время априорная форма чувственности
Пространство и время — априорные формы чувственности
Пространство — это априорная форма внешнего чувства (или внешнего созерцания), тогда как время — априорная форма чувства внутреннего (внутреннего созерцания).
Чтобы разрешить этот каверзный вопрос, Кант пересматривает прежнее представление о человеческой чувственности, согласно которому чувственность лишь доставляет нам многообразие ощущений, в то время как принцип единства исходит из понятий разума. Многообразие ощущений, говорит Кант, действительно дает нам чувственное восприятие; ощущение — это содержание, материя чувственности. Но помимо того, наша чувственность имеет свои доопытные, априорные формы в которые с самого начала как бы «укладываются» эти ощущения, с помощью которых ощущения как бы упорядочиваются. Эти формы — пространство и время.
Синтетические суждения могут быть априорными в том случае, если они опираются только на форму чувственности, а не на чувственный материал. А таковы, по Канту, именно суждения математики, которая конструирует свой предмет, опираясь либо на чистое созерцание пространства (геометрия), либо на чистое созерцание времени (арифметика). Это не значит, конечно, что тем самым математика не нуждается в понятиях рассудка. Но из одних только понятий, без обращения к интуиции, то есть созерцанию пространства и времени, она не может обойтись. Таким образом, рассмотрение пространства и времени не как форм бытия вещей самих по себе, а как априорных форм чувственности познающего субъекта позволяет Канту дать обоснование объективной значимости идеальных конструкций — прежде всего конструкций математики. Тем самым и дается ответ на вопрос, как возможны синтетические суждения аpriori.
Время априорная форма чувственности
Вопросы философии. 2003. № 9. С. 134-150.
© П.П.Гайденко
Проблема времени у Канта: время как априорная форма чувственности и вневременность вещей в себе
Критика Кантом психологической
и онтологической интерпретаций времени
Мне думается, что в этом пункте Кант находился под влиянием Лейбница с его учением о том, что в нашей душе нет врожденных идей, а есть лишь врожденные предрасположения, которые при соприкосновении с опытом получают свою реализацию; врожденными оказываются, таким образом, лишь возможности, актуализирующиеся благодаря их действию в опыте. Однако этот вопрос требует специального рассмотрения.
времени перед пространством
«Критика чистого разума» : время как трансцендентальная схема
Таким образом, Кант предлагает новый подход к познанию: наше познание не согласуется с предметом, как это полагала прежняя метафизика, а конструирует предмет ; это давно признано математиками и физиками по отношению к их предметам, но до сих пор не принималось философами, которые, как раньше и сам Кант, считали, что вещи, как они существуют сами по себе, являются умопостигаемыми, а потому познаются с помощью чистых понятий рассудка. Теперь Кант отвергает такую точку зрения: он пришел к выводу о субъективном источнике не только форм чувственности, но и рассудочных понятий. «Если бы созерцания должны были согласоваться со свойствами предметов, то мне не понятно, каким образом можно было бы знать что-либо a priori об этих свойствах; наоборот, если предметы (как объекты чувств) согласуются с нашей способностью к созерцанию, то я вполне представляю себе возможность априорного знания. Но я не могу остановиться на этих созерцаниях, и для того чтобы они сделались знанием, я должен их как представления отнести к чему-нибудь как к предмету, который я должен определить посредством этих созерцаний. Отсюда следует, что я могу допустить одно из двух: либо понятия, посредством которых я осуществляю это определение, также сообразуются с предметом, и тогда я вновь впадаю в прежнее затруднение относительно того, каким образом я могу что-то узнать a priori о предмете; либо же допустить, что предметы, или, что то же самое, опыт, единственно в котором их (как данные предметы) и можно познать, сообразуются с этими понятиями. В этом последнем случае я тотчас же вижу путь более легкого решения вопроса, так как опыт сам есть вид познания, требующий [участия] рассудка, правила которого я должен предполагать в себе еще до того, как мне даны предметы, стало быть, a priori ; эти правила должны быть выражены в априорных понятиях, с которыми, стало быть, все предметы опыта должны необходимо сообразоваться и согласоваться» [44].
Вневременное бытие и практический разум.
Бессмертие индивидуальной души
7. Кант И. Сочинения в 6 томах. Т. 2, С. 372.
