договор между крестьянином и землевладельцем
Договор между крестьянином и землевладельцем
ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЫ.
Земли, на которых жили крестьяне, по роду землевладельцев делились на 3 разряда: на земли церковные, принадлежавшие церковным учреждениям, служилые или боярские, находившиеся во владении служилых людей, и государевы. Последние подразделялись на 2 разряда: на государевы дворцовые, приписанные ко дворцу и как бы составлявшие его частную собственность, и государевы черные, т. в. государственные, не находившиеся ни в чьем частном владении. Различие между землями дворцовыми и черными было больше хозяйственное, чем юридическое: доходы с них специально назначались на содержание государева дворца и поступали больше натурой, чем деньгами. Поэтому земли одного разряда часто переходили в другой, и в XVII в. те и другие смешались, соединившись под одним дворцовым управлением. Таким образом, в Московском государстве XVI в. существовало 3 разряда землевладельцев: государь, церковные учреждения и служилые люди. На всем пространстве Московского государства мы не встречаем других частных землевладельцев, т. е. не существовало крестьян-собственников. Крестьяне всюду жили на чужих землях: церковных, служилых либо государственных; даже сидя на черных землях, не составлявших ничьей частной собственности, крестьяне не считали эти земли своими. Про такие земли крестьянин XVI в. говорил: «Та земля великого князя, а моего владения»; «Та земля божья да государева, а роспаши и ржи наши». Итак, черные крестьяне очень ясно отличали право собственности на землю от права пользования ею. Значит, по своему поземельному положению, т. е. по юридическому и хозяйственному отношению к земле, крестьянин XVI в. был безземельным хлебопашцем, работавшим на чужой земле. Из такого положения развились своеобразные отношения юридические, хозяйственные и государственные.
Договор между крестьянином и землевладельцем
Сегодня трудно представить изучение университетского курса «Отечественной истории» без работ В.О. Ключевского. За Василием Осиповичем Ключевским современники закрепили репутацию глубокого исследователя, блестящего лектора, неподражаемого мастера художественного слова.
Безусловно, успехи В.О. Ключевского в науке и лекторском мастерстве во многом определялись напряженной, строго расписанной ежедневной работой. Колоссальная работоспособность была присуща ему в течение всей его жизни.
Важно и другое. Все предшествующие исследователи, включая С.М. Соловьёва, придерживались проблемно-фактографического изложения российской истории. Василий Осипович Ключевский порвал с этой традицией. Он уделил первостепенное внимание не истории государства, а истории народа. Его читатели и слушатели находили не систематическое изложение событий, а раскрытие основных, с точки зрения автора, теоретических обощений, характеризующих исторический процесс. Такой методический приём побуждал слушателей к самостоятельному мышлению.
И ещё. В основе высокой творческой продуктивности В.О. Ключевского лежала неординарная для простого смертного память, хранившая множество деталей и мелочей, удержать которые человек с обычной головой не в состоянии.
В 1872г. он приступил к подготовке докторской диссертации по теме «Боярская дума Древней Руси», которая заняла у него 10 лет. Это был капитальный исследовательский труд, блестяще защищённый в 1882г. в Московском университете.
Через несколько лет, в 1899г. В.О. Ключевский опубликовал «Краткое пособие по русской истории», которое стало фактическим учебником для гимназий; выпустил третье издание «Боярской думы» (1902). Ключевский широко известен лекционным «Курсом русской истории», впервые увидевшим свет в 1902г. (впоследствии неоднократно переиздававшимся на многих европейских языках). Им были прочитаны и изданы спецкурсы: «Методология русской истории», «Терминология русской истории», «История сословий в России», «Источники русской истории», цикл лекций по русской историографии и т.д.
Под наблюдением В.О. Ключевского шесть его учеников издали свои монографии и защитили магистрические диссертации.
Доктор исторических наук, Профессор О.П.Еланцева
Договор между крестьянином и землевладельцем
ВЛАДЕЛЬЧЕСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ В НАЧАЛЕ XVII в.
