебедь поравнялся другой раз, он пустил меня. У того уж была набрана скорость, и потому я отстал на первом заезде, но во второй я стал набирать на него, стал близиться к дрожкам, стал равняться, обходить и обошел. Попытали другой раз – то же самое. Я был резвее, И это привело всех в ужас. Решили, чтобы скорее продать меня подальше, чтобы и слуху не было. «А то узнает граф – и беда!» Так говорили они. И меня продали барышнику в Коренной. У барышника я пробыл недолго. Меня купил гусар, приезжавший за ремонтом. Все ото было так несправедливо, так жестоко, что я был рад, когда меня вывели из Хреновой и навсегда разлучили со всем, что мне было родно и мило. Мне было слишком тяжело между ними. Им предстояли любовь, почести, свобода, мне – труд, унижения, унижения, труд, и до конца моей жизни! За что? За то, что я был пегий и что от этого я должен был сделаться чьею-то лошадью.
Дальше в этот вечер Холстомер не мог рассказывать. На варке случилось событие, переполошившее всех лошадей. Купчиха, жеребая запоздавшая кобыла, слушавшая сначала рассказ, вдруг повернулась и медленно отошла под сарай и там начала кряхтеть так громко, что все лошади обратили на нее внимание, потом она легла, потом опять встала, опять легла. Старые матки поняли, что с ней, но молодежь пришла в волненье и, оставив мерина, окружила больную. К утру был новый жеребенок, качавшийся на ножках. Нестер кликнул конюшего, и кобылу с жеребенком отвели в денник, а лошадей погнали без нее.
Вечером, когда ворота затворили и все затихло, пегий продолжал так:
– Много наблюдений над людьми и лошадьми успел я сделать во время всех моих переходов из рук в руки. Дольше всего я был у двух хозяев: у князя, гусарского офицера, потом у старушки, жившей у Николы Явленного.
У гусарского офицера я провел лучшее время моей жизни.
Он купил меня у барышника, которому за восемьсот рублей продал меня конюший. Он купил меня за то, что ни у кого не было пегих лошадей. Это было мое лучшее время. У него была любовница. Я знал это потому, что каждый день возил его к ней и ее, и иногда возил их вместе. Любовница его была красавица, и он был красавец, и кучер у него был красавец. И я всех их любил за это. И мне было хорошо жить. Жизнь моя проходила так: с утра приходил конюх чистить меня, не сам кучер, а конюх. Конюх был молодой молодчик, взятый из мужиков. Он отворял дверь, выпускал пар лошадиный, выкидывал навоз, снимал попоны и начинал ерзать щеткой по телу и скребницей класть беловатые ряды плоти на избитый шинами накатник пола. Я шутливо покусывал его за рукав, я постукивал ногой. Потом подводили одного за другим к чану холодной воды, и малый любовался на гладкие своего труда пежины, на ногу, прямую, как стрела, с широким копытом, и на лоснящийся круп и спину, хоть спать ложись. За высокие решетки закладывали сено, всыпали овес в дубовые ясли. Приходил Феофан, старший кучер.
Хозяин и кучер были похожи. И тот и другой ничего не боялись и никого не любили, кроме себя, и за это все любили их. Феофан ходил в красной рубахе и плисовых штанах и поддевке. Я любил, когда он, бывало, в праздник, напомаженный, в поддевке, зайдет в конюшню и крикнет: «Ну, животина, забыла!» – и толканет рукояткой вилок меня по ляжке, но никогда не больно, а только для шутки. Я тотчас же понимал шутку и, прикладывая ухо, щелкал зубами.
Был у нас вороной жеребец из пары. Меня по ночам запрягали и с ним. Полкан этот не понимал шуток, а был просто зол, как черт. Я с ним рядом стоял, через стойло, и, бывало, серьезно грызся. Феофан не боялся его. Бывало, подойдет прямо, крикнет, кажется, убьет, – нет, мимо, и Феофан наденет оброть. Раз мы с ним в паре понесли вниз по Кузнецкому. Ни хозяин, ни кучер не испугались, оба смеялись, кричали на народ и сдерживали и поворачивали, так никого и не задавили.
В их службе я потерял лучшие свои качества и половину жизни. Тут меня и опоили и разбили на ноги. Но несмотря на то, это было лучшее время моей жизни. В двенадцать приходили, впрягали, мазали копыты, смачивали челку и гриву и вводили в оглобли.
