драма в четырех актах
Драма в четырех актах
Чемпионаты мира по хоккею с мячом сейчас малоинтересны. Отчасти это вина менеджмента Международной федерации бенди (FIB). Отчасти так совпало: просели некогда мощные команды Финляндии и Норвегии, которые раньше вносили существенный вклад в создание интриги.
Так что по поводу чемпионата мира в Москве вопросов почти не было. Я мог с точностью до +/- одного места назвать итоговую последовательность всех команд. Интерес вызывали только четыре матча:
А) Игра за последнее место Монголии и Венгрии (а кого еще?)
Б) Очередная попытка сборной Канады выйти в дивизион А, для этого пройдя барьер в виде старых соперников из США
В) Матч за третье место Казахстана и Финляндии
Г) Финал России и Швеции
Акт первый
Молодых, забавных и неопытных монголов не только обожают болельщики всех стран. Они еще и считались весьма перспективной командой лет через семь им будет всего по 25-27, а российские тренеры смогут их за это время научить уму-разуму.
Однако план не удается. В очередной раз наиболее сильные и опытные монголы куда-то пропадают из заявки, а вместо них героический тренерский штаб, вдохновляемый Отцом Алексеем из православного прихода Улан-Батора, вновь делает ставку на маленьких и хрупких юниоров. Лет через семь им будет всего лишь
Корни второй проблемы монголов лежат, вероятно, в буддизме. Что в хоккее с шайбой, что в хоккее с мячом монголы неплохо бегают, пасуются, толкаются, но совершенно не умеют забивать. Нет в них «инстинкта убийцы». Пенальти в ворота соперника становится для монголов практически неразрешимой проблемой.
В итоге незабитый на 90-й минуте матче с Нидерландами двенадцатиметровый-таки отправляет монголов играть за последнее места с венграми. Хет-трик Мунгунхуяга не помогает, и при счете 5:5 серию пенальти даже смотреть не хочется. Венграм буддизм не мешает.
Акт второй
Который год крепкая канадская команда громит с двузначными счетами всех прочих соперников по группе В, но застревает в «бутылочном горлышке»: самая слабая команда группы А, будь то США или Белоруссия, в стыковом матче оказывается сильнее.
В этот раз канадцы тяжело начинают игру с извечными соперниками по шайбе американцами. Но счет 1:3 после первого тайма оставляет надежду: минуты с 35-й у канадцев преимущество, а у американцев уходит в тень даже легендарный Джаспер Фелдер.
Я пошел на этот матч с маленькой дочкой. Второй тайм мы пошли смотреть для разнообразия на противоположную трибуну. За первые пять минут игры счет из 1:3 стал 1:6.
Папа, надо бы вернуться на наши старые места, сказала дочка.
Пока шли, стало 1:8. Когда дошли, канадцы перехватили инициативу, завалили американцев угловыми и воскресили уже было почившую в бозе интригу. Но в решающей момент лидер канадцев Евгений Опытов, который тащил на себе сборную весь турнир, хватает глупейшее удаление.
Никто не ругал бывшего екатеринбуржца. Он и так сделал слишком много. Канадцев без вождя даже хватило еще на один выстрел, но догнать не успели: 6:9.
Родители, чаще слушайте своих детей. А канадцев, вероятно, когда-нибудь за мучения пустят в группу А просто так.
Акт третий
Самый короткий. Сборная Казахстана, составленная в основном не из казахов, а из игроков, в разное время имевших отношение к кировской «Родине», должна была выигрывать у финнов, из-за травмы потерявших своего безоговорочного лидера Сами Лаакконена.
Без вариантов должна была, чего уж там. Но комфортного отрыва создать не получилось, а потом чудеса начал творить дебютант финнов вратарь Марко Хераярви. Это было одно из лучших выступлений вратаря, которое я когда-либо видел. На его горбу финны вползли в овертайм; там Хераярви спас еще дважды, а потом первый же полумомент финнов закончил эту игру.
Акт четвертый, заключительный
Шведы в финале вообще-то с самого начала играли лучше. Выдумывали чего-то, пасовались, чередовали варианты атак. Наши отвечали сольными проходами звезд. Звезды менялись каждый проход, но у шведских защитников головокружение почему-то не начиналось.
Третий гол шведов был вообще прекрасен и, казалось, они дожмут Россию еще в основное время. Тем не менее, поддержка трибун и собственная сила помогли нашей команде сравнять счет.
Но атаки шведов по-прежнему были постоянно опасны, и когда за пять минут до конца основного времени Патрик Нильссон реализовал справедливый пенальти, я написал в блокноте концептуальную фразу:
«ТАК ЗАКОНЧИЛА СВОЙ ПУТЬ ВЕЛИКАЯ СТАРЕЮЩАЯ СБОРНАЯ РОССИИ, СОСТОЯЩАЯ ИЗ ВЫДАЮЩИХСЯ ИНДИВИДУАЛИСТОВ, КОТОРЫЕ ЗАПОМНИЛИСЬ НЕ ТОЛЬКО ИСТОРИЧЕСКИМИ ПОБЕДАМИ, НО И УЧАСТИЕМ В КЛУБАХ-МОНОПОЛИСТАХ, МАССОВЫМИ МИГРАЦИЯМИ И СТРАННЫМИ ИСТОРИЯМИ».
Овертайм был нервный. Заполненный дворец активнейшим образом болел за наших, и я в какой-то момент тоже поддался всеобщему драйву. Россия давила, шведы ждали шанса. На 110-й минуте я задумался, кто все-таки заслужил победы больше. «Шведы» решил я, и тут на левом фланге отличный пас получил Даниэль Моссберг.