Пространство и время — априорные формы чувственности
Чтобы разрешить этот каверзный вопрос, Кант пересматривает прежнее представление о человеческой чувственности, согласно которому чувственность лишь доставляет нам многообразие ощущений, в то время как принцип единства исходит из понятий разума. Многообразие ощущений, говорит Кант, действительно дает нам чувственное восприятие; ощущение — это содержание, материя чувственности. Но помимо того, наша чувственность имеет свои доопытные, априорные формы, в которые эти ощущения с самого начала как бы «укладываются», с помощью которых они как бы упорядочиваются. Эти формы — пространство и время. Пространство — это априорная форма внешнего чувства (или внешнего созерцания), тогда как время — априорная форма внутреннего чувства (внутреннего созерцания).
Синтетические суждения могут быть априорными в том случае, если они опираются только на форму чувственности, а не на чувственный материал. А таковы, по Канту, именно суждения математики, которая конструирует свой предмет, опираясь либо на чистое созерцание пространства (геометрия), либо на чистое созерцание времени (арифметика). Это не значит, конечно, что тем самым математика не нуждается в понятиях рассудка. Но одними только понятиями, без обращения к интуиции, то есть созерцанию пространства и времени, она не может обойтись. Таким образом, рассмотрение пространства и времени не как форм бытия вещей самих по себе, а как априорных форм чувственности познающего субъекта позволяет Канту дать обоснование объективной значимости идеальных конструкций — прежде всего конструкций математики. Тем самым и дается ответ на вопрос, как возможны априорные (доопытные) синтетические суждения.
Дата добавления: 2015-02-25 ; просмотров: 587 ; ЗАКАЗАТЬ НАПИСАНИЕ РАБОТЫ
Чувственность и ее всеобщие формы — пространство и время.
Учение о чувственности Кант называет трансцендентальной эстетикой. Понятие «трансцендентальное» найдет в дальнейшем свое объяснение, а пока надо раскрыть тот непривычный для сегодняшнего читателя смысл, который вкладывается в слово «эстетика». В соответствии с обычным для времени Канта понимание слово это как раз и обозначало учение о чувственности — ощущениях, восприятиях, представлениях. Уже, правда, входило в оборот и другое значение слова «эстетика» — учение о прекрасном, об искусстве. Но кантовское словоупотребление традиционное. Начиная транцендентальную эстетику, Кант снова делает первые шаги по пути, проложенному материализмом и сенсуализмом. «Каким образом и при помощи каких бы средств ни относилось познание к предметам, во всяком случае созерцание есть именно тот способ, каким познание непосредственно относится к ним и к которому как к средству стремится всякое мышление. Созерцание имеет место, только если нам дается предмет; а это в свою очередь возможно, по крайней мере для нас, людей, лишь благодаря тому, что предмет некоторым образом воздействует на нашу душу (das Gemut afficiere). Эта способность (восприимчивость) получать представления тем способом, каким предметы воздействуют на нас, называется чувственностью. Следовательно, посредством чувственности предметы нам даются, и только она доставляет нам созерцания; мыслятся же предметы рассудком, и из рассудка возникают понятия».
Способности чувственности и рассудка — т.е. способность воспринимать, принимать впечатления, стало быть, созерцать предмет и способность мыслить его — существуют лишь в неразрывном взаимодействии. Только благодаря их единству возможен опыт. Опыт Кант и определяет как взаимодействие чувственности и рассудка. Тем не менее он считает возможным в трансцендентальной эстетике приступить к относительно самостоятельному изучению чувственности и ее форм.
Исследование чувственности для Канта прежде всего означает выделение элементов чувственности и их пристальное исследование. Не все элементы изучаются одинаково глубоко и подробно. Так, с самого начала Кант выделяет ощущения и явления как элементы чувственности. Определение ощущения в общем близко к закрепившемуся у нас пониманию этого элемента познания; оно по существу заимствовано Кантом у сенсуализма. «Действие предмета на способность представления, поскольку мы подвергаемся воздействию его (afficiert werden), есть ощущение. Те-созерцания, которые относятся к предмету посредством ощущения, называются эмпирическими». А вот благодаря специфическому определению слова «явление» Кант уже готовит отход от сенсуалистической, эмпирической традиции в истории философии: «Неопределенный предмет эмпирического созерцания называется явлением». Сенсуализм исходил из того, что через явления предмет схватывается более или менее адекватным образом. Кант же считает, что в явлении «есть» явленность не предмета самого по себе, а предмета созерцания, но это предмет сугубо неопределенный. Тут и начинает завязываться узел, который силилась развязать — или, наоборот, связать потуже — послекантовская философия.