Сани были камышовые плетеные, бархатные, сбруя с маленькими серебряными пряжечками, вожжи шелковые и одно время – филе. Запряжка была такая, что, когда все поводки, ремешки были прилажены и застегнуты, нельзя было разобрать, где кончается запряжка и начинается лошадь. Запрягут в сарае на развязке. Выйдет Феофан с задом шире плеч, в красном кушаке под мышки, оглядит запряжку, сядет, заправит кафтан, выставит ногу и стремя, пошутит что-нибудь всегда, привесит кнут, которым почти никогда не стегнет меня, только для порядка, и скажет: «Пущай!» И, играя каждым шагом, я трогаю из ворот, и кухарка, вышедшая выплеснуть помои, останавливается на пороге, и мужики, привезшие на двор дрова, таращат глаза. Выедет, проедет и станет. Выйдут лакеи, подъедут кучера, и пойдут разговоры. Всё ждут, часа три иногда стоим у подъезда, изредка проезжаем, заворачиваем и опять становимся.
Запряжка была такая что когда все ремешки
Вечером, когда ворота затворили и все затихло, пегий продолжал так:
— Много наблюдений над людьми и лошадьми успел я сделать во время всех моих переходов из рук в руки. Дольше всего я был у двух хозяев: у князя, гусарского офицера, потом у старушки, жившей у Николы Явленного.
У гусарского офицера я провел лучшее время моей жизни.
Он купил меня у барышника, которому за восемьсот рублей продал меня конюший. Он купил меня за то, что ни у кого не было пегих лошадей. Это было мое лучшее время. У него была любовница. Я знал это потому, что каждый день возил его к ней и ее, и иногда возил их вместе. Любовница его была красавица, и он был красавец, и кучер у него был красавец, И я всех их любил за это. И мне было хорошо жить. Жизнь моя проходила так: с утра приходил конюх чистить меня, не сам кучер, а конюх. Конюх был молодой молодчик, взятый из мужиков. Он отворял дверь, выпускал пар лошадиный, выкидывал навоз, снимал попоны и начинал ерзать щеткой по телу и скребницей класть беловатые ряды плоти на избитый шипами канатник пола. Я шутливо покусывал его за рукав, я постукивал ногой. Потом подводили одного за другим к чану холодной воды, и малый любовался на гладкие своего труда пежины, на ногу, прямую, как стрела, с широким копытом, и на лоснящийся круп и спину, хоть спать ложись. За высокие решетки закладывали сено, всыпали овес в дубовые ясли. Приходил Феофан, старший кучер.
Хозяин и кучер были похожи. И тот и другой ничего не боялись и никого не любили, кроме себя, и за это все любили их. Феофан ходил в красной рубахе и плисовых штанах и поддевке. Я любил, когда он, бывало, в праздник, напомаженный, в поддевке, зайдет в конюшню и крикнет: «Ну, животина, забыла!» — и толканет рукояткой вилок меня по ляжке, но никогда не больно, а только для шутки. Я тотчас же понимал шутку и, прикладывая ухо, щелкал зубами.
Был у нас вороной жеребец из пары. Меня по ночам запрягали и с ним. Полкан этот не понимал шуток, а был просто зол, как черт. Я с ним рядом стоял, через стойло, и, бывало, серьезно грызся. Феофан не боялся его. Бывало, подойдет прямо, крикнет, кажется, убьет, — нет, мимо, и Феофан наденет оброть. Раз мы с ним в паре понесли вниз по Кузнецкому. Ни хозяин, ни кучер не испугались, оба смеялись, кричали на народ и сдерживали и поворачивали, так никого и не задавили.
В их службе я потерял лучшие свои качества и половину жизни. Тут меня и опоили и разбили на ноги. Но несмотря на то, это было лучшее время моей жизни. В двенадцать приходили, впрягали, мазали копыты, смачивали челку и гриву и вводили в оглобли.