Так закончила свой путь великая стареющая сборная России, состоящая из выдающихся индивидуалистов, которые запомнились не только историческими победами, но и участием в клубах-монополистах, массовыми миграциями и странными историями.
Драма в 4-е акта
Лига биологов
4.5K пост 11.8K подписчика
Правила сообщества
‣ Будьте вежливы и сдержаны.
‣ Не разводите политоту, не тащите спам.
‣ Удаляются посты содержащие антинаучные и другие сомнительные идеи. Их авторы караются на месте.
‣ Так как в сообществе отключена премодерация, могут проходить посты по тем или иным причинам не подходящие под формат сообщества. Такие посты переносятся в общую ленту, имейте в виду.
‣ При желании ТС, можно перенести в сообщество недавно созданные посты подходящей тематики.
‣ Если в пост закралась ошибка, не удивляйтесь, если администратор попросит её исправить.
‣ Вбросы антинаучных идей и попросту различная глупость в комментариях расцениваются как развлечение для публики. Такие сообщения отдаются на растерзание толпе, как и их авторы, будь то тролли, адепты всех мастей или просто недальновидные личности.
‣ Политика сообщества не предусматривает раздачу банов направо и налево, однако, если вы нарушаете покой пользователей – не обижайтесь.
Вот еще одна драма
На самом деле богомолы часто сами согласны быть съеденными, в видео интересно рассказано
Был пацан и нет пацана.
Однажды самка богомола не съела самца после спаривания. В тот раз самец был хорош.
«Скрипач не нужен!» (С)
Странная природа сделала так, что богомол не может эякулировать, пока ему голову не оторвут.
Вот же ж не насытная! Выеби, еще и покушать принеси.
Как хоррор посмотрел. природа жестокая вещь.
Интересно, оно того стоило?
Настоящий мужЫк. Все для семьи. Все в дом. Ай да молодец. Таких сейчас уже не делают.
Он прокормил свою семью!
Сочный парнишка попался, подумала самка богомола.
Если напишу: и поеблась и пообедала, буду банальной, да?
Какие «четыре акта»? Он и один-то «акт» едва успел завершить! )))
ребят, это постановочное фото с неживыми богомолами. самки богомолов не жрут самцов просто так, это связано с неблагоприятными климатическими условиями, когда есть серьезный риск что самке не хватит энергии и пропитания для вынашивания потомства(чаще всего во времена сильной засухи), а теперь посмотрите на задник.
Ну так у людей то же самое, лишь иногда самка ограничивается мозгом самца.
Есть подозрение, что на фото один богомол, сбрасывающий свою чешую/панцирь/хер знает как у них называется. Типа линьки.
Богомол Барсик
Добрый день, хочу немного рассказать о нашем домашнем питомце, который, вот уже 3й месяц беззаботно проживает на нашей кухне.
Вот так она выглядела в момент когда мы решили её приютить, сейчас это создание немного подросло, по ощущениям, где то на 1 сантиметр
И слегка пожелтело при этом, не знаю почему, видимо содержание в домашних условиях сказывается на расцветке.
Данный экземпляр относится к виду закавказских древесных, был подобран на отдыхе у моря и благополучно доставлен за 500км к нам на кухню.
Лето было очень холодным и до наступления ещё более сильного похолодания мы решили её приютить. Да, это самка богомола, различить можно по количеству сегментов чрева или же по степени развитости их церки и наличии яйцеклада.
По подсчётам ей сейчас около 5-6 месяцев, и мы надеемся что зиму она переживёт.
На удивление, содержать богомола оказалось очень просто, на какой куст посадил, тот и его, если конечно он почувствует что может себя обеспечивать едой.
Единственная проблема это его отходы, говно богомола представляет собой маленькие горошины и их пылесосом собрать не проблема, а вот жидкими отходами он как будто ввстреливает из своей жопы, и поначалу мы не могли понять откуда на стекле кухни появляются белые подтёки. Но это не проблема, влажная салфетка их убирает легко.
Пока было жарко мы ловили кузнечиков и пауков на даче, к еде он неприхотлив, когда наступило похолодание были приобретены личинки зофобуса, держим в лотке, в смеси дешёвых круп (булгур, чуть гречки, овсянка и рис) и подкидываем им раз в несколько дней Морковь.
С самого начала как барсик только поселился на вазоне, он активно изучал всё что вокруг него находится, и через неделю попросту перестал с него слезать, изредка меняя ветки.
Кормёжка раз в 2-3 дня, одной большой личинкой или двумя поменьше. Легко берет еду с рук или с пинцета, можно даже посадить на руку и руку опустить в лоток с едой, она сама себе выбирает жертву, ловит и трапезничает
За время пребывания у нас, один раз попыталась на меня наброситься при попытке взять на руки, видимо потревожил или сбил её с каких то важных мыслей. На удивление процесс возмущения богомола больше похож на попытку ударить лапами тебя в ответ, чем ущипнуть.
Ребёнок не боится, просит посадить на руку и рассматривает, богомол очень любопытен и на теле всегда пытается занять горизонтальное положение, садишь на живот, через время он уже на плечах.
Еще меня очень сильно удивило на сколько это насекомое чистоплотное, после трапезы обязательно идёт процесс чистки шипов на лапах и их вылизывания, иногда можно заметить как богомол слюнявит изгиб передней конечности и вытирает потом себе голову, прямо как кот
Живут они от 10 до 12 месяцев, и мы очень надеемся что зиму она у нас проведёт отлично, если выживет, при наступлении тёплой погоды отпустим на свободу.
Добавлю тут ещё несколько видео с процессом кормления, возможно вам будет интересно. Если у вас есть какие то вопросы, спрашивайте, постараюсь ответить.