Таким образом, вопрос о владельческих крестьянах до конца смуты оставался нерешенным. Хозяйственная зависимость их от землевладельцев все усиливалась, фактически лишая их права выхода. Но законодательство не отменяло этого права прямо и решительно, а только стесняло невыгодные для государства формы, в которые оно вырождалось; не установляя крепостной неволи крестьян, оно старалось пресекать нарушения законных отношений между обеими сторонами. Такое положение дела помогло к началу XVII в. укорениться среди землевладельцев взгляду на крестьян как на своих крепостных. Выражение этого взгляда встречаем уже в царствование Бориса Годунова в известии современного наблюдателя, иноземца Шиля, который писал, что еще при прежних государях московских землевладельцы привыкли считать своих крестьян за крепостных (Die Bauern. von ihren Herren fur Leibeigene gehalten worden). Согласно с этим взглядом, во второй половине XVI в. землевладельцы в своих духовных приказывают своим крестьянам наравне с дворовыми людьми работать на их вдов до смерти последних. К исходу смуты выяснились в вопросе две идеи: 1) о необходимости прекратить выход, т. е. вывоз крестьян без согласия их владельцев, как главный источник беспорядков и злоупотреблений в сельской жизни и 2) о том, что владельческий крестьянин если и крепок, то не земле, а землевладельцу. Запрещения крестьянского выхода требуют и договор Салтыкова с Сигизмундом 4 февраля 1610 г., и договор московских бояр с ним же 17 августа того же года, и земский приговор ополчения Ляпунова (30 июня 1611 г.), которое собралось под Москвой выручать ее из рук поляков. Мысль о личном прикреплении настойчиво выступает в ряде вкладных монастырских грамот начала XVII в., в которых вкладчики на случай выкупа вкладной вотчины родичами ставят им условие: что монастырские власти крестьян посадят, дворов устроят, пашни распашут, лесу расчистят и сенных покосов раскосят, взять за то по их сказке, во что то вотчинное строение стало, «а посаженных крестьян вывести вон в троицкие вотчины». Но это была не норма, а только терпимая законом практика, которая всегда могла быть отменена судом. В 1622 г. Ларионов продал Маматову свою вотчину с условием, что в случае выкупа ее родичами Ларионов оплачивает ссуды, выданные Маматовым посаженным им крестьянам, «а крестьян (Маматову) вывести вон, а буде тех крестьян с вотчиною отсудят вотчичу», то на Ларионове взять за крестьян, за человека и за животы, смотря по крестьянским животам. Эта оговорка показывает, что в начале третьего десятилетия XVII в. вопрос о личной крестьянской крепости не был решен даже в принципе.
Серебро было двоякое: ростовое и издельное. Первое было обыкновенным займом с уплатой процентов; второе составляло долг, с которого рост оплачивался работой крестьянина, изделием. В этом же смысле различались «деньги в селах в росте и в пашне». Серебро ростовое брали и у своих землевладельцев, и на стороне; издольное давали только своим крестьянам: это была арендная ссуда в собственном смысле. Так, барщина имела долговое происхождение, была накладной повинностью за беспроцентную ссуду, составлявшую прибавку к оброку за снятую землю. Пока в праве не выработалась идея кабального холопства, серебро издельное ничем юридически не отличалось от ростового, было таким же имущественным обязательством, не простиравшимся на личную свободу должника, пока последний не объявлял себя несостоятельным. Но, как скоро сложилась мысль, что работа за беспроцентный долг ставит должника в личную зависимость от заимодавца, эта мысль повлекла издельного крестьянина в сторону кабального холопа. Тогда в отношения крестьян и землевладельцев вмешалось государство, чтобы не потерять своих тяглецов. Захваченное двумя интересами, частным и государственным, которые оба опирались на действующее право, но тянули в разные стороны, издельное крестьянство прошло по диагонали между холопством и тяглой свободой и выработалось в особый вид крепостного состояния, не получивший благодаря своему смешанному составу тех резких юридических очертаний, какими отличались все виды древнерусского холопства. Этот процесс начался постепенным падением крестьянского права выхода.
Все эти черты показывают, какой простор давал закон влиянию кабального права на крестьянскую среду. Широта этого простора еще резче обозначается слабостью ограничений, стеснявших власть землевладельца над личностью и трудом крестьянина. Одни из этих ограничений вытекали из того же договора, на котором основывалась ограничиваемая власть. Ни одна порядная не дает владельцу часто повторяемого в жилых записях права «смирять всяким смирением», т. е. подвергать крестьянина телесным наказаниям. Далее, в известных случаях за крепостными удерживалось право возобновления договора с владельцем. Впрочем, этим правом пользовались только два разряда крепостных, находившихся в исключительном положении. К одному из них принадлежали крестьяне, которые, вступая в крестьянство, не прямо становились хозяевами особых дворов, а «принимались в дом» к другим крестьянам, обыкновенно в зятья; отделяясь от хозяев на особые участки, они заключали новые договоры со своими владельцами. Другой разряд составляли бобыли-«непашники», которые не брали тяглых, участков и не платили податей, хотя иногда получали от владельцев за оброк нетяглую пашню. Таких бобылей особенно много жило при церквах, за