Сани были камышовые плетеные, бархатные, сбруя с маленькими серебряными пряжечками, вожжи шелковые и одно время — филе. Запряжка была такая, что, когда все поводки, ремешки были прилажены и застегнуты, нельзя было разобрать, где кончается запряжка и начинается лошадь. Запрягут в сарае на развязке. Выйдет Феофан с задом шире плеч, в красном кушаке под мышки, оглядит запряжку, сядет, заправит кафтан, выставит ногу в стремя, пошутит что-нибудь всегда, привесит кнут, которым почти никогда не стегнет меня, только для порядка, и скажет: «Пущай!» И, играя каждым шагом, я трогаю из ворот, и кухарка, вышедшая выплеснуть помои, останавливается на пороге, и мужики, привезшие на двор дрова, таращат глаза. Выедет, проедет и станет. Выйдут лакеи, подъедут кучера, и пойдут разговоры. Всё ждут, часа три иногда стоим у подъезда, изредка проезжаем, заворачиваем и опять становимся.
Наконец зашумят в дверях, выбежит во фраке седой Тихон с брюшком: «Подавай!» Тогда не было этой глупой манеры говорить: «вперед», как будто я не знаю, что ездят не назад, а вперед. Чмокнет Феофан. Подъедет, и выходит торопливо-небрежно, как будто ничего удивительного нет ни в этих санях, ни в лошади, ни в Феофане, который изогнет спину и вытянет руки так, как их, кажется, держать долго нельзя, выйдет князь в кивере и шинели с бобровым седым воротником, закрывающим румяное, чернобровое красивее лицо, которое бы никогда закрывать не надо, выйдет, побрякивая саблей, шпорами и медными задниками калош, ступая по ковру, как будто торопясь и не обращая внимания на меня и на Феофана, то, на что смотрят и чем любуются все, кроме его. Чмокнет Феофан, я влягу в поводья, и честно, шагом подъедем, станем; я покошусь на князя, взмахну кровной головой и тонкой челкой. Князь в духе, иногда пошутит с Феофаном, Феофан ответит, чуть оборачивая красивую голову, и, не спуская рук, делает чуть заметное, понятное для меня движение вожжами, и раз-раз-раз, все шире и шире, содрогаясь каждым мускулом и кидая снег с грязью под передок, я еду. Тогда тоже не было нынешней глупой манеры кричать: «О!» — как будто у кучера болит что-нибудь, а непонятное: «Пади берегись!» — «Пади берегись!» — покрикивает Феофан, и народ сторонится, и останавливается, и шею кривит, оглядываясь на красавца мерина, красавца кучера и красавца барина.
Выезд князя Серпуховского. Иллюстрация к повести Л. Н. Толстого Холстомер
Любил я перегнать рысака. Когда, бывало, мы издалека завидим с Феофаном упряжь, достойную нашего усилия, и мы, летя, как вихрь, медленно начинаем наплывать ближе и ближе, уж я кидаю грязь в спинку саней, равняюсь с седоком и над головой фыркаю ему, равняюсь с седелкой, с дугой, уж не вижу его и слышу только сзади себя все удаляющиеся его звуки. А князь, и Феофан, и я — мы все молчим и делаем вид, что мы просто едем по своему делу, что мы и не замечаем тех, которые попадаются нам на пути на плохих лошадях. Любил я перегнать, но любил я также встретиться с хорошим рысаком; один миг, звук, взгляд, и мы уж разъехались и опять одиноко летим, каждый в свою сторону.
Заскрипели ворота, и послышались голоса Нестера и Васьки.
— Счастливая жизнь моя кончилась скоро. Я прожил так только два года. В конце второй зимы случилось самое радостное для меня событие и вслед за ним самое большое мое несчастие. Это было на масленице, я повез князя на бег. На бегу ехали Атласный и Бычок. Не знаю, что он делал там в беседке, но знаю, что он вышел и велел Феофану въехать в круг. Помню, меня ввели в круг, поставили, и поставили Атласного. Атласный ехал с поддужным, я, как был, в городских санках. В завороте я его кинул; и хохот и рев восторга приветствовали меня.
Когда меня проваживали, за мной ходила толпа. И человек пять предлагали князю тысячи. Он только смеялся, показывая свои белые зубы.
— Нет, — говорил он, — то не лошадь, а друг, горы золота не возьму. До свиданья, господа, — расстегнул полость, сел.
— На Стожинку! — Это была квартира его любовницы. И мы полетели. Это был наш последний счастливый день.