Ну и процесс умывания после успешно сьеденной мухи которая была поймана ею же лично
Антон Чехов
«ТРИ СЕСТРЫ 01 Действие первое. Драма в четырех действиях»
«ТРИ СЕСТРЫ 01 Действие первое. Драма в четырех действиях»
Прозоров Андрей Сергеевич.
Наталья Ивановна, его невеста, потом жена.
eго сестры: Ольга, Маша, Ирина.
Кулыгин Федор Ильич, учитель гимназии, муж Маши.
Вершинин Александр Игнатьевич, подполковник, батарейный командир.
Тузенбах Николай Львович, барон, поручик.
Соленый Василий Васильевич, штабс-капитан.
Чебутыкин Иван Романович, военный доктор.
Федотик Алексей Петрович, подпоручик.
Родэ Владимир Карпович, подпоручик.
Ферапонт, сторож из земской управы, старик.
Анфиса, нянька, старуха 80 лет.
Действие происходит в губернском городе.
В доме Прозоровых. Гостиная с колоннами, за которыми виден большой зал. Полдень; на дворе солнечно, весело. В зале накрывают стол для завтрака.
Ольга в синем форменном платье учительницы женской гимназии, все время поправляет ученические тетрадки, стоя и на ходу; Маша в черном платье, со шляпкой на коленях сидит и читает книжку, Ирина в белом платье стоит задумавшись.
Ольга. Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина. Было очень холодно, тогда шел снег. Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мертвая. Но вот прошел год, и мы вспоминаем об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твое сияет. (Часы бьют двенадцать.) И тогда также били часы.
Помню, когда отца несли, то играла музыка, на кладбище стреляли. Он был генерал, командовал бригадой, между тем народу шло мало. Впрочем, был дождь тогда. Сильный дождь и снег.
Ирина. Зачем вспоминать!
За колоннами, в зале около стола показываются барон Тузенбах, Чебутыкин и Соленый.
Ольга. Сегодня тепло, можно окна держать настежь, а березы еще не распускались. Отец получил бригаду и выехал с нами из Москвы одиннадцать лет назад, и, я отлично помню, в начале мая, вот в эту пору в Москве уже все в цвету, тепло, все залито солнцем. Одиннадцать лет прошло, а я помню там все, как будто выехали вчера. Боже мой! Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела весну, и радость заволновалась в моей душе, захотелось на родину страстно.
Чебутыкин. Черта с два!
Тузенбах. Конечно, вздор.
Маша, задумавшись над книжкой, тихо насвистывает песню.
Ольга. Не свисти, Маша. Как это ты можешь!
Оттого, что я каждый день в гимназии и потом даю уроки до вечера, у меня постоянно болит голова и такие мысли, точно я уже состарилась. И в самом деле, за эти четыре года, пока служу в гимназии, я чувствую, как из меня выходят каждый день по каплям и силы, и молодость. И только растет и крепнет одна мечта.
Ирина. Уехать в Москву. Продать дом, покончить все здесь и — в Москву.
Ольга. Да! Скорее в Москву.
Чебутыкин и Тузенбах смеются.
Ирина. Брат, вероятно, будет профессором, он все равно не станет жить здесь. Только вот остановка за бедной Машей.
Ольга. Маша будет приезжать в Москву на все лето, каждый год.
Маша тихо насвистывает песню.
Ирина. Бог даст, все устроится. (Глядя в окно.) Хорошая погода сегодня. Я не знаю, отчего у меня на душе так светло! Сегодня утром вспомнила, что я именинница, и вдруг почувствовала радость, и вспомнила детство, когда еще была жива мама. И какие чудные мысли волновали меня, какие мысли!
Ольга. Сегодня ты вся сияешь, кажешься необыкновенно красивой. И Маша тоже красива. Андрей был бы хорош, только он располнел очень, это к нему не идет. А я постарела, похудела сильно, оттого, должно быть, что сержусь в гимназии на девочек. Вот сегодня я свободна, я дома, и у меня не болит голова, я чувствую себя моложе, чем вчера. Мне двадцать восемь лет, только. Все хорошо, все от бога, но мне кажется, если бы я вышла замуж и целый день сидела дома, то это было бы лучше.
Тузенбах (Соленому). Такой вы вздор говорите, надоело вас слушать. (Входя в гостиную.) Забыл сказать. Сегодня у вас с визитом будет наш новый батарейный командир Вершинин. (Садится у пианино.)
Ольга. Ну, что ж! Очень рада.
Тузенбах. Нет, ничего. Самое большее, лет сорок, сорок пять. (Тихо наигрывает.) По-видимому, славный малый. Неглуп, это — несомненно. Только говорит много.
Ирина. Интересный человек?
Тузенбах. Да, ничего себе, только жена, теща и две девочки. Притом женат во второй раз. Он делает визиты и везде говорит, что у него жена и две девочки. И здесь скажет. Жена какая-то полоумная, с длинной девической косой, говорит одни высокопарные вещи, философствует и часто покушается на самоубийство, очевидно, чтобы насолить мужу. Я бы давно ушел от такой, но он терпит и только жалуется.
Соленый (входя из залы в гостиную с Чебутыкиным). Одной рукой я поднимаю только полтора пуда, а двумя пять, даже шесть пудов. Из этого я заключаю, что два человека сильнее одного не вдвое, а втрое, даже больше.
Чебутыкин (читает на ходу газету). При выпадении волос. два золотника нафталина на полбутылки спирта. растворить и употреблять ежедневно. (Записывает в книжку.) Запишем-с! (Соленому.) Так вот, я говорю вам, пробочка втыкается в бутылочку, и сквозь нее проходит стеклянная трубочка. Потом вы берете щепоточку самых простых, обыкновеннейших квасцов.