монастырями и архиерейскими кафедрами. Рядясь в бобыльство, они выговаривали себе право садиться на тяглые участки по своей воле и с новым договором. В 1647 г. вольный человек бил челом «во двор» к князю Елецкому без крепости и получил от него нетяглый участок пашни. В апреле 1649 г. этот добровольный слуга дал князю порядную в бобыли под условием с осеннего Николина дня того же года сесть на тяглый участок в крестьяне, а до тех пор жить в бобылях «во дворе добровольно». Но это условие было скорее обещанием, чем обязательством: дворовый бобыль выговорил себе право нарушить это обещание и даже уйти из двора, только с платой владельцу ежегодного оброка «с своего бобыльства», а принимаясь за тяглую пашню, взять участок по своей силе, «на который я измогу», т. е. по новому уговору с владельцем. Третье ограничение состояло в том, что некоторые крестьяне, рядясь без подмоги, удерживали за собою право выхода со сдачей участка. Но в новгородских крепостных книгах за четыре года записано только два таких случая, из коих один был в июне 1649 г., после издания Уложения33. Наконец, важное условие, стеснявшее власть владельца над трудом крестьянина, было наложено законодательством и состояло в ответственности владельца за податную состоятельность своих крестьян перед казной. Это условие со строгой логической последовательностью вытекало из сочетания значения крестьянской подати с личной крестьянской крепостью. Крестьянин платил подать за право земледельческого труда; как скоро труд его был отдан в распоряжение владельца, на последнего переходила и ответственность за податную исправность крестьянина, обязанность заботиться о поддержании доходности его труда для казны. Самая давность для исков о беглых устанавливалась не без участия мысли о такой ответственности: владелец, долго не искавший своего беглеца, терял возможность поддерживать его тягловую состоятельность и потому терял свои права на него, особенно если беглый без его помощи успевал устроиться и стать исправным тяглецом на новом месте. Первый проблеск этой мысли встречаем в том же законе 1606 г., из которого впервые узнаем об установлении давности: он лишал владельцев права искать бедных крестьян, бежавших от них в голодные годы, вследствие того что владельцы «прокормить их не умели». Уложение признает уже установившимся порядком правило «имати за крестьян государевы всякие поборы с вотчинников и помещиков». Следы этого порядка становятся заметны, вскоре после того как в ссудных записях явилось условие о вечной крепости крестьянина владельцу. В 1639 и 1641 гг. у рязанца Тишенинова бежали два крестьянина. В челобитной, прося дать ему суд с беглецами, помещик прибавлял: «Я за тех крестьян своих плачу тебе, государю, всякие твои государевы подати и городовые поделки делаю». Самый сбор крестьянских податей еще до Уложения был возложен на владельцев: в 1646 г. Страхов, передавая зятю своего крестьянина, обязывался в записи «тягла государева не спрашивать на том крестьянине».
1) Исстари крестьяне на владельческих землях вели свое хозяйство с подмогой от владельцев и за это несли особые повинности сверх поземельного оброка, но эти повинности были простыми долговыми обязательствами, не уничтожавшими личной свободы крестьян, которая выражалась в праве выхода.
2) С половины XVI в. вместе с развитием частного землевладения усилилась и задолженность крестьян своим владельцам и ссуда стала почти общим условием поземельных крестьянских договоров. Вследствие того право выхода уже к концу XVI в. начало падать само собою, вырождаясь в формы, или запрещенные законом, или только усиливавшие долговую зависимость крестьян от владельцев.
3) К тому же времени возникновение и развитие кабального холопства породило среди землевладельцев мысль, что крестьянское изделье за подмогу создает такую же личную крепостную зависимость крестьянина от владельца, в какую ставит кабального холопа служба за рост. Под влиянием этой мысли приблизительно со второй четверти XVII в. в крестьянские договоры стали вносить условие, по которому крестьянин, нанимая землю с подмогой владельца, закреплял свои поземельные и долговые обязательства отказом навсегда от права прекращать основанную на этих обязательствах зависимость. Это условие сообщило крестьянскому поземельному договору значение личной крепости.
4) Признавая все эти последствия кабального права, законодательство ограничивало их известными условиями, которые все сводились к требованию, чтобы тяглый крестьянин, став крепостным, не переставал быть тяглым и способным к тяглу. Благодаря этим условиям крестьянская крепость, развивавшаяся из кабальной, не сделалась холопьей, отличаясь от нее, во-первых, тем, что она давала владельцу право только на часть крестьянского труда и имущества, во-вторых, тем, что все владельческие права на крестьянина были обусловлены государственными обязанностями.
5) Около половины XVII в., утвердив наследственность крестьянского состояния, законодательство признало и наследственную власть владельцев над потомством их крестьян, развившуюся раньше из приложения кабальной старины к крестьянским детям, чем было завершено образование крепостного права на крестьян. Но и эту власть закон поставил, хотя и не прямо и не решительно, не на кабальном, а на политико-экономическом основании, обусловив ее обязанностью тяглового хозяйственного устройства крестьянских сыновей.