Мы приехали к ней. Он называл ее своею. А она полюбила другого и уехала с ним. Он узнал это у нее на квартире. Было пять часов, и он, не отпрягая меня, поехал за ней. Чего никогда не было: меня стегали кнутом и пускали скакать. В первый раз я сделал сбой, и мне совестно стало, и я хотел поправиться; но вдруг я услыхал, князь кричал не своим голосом: «Валяй!» И свистнул кнут и резнул меня, и я поскакал, ударяя ногой о железо передка. Мы догнали ее за двадцать пять верст. Я довез его, но дрожал всю ночь и не мог ничего есть. Наутро мне дали воды. Я выпил и навек перестал быть той лошадью, какою я был. Я болел, меня мучали и калечили — лечили, как это называют люди. Сошли копыта, сделались наливы, и ноги согнулись, груди не стало и появилась вялость и слабость во всем. Меня продали барышнику. Он меня кормил морковью и еще чем-то и сделал из меня что-то совсем непохожее на меня, но такое, что могло обмануть незнающего. Ни силы, ни езды во мне уже не было. Кроме того, барышник мучал меня тем, что, как только приходили покупатели, он входил в мой денник и начинал большим кнутом стегать и пугать меня, так что доводил до бешенства. Потом затирал рубцы от кнута и выводил. У барышника купила меня старушка. Ездила она все к Николе Явленному и секла кучера. Кучер плакал в моем стойле. И тут я узнал, что слезы имеют приятный соленый вкус. Потом старушка умерла. Приказчик ее взял меня в деревню и продал краснорядцу, потом я объелся пшеницы и еще хуже заболел. Меня продали мужику. Там я пахал, почти ничего не ел, и мне подрезали ногу сошниками. Я опять болел. Цыган выменял меня. Он мучал меня ужасно, и наконец, продал здешнему приказчику. И вот я здесь.
Словари
2. Способ, к-рым запряжены упряжные животные. Дышловая з. Троечная з. З. цугом.
3. Повозка с запряжёнными животными. Собачья з. Артиллерийская з. (орудие с запряжёнными в него лошадьми).
4. То же, что упряжь.
2. Повозка, экипаж и т.п. с запряжёнными (запрягаемыми) в них животными и упряжью; упряжка. Остановить собачью запряжку. Ехать на конной запряжке.
3. Сбруя, упряжь. Купить новую запряжку. Чинить запряжку.
4. Способ, каким запряжены животные. Дышловая з. З. цугом.
Он особенно следил за запряжкой Изумруда, оглядывал все тело лошади от челки до копыт. Куприн, Изумруд.
В соседний вагон он поставил орудие. Восемь лошадей, необходимых для запряжки в это орудие, шли рядом с вагоном. Вс. Иванов, Пархоменко.
Способ, каким запряжены упряжные животные.
Дышловая запряжка. Троечная запряжка. Запряжка цугом.
2. Повозка, экипаж и т. п. с запряженными (запрягаемыми) в них животными и упряжью; упряжка.
Бок о бок с эскадроном шли артиллерийские запряжки. Туго натягивая постромки, кони тащили по хрустящему песку тяжелые пушки. Закруткин, Кавказские записки.
Запряжка была такая, что, когда все поводки, ремешки были прилажены и застегнуты, нельзя было разобрать, где кончается запряжка и начинается лошадь. Л. Толстой, Холстомер.
1. Два однородных или одинаковых предмета, употребляемые вместе и составляющие одно целое или комплект.
2. Мужской костюм (брюки и пиджак или сюртук, фрак).
3. Двое как нечто целое.
Два подходящих друг другу существа.
отт. Тот, кто подходит другому по каким-либо качествам, в каком-либо отношении.
Мужчина и женщина, подходящие друг к другу как супруги.
отт. Тот, кто годится другому в супруги.
6. Две лошади, запряженные в экипаж, повозку.
отт. Экипаж, повозка вместе с двумя запряженными лошадьми.
Две штуки чего-либо.
Оценка успеваемости учащегося, означающая «плохо», «неудовлетворительно»; двойка.
2. Разг. Предмет, состоящий из двух одинаковых, соединённых вместе частей. П. брюк. Две пары щипцов. П. ножниц.
3. (с опр.). Мужской костюм (брюки и пиджак или сюртук, фрак). Надеть пару.