Ирина. Иван Романыч, милый Иван Романыч!
Чебутыкин. Что, девочка моя, радость моя?
Ирина. Скажите мне, отчего я сегодня так счастлива? Точно я на парусах, надо мной широкое голубое небо и носятся большие белые птицы. Отчего это? Отчего?
Чебутыкин (целуя ей обе руки, нежно). Птица моя белая.
Ирина. Когда я сегодня проснулась, встала и умылась, то мне вдруг стало казаться, что для меня все ясно на этом свете, и я знаю, как надо жить. Милый Иван Романыч, я знаю все. Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или машинистом на железной дороге. Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой женщиной, которая встает в двенадцать часов дня, потом пьет в постели кофе, потом два часа одевается. о, как это ужасно! В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать. И если я не буду рано вставать и трудиться, то откажите мне в вашей дружбе, Иван Романыч.
Чебутыкин (нежно). Откажу, откажу.
Ольга. Отец приучил нас вставать в семь часов. Теперь Ирина просыпается в семь и по крайней мере до девяти лежит и о чем-то думает. А лицо серьезное! (Смеется.)
Ирина. Ты привыкла видеть меня девочкой и тебе странно, когда у меня серьезное лицо. Мне двадцать лет!
Тузенбах. Тоска по труде, о боже мой, как она мне понятна! Я не работал ни разу в жизни. Родился я в Петербурге, холодном и праздном, в семье, которая никогда не знала труда и никаких забот. Помню, когда я приезжал домой из корпуса, то лакей стаскивал с меня сапоги, я капризничал в это время, а моя мать смотрела на меня с благоговением и удивлялась, когда другие на меня смотрели иначе. Меня оберегали от труда. Только едва ли удалось оберечь, едва ли! Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку. Я буду работать, а через какие-нибудь 25—30 лет работать будет уже каждый человек. Каждый!
Чебутыкин. Я не буду работать.
Тузенбах. Вы не в счет.
Соленый. Через двадцать пять лет вас уже не будет на свете, слава богу. Года через два-три вы умрете от кондрашки, или я вспылю и всажу вам пулю в лоб, ангел мой. (Вынимает из кармана флакон с духами и опрыскивает себе грудь, руки.)
Чебутыкин (смеется). А я в самом деле никогда ничего не делал. Как вышел из университета, так не ударил пальцем о палец, даже ни одной книжки не прочел, а читал только одни газеты. (Вынимает из кармана другую газету.) Вот. Знаю по газетам, что был, положим, Добролюбов, а что он там писал — не знаю. Бог его знает.
Слышно, как стучат в пол из нижнего этажа.
Вот. Зовут меня вниз, кто-то ко мне пришел. Сейчас приду. погодите. (Торопливо уходит, расчесывая бороду.)
Ирина. Это он что-то выдумал.
Тузенбах. Да. Ушел с торжественной физиономией, очевидно, принесет вам сейчас подарок.
Ирина. Как это неприятно!
Ольга. Да, это ужасно. Он всегда делает глупости.
Маша. У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том. Златая цепь на дубе том. (Встает и напевает тихо.)
Ольга. Ты сегодня невеселая, Маша.
Маша, напевая, надевает шляпу.
Тузенбах. Уходить с именин!
Маша. Все равно. Приду вечером. Прощай, моя хорошая. (Целует Ирину.) Желаю тебе еще раз, будь здорова, будь счастлива. В прежнее время, когда был жив отец, к нам на именины приходило всякий раз по тридцать-сорок офицеров, было шумно, а сегодня только полтора человека и тихо, как в пустыне. Я уйду. Сегодня я в мерлехлюндии, невесело мне, и ты не слушай меня. (Смеясь сквозь слезы.) После поговорим, а пока прощай, моя милая, пойду куда-нибудь.
Ирина (недовольная). Ну, какая ты.
Ольга (со слезами). Я понимаю тебя, Маша.
Соленый. Если философствует мужчина, то это будет философистика или там софистика; если же философствует женщина или две женщины, то уж это будет — потяни меня за палец.
Маша. Что вы хотите этим сказать, ужасно страшный человек?
Соленый. Ничего. Он ахнуть не успел, как на него медведь насел.
Маша (Ольге, сердито). Не реви!
Входят Анфиса и Ферапонт с тортом.
Анфиса. Сюда, батюшка мой. Входи, ноги у тебя чистые. (Ирине.) Из земской управы, от Протопопова, Михаила Иваныча. Пирог.
Ирина. Спасибо. Поблагодари. (Принимает торт.)
Ирина (громче). Поблагодари!
Ольга. Нянечка, дай ему пирога. Ферапонт, иди, там тебе пирога дадут.
Анфиса. Пойдем, батюшка Ферапонт Спиридоныч. Пойдем. (Уходит с Ферапонтом.)
Маша. Не люблю я Протопопова, этого Михаила Потапыча, или Иваныча. Его не следует приглашать.
Ирина. Я не приглашала.
Входит Чебутыкин, за ним солдат с серебряным самоваром; гул изумления и недовольства.
Ольга (закрывает лицо руками). Самовар! Это ужасно! (Уходит в залу к столу.)
Ирина. Голубчик Иван Романыч, что вы делаете!
Тузенбах (смеется). Я говорил вам.
Маша. Иван Романыч, у вас просто стыда нет!
Чебутыкин. Милые мои, хорошие мои, вы у меня единственные, вы для меня самое дорогое, что только есть на свете. Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик. Ничего во мне нет хорошего, кроме этой любви к вам, и если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете. (Ирине.) Милая, деточка моя, я знаю вас со дня вашего рождения. носил на руках. я любил покойницу маму.
Ирина. Но зачем такие дорогие подарки!