Итак, крепостное право в России было создано не государством, а только с участием государства; последнему принадлежали не основания права, а его границы.
Русская история. 800 редчайших иллюстраций (189 стр.)
Как ни были разнообразны, запутанны и сбивчивы условия крестьянских записей того времени, в них все же можно разглядеть основные нити, из которых сплеталась крестьянская крепость: то была полицейская приписка по месту жительства, ссудная задолженность, действие кабального холопства и добровольное соглашение. Первые два элемента были основными источниками крепостного права, создававшими землевладельцу возможность приобрести крепостную власть над крестьянином; вторые два имели служебное значение, как средства действительного приобретения такой власти. В крестьянских договорах можно, кажется, уловить самый момент перехода от воли к крепости, и этот момент указывает на связь этого перехода с общей переписью 1627 г. Самая ранняя из известных порядных с крепостным обязательством относится к тому самому 1627 г., когда предпринята была эта перепись. Здесь «старые» крестьяне помещика заключают с ним новый договор с условием от него «не сойти и не сбежать, оставаться крепкими ему во крестьянстве». Как у старых крестьян, у них были определенные, установившиеся отношения к помещику; может быть, по старожильству они и без того уже были безвыходными сидельцами на своих участках, не могли рассчитаться по полученным когда-то ссудам; в других порядных крестьяне прямо обязываются своему старому помещику быть крепкими «по-прежнему». Значит, новое крепостное условие было только юридическим закреплением фактически сложившегося положения. Полицейское прикрепление к тяглу или к состоянию по месту жительства поднимало вопрос об укреплении крестьянина за владельцем, на земле которого он записан. Готовых норм для этого не было, и их по сходству хозяйственных отношений стали заимствовать из сторонних образцов, из служилой кабалы или задворной ссудной записи, комбинируя в разных местах различно по добровольному соглашению условия крестьянского тягла и дворовой службы.
В. Овсяников. Стольный город (XVII век)
«Кремлеград». План Москвы и Красной площади. 1600-е годы
Государство и землевладельцы. Закон и помещик, по-видимому, поддерживали друг друга в погоне за крестьянином. Но согласие было только наружное: обе стороны тянули в разных направлениях. Государству нужен был усидчивый тяглец, которого всегда можно было бы найти по писцовой книге на определенном участке и который частными обязательствами не ослаблял бы своей податной способности, а помещик искал пахотного холопа, который делал бы исправно «дело его помещицкое, пашенное и гуменное и дворовое» и оброк платил бы, которого сверх того можно было бы при случае продать, заложить и в приданое отдать без земли. Правительству первого царя новой династии, избранного при поддержке высшей церковной иерархии и дворянства, но связанного обязательствами перед боярством, в крестьянском деле пришлось сводить счеты и с крупным землевладением, боярским и церковным, и с мелким дворянством. Пользуясь тяжелым положением податного населения после Смуты, крупные землевладельцы, бояре, архиереи, монастыри оттянули у казны к себе в льготные закладчики, под свою сильную «заступу», множество тяглого люда, в том числе и крестьян. Земский собор еще 3 июля 1619 г. постановил: «Тем закладчикам быть по-прежнему, где кто был наперед сего», поворотить их в тягло на прежние места. Но целых 30 лет властная знать обоего чина, белого и черного, отбивалась от этого соборного приговора всей земли, и только в Уложении 1649 г. дворянские и посадские выборные люди провели решительные статьи о конфискации боярских и церковных слобод, населенных закладчиками.
В отношении к крестьянам законодательству предстояло решить много вопросов; но оно не спешило с этим делом. Около Михаила, царя совсем несерьезного, не стояло ни одного серьезного государственного человека, и правительство шло за текущими делами, не обгоняя их и предоставляя самой жизни завязывать узлы, с которыми не знали что делать дальнейшие поколения. С появлением крепостного обязательства в крестьянских договорах законодательству необходимо было разграничить точною межой интересы государственный и частный. Писцовая книга крепила крестьянина к состоянию, к тяглу по месту жительства, ссудная запись к лицу по личному договору. Эта двойственность отразилась в крестьянских записях шаткостью крепостной формулы. Чаще всего крестьянин неопределенно говорит, что он «по сей записи и впредь за государем своим во крестьянех крепок». Нередко крестьянин прикрепляется к лицу по земле без обозначения определенного участка: крестьяне обязывались жить за государем своим в таком-то селе или «где он нам укажет»; крестьянин рядился на крестьянский участок, на который «он, государь, меня пожалует по моей силе, на который я измогу». Реже крестьянин укреплялся своему государю «по своему тяглому участку и по сей записи», соединяя личное укрепление с поземельным, с сиденьем на тяглом участке, обязуясь жить на том участке безвыходно и «с того участка никуда не сойти».