4. Две лошади, запряжённые в экипаж, повозку и т.п.; запряжка в две лошади. Запрячь пару. Заложить экипаж, повозку парой. П. с отлётом (экипаж с запряжёнными двумя лошадьми, из которых одна в оглоблях, другая пристяжная).
5. Два существа, находящиеся вместе, объединённые чем-л. общим; двое, рассматриваемые как нечто целое. Влюблённая п. Супружеская п. Танцующие пары. Встать в пары. Делать что-л. в паре с кем-л. // Одно из двух существ, составляющих такое целое. Никак не может жениться, всё подбирает себе пару.
6. кому. в функц. сказ. (обычно с отриц.). Разг. Тот, кто подходит к другому по каким-л. качествам, в каком-л. отношении. Она ему не п.
7. Разг. Счётное слово, обозначающее два (обычно в розничной торговле). Купить пару яблок. Мне пару пива, пожалуйста (две кружки, бутылки). // Разг. Небольшое количество чего-л., несколько. Я отвлеку вас на пару минут. Поживи у нас пару дней. Мы с ним виделись пару раз.
8. Разг. Отрицательная оценка знаний, успеваемости в пятибалльной системе; дво́йка (2 зн.). Схватить пару. Влепить пару по математике.
◊ Па́ра пустяков. Разг. О чём-л. легко исполнимом. Ему решить эту задачу пара пустяков. В па́ре и (разг.) на па́ру. Вместе, вдвоём с кем-л. Любую работу они старались делать на пару. Быть под па́ру кому. Соответствовать, подходить по своим качествам. Два сапога па́ра. О людях, похожих друг на друга во многом, сто́ящих один другого (по каким-л. отрицательным качествам).
2. Разг. Предмет, состоящий из двух одинаковых, соединённых вместе частей. П. брюк. Две пары щипцов. П. ножниц.
3. (с опр.). Мужской костюм (брюки и пиджак или сюртук, фрак). Надеть пару.
4. Две лошади, запряжённые в экипаж, повозку и т.п.; запряжка в две лошади. Запрячь пару. Заложить экипаж, повозку парой. П. с отлётом (экипаж с запряжёнными двумя лошадьми, из которых одна в оглоблях, другая пристяжная).
5. Два существа, находящиеся вместе, объединённые чем-л. общим; двое, рассматриваемые как нечто целое. Влюблённая п. Супружеская п. Танцующие пары. Встать в пары. Делать что-л. в паре с кем-л. // Одно из двух существ, составляющих такое целое. Никак не может жениться, всё подбирает себе пару.
6. кому. в функц. сказ. (обычно с отриц.). Разг. Тот, кто подходит к другому по каким-л. качествам, в каком-л. отношении. Она ему не п.
7. Разг. Счётное слово, обозначающее два (обычно в розничной торговле). Купить пару яблок. Мне пару пива, пожалуйста (две кружки, бутылки). // Разг. Небольшое количество чего-л., несколько. Я отвлеку вас на пару минут. Поживи у нас пару дней. Мы с ним виделись пару раз.
8. Разг. Отрицательная оценка знаний, успеваемости в пятибалльной системе; дво́йка (2 зн.). Схватить пару. Влепить пару по математике.
◊ Па́ра пустяков. Разг. О чём-л. легко исполнимом. Ему решить эту задачу пара пустяков. В па́ре и (разг.) на па́ру. Вместе, вдвоём с кем-л. Любую работу они старались делать на пару. Быть под па́ру кому. Соответствовать, подходить по своим качествам. Два сапога па́ра. О людях, похожих друг на друга во многом, сто́ящих один другого (по каким-л. отрицательным качествам).
2) Серебряная монета Крымского ханства (XVII в.).
3) Медная монета, выпускавшаяся Россией для Молдавии и Валахии в период военных действий в 1771-74.
1. Название цифры «3».
2. Название чего-либо, обозначенного цифрой «3» (обычно транспортного средства: трамвая, троллейбуса, автобуса маршрута номер 3).
1. Группа из трёх человек или трёх предметов.
2. Мужской костюм, состоящий из пиджака, брюк и жилета.
3. Игральная карта, имеющая три знака, очка.
4. Три лошади, запрягаемые в один экипаж.
отт. Экипаж с запряженными в него тремя лошадьми.
Отметка об успеваемости учащегося в пятибалльной системе, означающая «удовлетворительно».