Чебутыкин (сквозь слезы, сердито). Дорогие подарки. Ну вас совсем! (Денщику.) Неси самовар туда. (Дразнит.) Дорогие подарки.
Денщик уносит самовар в залу.
Анфиса (проходя через гостиную). Милые, полковник незнакомый! Уж пальто снял, деточки, сюда идет. Аринушка, ты же будь ласковая, вежливенькая. (Уходя.) И завтракать уже давно пора. Господи.
Тузенбах. Вершинин, должно быть.
Вершинин (Маше и Ирине). Честь имею представиться: Вершинин. Очень, очень рад, что, наконец, я у вас. Какие вы стали! Ай! ай!
Ирина. Садитесь, пожалуйста. Нам очень приятно.
Вершинин (весело). Как я рад, как я рад! Но ведь вас три сестры. Я помню — три девочки. Лиц уж не помню, но что у вашего отца, полковника Прозорова, были три маленьких девочки, я отлично помню и видел собственными глазами. Как идет время! Ой, ой, как идет время!
Тузенбах. Александр Игнатьевич из Москвы.
Ирина. Из Москвы? Вы из Москвы?
Вершинин. Да, оттуда. Ваш покойный отец был там батарейным командиром, а я в той же бригаде офицером. (Маше.) Вот ваше лицо немножко помню, кажется.
Ирина. Оля! Оля! (Кричит в залу.) Оля, иди же!
Ольга входит из залы в гостиную.
Подполковник Вершинин, оказывается, из Москвы.
Вершинин. Вы, стало быть, Ольга Сергеевна, старшая. А вы Мария. А вы Ирина — младшая.
Ольга. Вы из Москвы?
Вершинин. Да. Учился в Москве и начал службу в Москве, долго служил там, наконец получил здесь батарею — перешел сюда, как видите. Я вас не помню собственно, помню только, что вас было три сестры. Ваш отец сохранился у меня в памяти, вот закрою глаза и вижу, как живого. Я у вас бывал в Москве.
Ольга. Мне казалось, я всех помню, и вдруг.
Вершинин. Меня зовут Александром Игнатьевичем.
Ирина. Александр Игнатьевич, вы из Москвы. Вот неожиданность!
Ольга. Ведь мы туда переезжаем.
Ирина. Думаем, к осени уже будем там. Наш родной город, мы родились там. На Старой Басманной улице.
Обе смеются от радости.
Маша. Неожиданно земляка увидели. (Живо.) Теперь вспомнила! Помнишь, Оля, у нас говорили: «влюбленный майор». Вы были тогда поручиком и в кого-то были влюблены, и вас все дразнили почему-то майором.
Вершинин (смеется). Вот, вот. Влюбленный майор, это так.
Маша. У вас были тогда только усы. О, как вы постарели! (Сквозь слезы.) Как вы постарели!
Вершинин. Да, когда меня звали влюбленным майором, я был еще молод, был влюблен. Теперь не то.
Ольга. Но у вас еще ни одного седого волоса. Вы постарели, но еще не стары.
Вершинин. Однако уже сорок третий год. Вы давно из Москвы?
Ирина. Одиннадцать лет. Ну, что ты, Маша, плачешь, чудачка. (Сквозь слезы.) И я заплачу.
Маша. Я ничего. А на какой вы улице жили?
Вершинин. На Старой Басманной.
Ольга. И мы там тоже.
Вершинин. Одно время я жил на Немецкой улице. С Немецкой улицы я хаживал в Красные казармы. Там по пути угрюмый мост, под мостом вода шумит. Одинокому становится грустно на душе.
А Здесь какая широкая, какая богатая река! Чудесная река!
Ольга. Да, но только холодно. Здесь холодно и комары.
Вершинин. Что вы! Здесь такой здоровый, хороший, славянский климат. Лес, река. и здесь тоже березы. Милые, скромные березы, я люблю их больше всех деревьев. Хорошо здесь жить. Только странно, вокзал железной дороги в двадцати верстах. И никто не знает, почему это так.
Соленый. А я знаю, почему это так.
Все глядят на него.
Потому что если бы вокзал был близко, то не был бы далеко, а если он далеко, то, значит, не близко.
Тузенбах. Шутник, Василий Васильич.
Ольга. Теперь и я вспомнила вас. Помню.
Вершинин. Я вашу матушку знал.
Чебутыкин. Хорошая была, царство ей небесное.
Ирина. Мама в Москве погребена.
Ольга. В Ново-Девичьем.
Маша. Представьте, я уж начинаю забывать ее лицо. Так и о нас не будут помнить. Забудут.
Вершинин. Да. Забудут. Такова уж судьба наша, ничего не поделаешь. То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным,— придет время,— будет забыто или будет казаться неважным.
И интересно, мы теперь совсем не можем знать, что, собственно, будет считаться высоким, важным и что жалким, смешным. Разве открытие Коперника или, положим, Колумба не казалось в первое время ненужным, смешным, а какой-нибудь пустой вздор, написанный чудаком, не казался истиной? И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой, быть может, даже грешной.
Тузенбах. Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий!
Соленый (тонким голосом.) Цып, цып, цып. Барона кашей не корми, а только дай ему пофилософствовать.
Тузенбах. Василий Васильич, прошу вас оставить меня в покое. (Садится на другое место.) Это скучно, наконец.
Соленый (тонким голосом). Цып, цып, цып.
Тузенбах (Вершинину). Страдания, которые наблюдаются теперь,— их так много! — говорят все-таки об известном нравственном подъеме, которого уже достигло общество.
Вершинин. Да, да, конечно.