Легковой автомобиль модели ВАЗ-2103 марки «Жигули», выпускаемый Волжским автозаводом.
Общее название трёх руководящих лиц учреждения, предприятия или подразделения по административной, партийной и профсоюзной линии; треугольник II (в СССР).
ТРО́ЙКА, тройки, жен.
2. Название различных предметов, нумеруемых этой цифрой (разг.), напр. бильярдный шар № 3, трамвай, автобус № 3.
3. Школьная отметка, обозначаемая этой цифрой, в знач. посредственно (устар.). Получил тройку по истории.
5. Три лошади, запряженные рядом в один экипаж. «Тройка борзая бежит.» Пушкин. «Не нагнать тебе бешеной тройки.» Некрасов. «Перекладывают тройки и выносят чемоданы.» Фет. Запрячь тройку.
|| Экипаж вместе с запряженными в него тремя лошадьми. «Вдруг тройка с колокольчиком откуда ни взялась.» Некрасов.
6. Три самолета, образующие одну группу (авиац.).
7. Лодка с тремя парами весел (спорт.).
8. Комиссия из трех человек, назначаемая для какой-нибудь специальной работы (неол. офиц.). Чрезвычайная тройка по борьбе с наводнением. Выделить тройку для выполнения какого-нибудь задания.
9. Полный мужской костюм, состоящий из пиджака, брюк и жилета (прост.). Сшить себе новую тройку.
-и, род. мн. троек, дат. тро́йкам, ж.
Название различных видов транспорта, нумеруемых цифрой 3 (трамвай, автобус и т. п. маршрута № 3).
Группа из трех единиц.
— Детей надо воспитывать. Шутка сказать: целая тройка! Коптяева, Иван Иванович.
2. Оценка успеваемости в пятибалльной системе, означающая: удовлетворительно.
3. Игральная карта с тремя очками.
— Мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду. Пушкин, Пиковая дама.
4. Три лошади, запряженные рядом в один экипаж.
Через час курьерская тройка мчала меня из Кисловодска. Лермонтов, Княжна Мери.
В раскрытом настежь каретнике закладывали тройку в коляску. А. Н. Толстой, Детство Никиты.
Экипаж с запряженными в него тремя лошадьми.
Санки мчались по пустынным улицам. Звеня бубенцами, следом неслись тройки. Вересаев, К жизни.
Группа из трех человек или трех предметов.
Мы в две тройки покинули гостеприимную хибару. Фурманов, Мятеж.
Руководящая группа, комиссия из трех человек.
Власть предоставлена Комитету обороны. На заводах и по районам управляют тройки. А. Н. Толстой, Эмигранты.
6. Костюм, состоящий из пиджака (или жакета), брюк (или юбки) и жилета (или второй маленькой кофточки).
[Иван Николаевич] вышел к жене в новой тройке, при всех орденах и медалях. Б. Полевой, Сильнодействующее.
Название чего-либо, обозначенного цифрой «5» (обычно транспортного средства: трамвая, троллейбуса, автобуса маршрута номер 5).
3. Игральная карта, имеющая пять знаков, очков.
4. Группа из пяти человек или пяти предметов.
5. Пять лошадей, запрягаемые в один экипаж.
отт. Экипаж с запряженными в него пятью лошадьми.
Отметка об успеваемости учащегося в пятибалльной системе, означающая «отлично».
Денежный знак или сумма в пять рублей.
1. Солдат, правивший лошадьми, запряжёнными в артиллерийскую, санитарную и т.п. повозки.
2. Верховой, сопровождавший лиц командного состава, ехавших верхом.
Предназначенный, служащий для езды или поездок.
предназначенный, служащий для езды или поездок
солдат, правивший лошадьми, запряжёнными в артиллерийскую, санитарную и т. п. повозки
верховой, сопровождавший лиц командного состава, ехавших верхом
Тот, кто правит запряженными в экипаж лошадьми; возница.
КУ́ЧЕР, кучера, муж. (нем. Kutscher). Возница, работник, который правит запряженными в экипаж лошадьми. Мальчишка сел на облучок рядом с кучером, чтобы править.
Син.: возница, извозчик.
Когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана… (Л. Т.).
Тот, кто правит запряженными в экипаж лошадьми; возница.