Чебутыкин. Вы только что сказали, барон, нашу жизнь назовут высокой; но люди всё же низенькие. (Встает.) Глядите, какой я низенький. Это для моего утешения надо говорить, что жизнь моя высокая, понятная вещь.
За сценой игра на скрипке.
Маша. Это Андрей играет, наш брат.
Ирина. Он у нас ученый. Должно быть, будет профессором. Папа был военным, а его сын избрал себе ученую карьеру.
Маша. По желанию папы.
Ольга. Мы сегодня его задразнили. Он, кажется, влюблен немножко.
Ирина. В одну здешнюю барышню. Сегодня она будет у нас, по всей вероятности.
Маша. Ах, как она одевается! Не то чтобы некрасиво, не модно, а просто жалко. Какая-то странная, яркая, желтоватая юбка с этакой пошленькой бахромой и красная кофточка. И щеки такие вымытые, вымытые! Андрей не влюблен — я не допускаю, все-таки у него вкус есть, а просто он так, дразнит нас, дурачится. Я вчера слышала, она выходит за Протопопова, председателя здешней управы. И прекрасно. (В боковую дверь.) Андрей, поди сюда! Милый, на минутку!
Ольга. Это мой брат, Андрей Сергеич.
Андрей. Прозоров. (Утирает вспотевшее лицо.) Вы к нам батарейным командиром?
Ольга. Можешь представить, Александр Игнатьич из Москвы.
Андрей. Да? Ну, поздравляю, теперь мои сестрицы не дадут вам покою.
Вершинин. Я уже успел надоесть вашим сестрам.
Ирина. Посмотрите, какую рамочку для портрета подарил мне сегодня Андрей! (Показывает рамочку.) Это он сам сделал.
Вершинин (глядя на рамочку и не зная, что сказать). Да. вещь.
Ирина. И вот ту рамочку, что над пианино, он тоже сделал.
Андрей машет рукой и отходит.
Ольга. Он у нас и ученый, и на скрипке играет, и выпиливает разные штучки, одним словом, мастер на все руки. Андрей, не уходи! У него манера — всегда уходить. Поди сюда!
Маша и Ирина берут его под руки и со смехом ведут назад.
Андрей. Оставьте, пожалуйста.
Маша. Какой смешной! Александра Игнатьевича называли когда-то влюбленным майором, и он нисколько не сердился.
Маша. А я хочу тебя назвать: влюбленный скрипач!
Ирина. Или влюбленный профессор.
Ольга. Он влюблен! Андрюша влюблен!
Ирина (аплодируя). Браво, браво! Бис! Андрюшка влюблен!
Чебутыкин (подходит сзади к Андрею и берет его обеими руками за талию). Для любви одной природа нас на свет произвела! (Хохочет; он все время с газетой.)
Андрей. Ну, довольно, довольно. (Утирает лицо.) Я всю ночь не спал и теперь немножко не в себе, как говорится. До четырех часов читал, потом лег, но ничего не вышло. Думал о том, о сем, а тут ранний рассвет, солнце так и лезет в спальню. Хочу за лето, пока буду здесь, перевести одну книжку с английского.
Вершинин. А вы читаете по-английски?
Андрей. Да. Отец, царство ему небесное, угнетал нас воспитанием. Это смешно и глупо, но в этом все-таки надо сознаться, после его смерти я стал полнеть и вот располнел в один год, точно мое тело освободилось от гнета. Благодаря отцу я и сестры знаем французский, немецкий и английский языки, а Ирина знает еще по-итальянски. Но чего это стоило!
Маша. В этом городе знать три языка ненужная роскошь. Даже и не роскошь, а какой-то ненужный придаток, вроде шестого пальца. Мы знаем много лишнего.
Вершинин. Вот-те на! (Смеется.) Знаете много лишнего! Мне кажется, нет и не может быть такого скучного и унылого города, в котором был бы не нужен умный, образованный человек. Допустим, что среди ста тысяч населения этого города, конечно, отсталого и грубого, таких, как вы, только три. Само собою разумеется, вам не победить окружающей вас темной массы; в течение вашей жизни мало-помалу вы должны будете уступить и затеряться в стотысячной толпе, вас заглушит жизнь, но все же вы не исчезнете, не останетесь без влияния; таких, как вы, после вас явится уже, быть может, шесть, потом двенадцать и так далее, пока наконец такие, как вы, не станут большинством. Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то он должен предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней, он должен для этого видеть и знать больше, чем видели и знали его дед и отец. (Смеется.) А вы жалуетесь, что знаете много лишнего.
Маша (снимает шляпу). Я остаюсь завтракать.
Ирина (со вздохом). Право, все это следовало бы записать.
Андрея нет, он незаметно ушел.
Тузенбах. Через много лет, вы говорите, жизнь на земле будет прекрасной, изумительной. Это правда. Но, чтобы участвовать в ней теперь, хотя издали, нужно приготовляться к ней, нужно работать.
Вершинин (встает). Да. Сколько, однако, у вас цветов! (Оглядываясь.) И квартира чудесная. Завидую! А я всю жизнь мою болтался по квартиркам с двумя стульями, с одним диваном, и с печами, которые всегда дымят. У меня в жизни не хватало именно вот таких цветов. (Потирает руки.) Эх! Ну, да что!
Тузенбах. Да, нужно работать. Вы, небось, думаете: расчувствовался немец. Но я, честное слово, русский и по-немецки даже не говорю. Отец у меня православный.
Вершинин (ходит по сцене). Я часто думаю: что если бы начать жизнь снова, притом сознательно? Если бы одна жизнь, которая уже прожита, была, как говорится, начерно, другая — начисто! Тогда каждый из нас, я думаю, постарался бы прежде всего не повторять самого себя, по крайней мере создал бы для себя иную обстановку жизни, устроил бы себе такую квартиру с цветами, с массою света. У меня жена, двое девочек, притом жена дама нездоровая и так далее, и так далее, ну, а если бы начинать жизнь сначала, то я не женился бы. Нет, нет!
Входит Кулыгин в форменном фраке.
Кулыгин (подходит к Ирине). Дорогая сестра, позволь мне поздравить тебя с днем твоего ангела и пожелать искренно, от души, здоровья и всего того, что можно пожелать девушке твоих лет. И позволь поднести тебе в подарок вот эту книжку. (Подает книжку.) История нашей гимназии за пятьдесят лет, написанная мною. Пустяшная книжка, написана от нечего делать, но ты все-таки прочти. Здравствуйте, господа! (Вершинину.) Кулыгин, учитель здешней гимназии. Надворный советник. (Ирине.) В этой книжке ты найдешь список всех кончивших курс в нашей гимназии за эти пятьдесят лет. Feci quod potui, faciant meliora potentes 1. (Целует Машу).
Ирина. Но ведь на Пасху ты уже подарил мне такую книжку.
Кулыгин (смеется). Не может быть! В таком случае отдай назад, или вот лучше отдай полковнику. Возьмите, полковник. Когда-нибудь прочтете от скуки.
Вершинин. Благодарю вас. (Собирается уйти.) Я чрезвычайно рад, что познакомился.
Ольга. Вы уходите? Нет, нет!
Ирина. Вы останетесь у нас завтракать. Пожалуйста.
Вершинин (кланяется). Я, кажется, попал на именины. Простите, я не знал, не поздравил вас. (Уходит с Ольгой в залу.)
Кулыгин. Сегодня, господа, воскресный день, день отдыха, будем же отдыхать, будем веселиться каждый сообразно со своим возрастом и положением. Ковры надо будет убрать на лето и спрятать до зимы. Персидским порошком или нафталином. Римляне были здоровы, потому что умели трудиться, умели и отдыхать, у них была mens sana in corpore sano 2. Жизнь их текла по известным формам. Наш директор говорит: главное во всякой жизни — это ее форма. Что теряет свою форму, то кончается — и в нашей обыденной жизни то же самое. (Берет Машу за талию, смеясь.) Маша меня любит. Моя жена меня любит. И оконные занавески тоже туда с коврами. Сегодня я весел, в отличном настроении духа. Маша, в четыре часа сегодня мы у директора. Устраивается прогулка педагогов и их семейств.
Кулыгин (огорченный). Милая Маша, почему?
Маша. После об этом. (Сердито.) Хорошо, я пойду, только отстань, пожалуйста. (Отходит.)
Кулыгин. А затем вечер проведем у директора. Несмотря на свое болезненное состояние, этот человек старается прежде всего быть общественным. Превосходная, светлая личность. Великолепный человек. Вчера после совета он мне говорит: «Устал, Федор Ильич! Устал!» (Смотрит на стенные часы, потом на свои.) Ваши часы спешат на семь минут. Да, говорит, устал!
За сценой игра на скрипке.
Ольга. Господа, милости просим, пожалуйте завтракать! Пирог!
Кулыгин. Ах, милая моя Ольга, милая моя! Я вчера работал с утра до одиннадцати часов вечера, устал и сегодня чувствую себя счастливым. (Уходит в залу к столу.) Милая моя.
Чебутыкин (кладет газету в карман, причесывает бороду). Пирог? Великолепно!
Маша (Чебутыкину строго). Только смотрите: ничего не пить сегодня. Слышите? Вам вредно пить.
Чебутыкин. Эва! У меня уж прошло. Два года, как запоя не было. (Нетерпеливо.) Э, матушка, да не все ли равно!
Маша. Все-таки не смейте пить. Не смейте. (Сердито, но так, чтобы не слышал муж.) Опять, черт подери, скучать целый вечер у директора!
Тузенбах. Я бы не пошел на вашем месте. Очень просто.
Чебутыкин. Не ходите, дуся моя.
Маша. Да, не ходите. Эта жизнь проклятая, невыносимая. (Идет в залу.)
Чебутыкин (идет к ней). Ну-у!
Соленый (проходя в залу). Цып, цып, цып.
Тузенбах. Довольно, Василий Васильич. Будет!
Соленый. Цып, цып, цып.
Кулыгин (весело). Ваше здоровье, полковник. Я педагог, и здесь в доме свой человек, Машин муж. Она добрая, очень добрая.
Вершинин. Я выпью вот этой темной водки. (Пьет.) Ваше здоровье! (Ольге.) Мне у вас так хорошо.
В гостиной остаются только Ирина и Тузенбах.
Ирина. Маша сегодня не в духе. Она вышла замуж восемнадцати лет, когда он казался ей самым умным человеком. А теперь не то. Он самый добрый, но не самый умный.
Ольга (нетерпеливо). Андрей, иди же наконец!
Андрей (за сценой). Сейчас. (Входит и идет к столу.)
Тузенбах. О чем вы думаете?
Ирина. Так. Я не люблю и боюсь этого вашего Соленого. Он говорит одни глупости.
Тузенбах. Странный он человек. Мне и жаль его, и досадно, но больше жаль. Мне кажется, он застенчив. Когда мы вдвоем с ним, то он бывает очень умен и ласков, а в обществе он грубый человек, бретер. Не ходите, пусть пока сядут за стол. Дайте мне побыть около вас. О чем вы думаете?
Вам двадцать лет, мне еще нет тридцати. Сколько лет нам осталось впереди, длинный, длинный ряд дней, полных моей любви к вам.
Ирина. Николай Львович, не говорите мне о любви.