Мальчик лет пятнадцати, кудрявый и краснощекий, сидел кучером и с трудом удерживал сытого пегого жеребца. Тургенев, Хорь и Калиныч.
1. Название цифры «4».
2. Название чего-либо, обозначенного цифрой «4» (обычно транспортного средства: трамвая, троллейбуса, автобуса маршрута номер 4).
1. Группа из четырёх человек или четырёх предметов.
2. Игральная карта, имеющая четыре знака, очка.
3. Четыре лошади, запрягаемые в один экипаж.
отт. Экипаж с запряженными в него четырьмя лошадьми.
4. Гребное судно с двумя парами вёсел, рассчитанное на четырёх гребцов.
Школьная отметка в пятибалльной системе оценки знаний, обозначающаяся такой цифрой и соответствующая оценке «хорошо».
Легковой автомобиль модели ВАЗ-2104 марки «Жигули», выпускаемый Волжским автозаводом.
1. Четыре лошади, запрягаемые в один экипаж; четвёрка II 3..
2. Экипаж с запряженными в него четырьмя лошадьми.
Четыре младенца, одновременно рождённые одной матерью.
запря́чь, запрягу́, запряжём, запряжёшь, запряжёте, запряжёт, запрягу́т, запря́г, запрягла́, запрягло́, запрягли́, запряги́, запряги́те, запря́гший, запря́гшая, запря́гшее, запря́гшие, запря́гшего, запря́гшей, запря́гших, запря́гшему, запря́гшим, запря́гшую, запря́гшею, запря́гшими, запря́гшем, запряжённый, запряжённая, запряжённое, запряжённые, запряжённого, запряжённой, запряжённых, запряжённому, запряжённым, запряжённую, запряжённою, запряжёнными, запряжённом, запряжён, запряжена́, запряжено́, запряжены́
Термин «дионисийский» обычно используется для выражения чувственного, иррационального начала в природе. Так, Ницше в своих ранних работах по эстетике противопоставляет его принципу «аполлоническому» как творческий и чувственный против критического и рационального. Таким образом, трагедия, по Ницше, возникает в результате подчинения Диониса Аполлону. Однако в дальнейшем, развивая идею о «страсти к власти», Ницше наделяет Диониса чертами сверхчеловека и называет своего героя «дионисийский человек».
| беспокойно ворочаться. Возиться реку, ·стар. перевозиться, переправляться через.
| Возиться с кем или с чем, хлопотать, заботиться, с трудом управляться; бороться, яросл. возякаться, резвиться, беситься. Взвези на гору. Взвези во двор. Вывези в поле. Счастье вывезло. Довези его домой, завези на базар, по пути. Извозить рукав, износить, истереть. Навезли товаров. Обвозил его по всему городу. Отвези домой. Отвозить кого, прибить. Повези на базар. Повозился я с больным. Хлеб подвозят из деревень. Перевези за реку. Привези сена. Провезли мимо. Молоко развозят по городу. Мусор свозят в одну кучу. Увези ребят домой. Возня жен. возяканье яросл., ср. крик, шум, гам, резвая игра, беготня, шумливая резвость; хлопоты, хлопотня. Есть родня, есть и возня. Воженье ср., ·длит. везение однокр. возка жен., ·об. действие по гл. возить
| Возка архан. обоз; обозная кладь, товар. Воженый пермяц. везенный и веденный;
| резвый, шумный, игривый, кто охотно возится (или от навоженный. навожденый, бешеный?). Воз муж., ·стар. и южн. повозка, телега;
| ныне кладь, поклажа на телеге или дровнях; обычно разумеется полная кладь: воз сена, соломы 15-30 пудов. Эка возища наклал! Не воз, а возишка, возик, возочек, остромок.
| пенз. гребок, волокуша, дощечка со вставленной посредине палкою, для сгребания в кучу вымолоченного хлеба, сору и пр.
| новг., шутл. ложка. Возилки жен., мн., пенз. две жерди, в которые впрягается лошадь, для перетаскивания копен сена волоком при складке скирд, волокуши, волочни,
| конная волокуша, которою свозят снег или грязь со двора. Возильный, относящийся к возке, к возилке. Возильщик и малоуп. возчик, кто возит Возливый человек, хлопотун, суета, с кем много хлопот.
| кто любит возиться. Возливое дело, хлопотливое. Возливость жен. свойство, качество это.