Тузенбах (не слушая). У меня страстная жажда жизни, борьбы, труда, и эта жажда в душе слилась с любовью к вам, Ирина, и, как нарочно, вы прекрасны, и жизнь мне кажется такой прекрасной! О чем вы думаете?
Ирина. Вы говорите: прекрасна жизнь. Да, но если она только кажется такой! У нас, трех сестер, жизнь не была еще прекрасной, она заглушала нас, как сорная трава. Текут у меня слезы. Это не нужно. (Быстро вытирает лицо, улыбается.) Работать нужно, работать. Оттого нам невесело и смотрим мы на жизнь так мрачно, что не знаем труда. Мы родились от людей, презиравших труд.
Наталия Ивановна входит; она в розовом платье, с зеленым поясом.
Наташа. Там уже завтракать садятся. Я опоздала. (Мельком глядится в зеркало, поправляется.) Кажется, причесана ничего себе. (Увидев Ирину.) Милая Ирина Сергеевна, поздравляю вас! (Целует крепко и продолжительно.) У вас много гостей, мне, право, совестно. Здравствуйте, барон!
Ольга (входя в гостиную). Ну, вот и Наталия Ивановна. Здравствуйте, моя милая!
Наташа. С именинницей. У вас такое большое общество, я смущена ужасно.
Ольга. Полно, у нас всё свои. (Вполголоса испуганно.) На вас зеленый пояс! Милая, это не хорошо!
Наташа. Разве есть примета?
Ольга. Нет, просто не идет. и как-то странно.
Наташа (плачущим голосом). Да? Но ведь это не зеленый, а скорее матовый. (Идет за Ольгой в залу.)
В зале садятся завтракать; в гостиной ни души.
Кулыгин. Желаю тебе, Ирина, жениха хорошего. Пора тебе уж выходить.
Чебутыкин. Наталья Ивановна, и вам женишка желаю.
Кулыгин. У Натальи Ивановны уже есть женишок.
Маша (стучит вилкой по тарелке). Выпью рюмочку винца! Эх-ма, жизнь малиновая, где наша не пропадала!
Кулыгин. Ты ведешь себя на три с минусом.
Вершинин. А наливка вкусная. На чем это настоено?
Соленый. На тараканах.
Ирина (плачущим голосом). Фу! Фу! Какое отвращение.
Ольга. За ужином будет жареная индейка и сладкий пирог с яблоками. Слава богу, сегодня целый день я дома, вечером — дома. Господа, вечером приходите.
Вершинин. Позвольте и мне прийти вечером!
Наташа. У них попросту.
Чебутыкин. Для любви одной природа нас на свет произвела. (Смеется.)
Андрей (сердито). Перестаньте, господа! Не надоело вам.
Федотик и Родэ входят с большой корзиной цветов.
Федотик. Однако уже завтракают.
Родэ (громко и картавя). Завтракают? Да, уже завтракают.
Федотик. Погоди минутку! (Снимает фотографию.) Раз! Погоди еще немного. (Снимает другую фотографию.) Два! Теперь готово!
Берут корзину и идут в залу, где их встречают с шумом.
Родэ (громко). Поздравляю, желаю всего, всего! Погода сегодня очаровательная, одно великолепие. Сегодня все утро гулял с гимназистами. Я преподаю в гимназии гимнастику.
Федотик. Можете двигаться, Ирина Сергеевна, можете! (Снимая фотографию.) Вы сегодня интересны. (Вынимает из кармана волчок.) Вот, между прочим, волчок. Удивительный звук.
Ирина. Какая прелесть!
Маша. У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том. Златая цепь на дубе том. (Плаксиво.) Ну, зачем я это говорю? Привязалась ко мне эта фраза с самого утра.
Кулыгин. Тринадцать за столом!
Родэ (громко). Господа, неужели вы придаете значение предрассудкам?
Кулыгин. Если тринадцать за столом, то, значит, есть тут влюбленные. Уж не вы ли, Иван Романович, чего доброго.
Чебутыкин. Я старый грешник, а вот отчего Наталья Ивановна сконфузилась, решительно понять не могу.
Громкий смех; Наташа выбегает из залы в гостиную, за ней Андрей.
Андрей. Полно, не обращайте внимания! Погодите. постойте, прошу вас.
Наташа. Мне стыдно. Я не знаю, что со мной делается, а они поднимают меня на смех. То, что я сейчас вышла из-за стола, неприлично, но я не могу. не могу. (Закрывает лицо руками.)
Андрей. Дорогая моя, прошу вас, умоляю, не волнуйтесь. Уверяю вас, они шутят, они от доброго сердца. Дорогая моя, моя хорошая, они все добрые, сердечные люди и любят меня и вас. Идите сюда к окну, нас здесь не видно им. (Оглядывается.)
Наташа. Я так не привыкла бывать в обществе.
Андрей. О молодость, чудная, прекрасная молодость! Моя дорогая, моя хорошая, не волнуйтесь так. Верьте мне, верьте. Мне так хорошо, душа полна любви, восторга. О, нас не видят! Не видят! За что, за что я полюбил вас, когда полюбил — о, ничего не понимаю. Дорогая моя, хорошая, чистая, будьте моей женой! Я вас люблю, люблю. как никого никогда.
Два офицера входят и, увидев целующуюся пару, останавливаются в изумлении.
Сделал, что мог; пусть, кто может, сделает лучше (лат.).
здоровый дух в здоровом теле (лат.).
ТРИ СЕСТРЫ 02 Действие второе. Драма в четырех действиях
Декорация первого акта. Восемь часов вечера. За сценой на улице едва с.
ТРИ СЕСТРЫ 03 Действие третье. Драма в четырех действиях
Комната Ольги и Ирины. Налево и направо постели, загороженные ширмами.