Другой лагерь критиков образовали те, кто оспаривал кантовское рассмотрение мира явлений как барьера, отделяющего познание от вещей самих по себе. Лагерь этот совершенно неоднороден. В Него входили и входят идеалисты (Гегель, Хайдеггер) и материалисты (Маркс, Ленин). Их доводы, хотя и проистекающие из различных оснований, сводились и сводятся к тому, что Кант значительно преуменьшает «раскрывающую» силу явления. Предмет уже в явлении — и, быть может, в особенности в явлении — предстает не разъятым на субъективные ощущения, а «возникает» перед взором человека в его целостности, подлинности, убедительности.
Но ведь Кант с самого начала мыслит исследовать познание, осуществляемое с помощью чувственной способности. А анализ чувственности он ведет тем способом, который заимствует у естествознания: целостное познание, опыт расчленяется прежде всего на две способности — чувственность и рассудок, но и каждая способность далее искусственно, аналитически расчленяется на элементы. То в явлениях, что соответствует ощущениям, Кант называет «материей явления», представляющей все его многообразие. Но ведь должно существовать нечто, рассуждает Кант, что упорядочивает, организует мир ощущений. Таким организующим началом не могут быть сами ощущения. Значит, есть нечто, упорядочивающее материальные элементы явления, что происходит благодаря его формам. Именно благодаря форме, согласно Канту, мы получаем не некое хаотичное многообразие ощущений, а явление как организованное, упорядоченное целое; нам является, хотя и не вполне определенно, предмет как целое. Значит, чувственность — не только способность воспринимать впечатления, что могло бы сделать эту способность чисто пассивной. В чувственности должны быть заключены некоторые моменты, делающие ее активной человеческой способностью. Человек потому способен воспринимать по законам, общим для человеческих существ, что кроме многообразной материи, кроме неповторимо множественных ощущений есть формы чувственности. Иными словами, есть что-то в нас, что сразу задает форму предметности — «дает» предмет в пространстве и времени. Пространство и время Кант и считает прежде всего формами чувственности.
Как формы чувственности пространство и время специфичны. Их Кант также называет априорными формами чувственности, а в их исследовании он видит главный интерес трансцендентальной эстетики. Прежде чем определить пространство и время как априорные формы чувственности, Кант вводит еще одно понятие, на первый взгляд странное, — понятие чистого созерцания. Странным его можно считать потому, что Кант заявляет: в таком созерцании нет ничего, что принадлежит ощущениям. Как же это возможно? Разве созерцание по самому определению не есть способность видения, т.е. ощущения? В том-то и дело, что Кант, имея в виду пространство и время, переходит к разбору другого типа созерцания. Возникает оно как следствие целого ряда следующих друг за другом теоретических процедур. В чем же специфика подхода Канта к теме, проблеме пространства и времени? Во-первых, в том, что подход этот философский, а не естественнонаучный: речь здесь идет не о пространстве и времени как свойстве вещей самих по себе, а о пространстве и времени как формах нашей чувственности. Стало быть, во-вторых, исследуется «субъективное» время — время, так сказать, человеческое (в отличие от «объективного» времени мира). Но, в-третьих, само это субъективное объективно для человека и человечества. Постулирование характеристик пространства и времени в «Критике чистого разума» развертывается по единой в принципе схеме. Есть только некоторые оттенки различия:
1. Пространство и время не суть эмпирические понятия, выводимые из внешнего опыта.
2. Пространство и время суть необходимые априорные созерцания, лежащие в основе всех созерцаний вообще.
3. Пространство и время суть не дискурсивные, или, как их еще называют, общие понятия, а чистые формы чувственного созерцания.
4. Пространство и время представляются как бесконечно данные величины.
При характеристике времени добавлен еще один пункт, причем определено различие между временем и пространством: «Время имеет только одно измерение: различные времена существуют не вместе, а последовательно (различные пространства, наоборот, существуют не друг после друга, а одновременно)».
Почему, согласно Канту, пространство и время не суть эмпирические понятия, выводимые из внешнего опыта (пункт 1)? Почему они не суть и дискурсивные, т.е. общие понятия? С одной стороны, Кант исходит из того, что данность предметов сознанию сама по себе еще не содержит, не гарантирует данности пространства и времени. По Канту, когда мы созерцаем отдельные предметы (а также сколь угодно обширные группы предметов), мы тем самым и тут же — вместе с опытом — еще не обретаем такого представления о пространстве и времени, которое носило бы всеобщий и необходимый характер, было бы аподиктическим. А именно оно (что также не всегда принимается во внимание) интересует Канта. Ибо он вовсе не отрицает, что какие-то представления о пространстве и времени «приходят» вместе с вещами. Однако в них не может быть гарантии всеобщности, необходимости; отдельные акты восприятия не дают им, следовательно, силы критериев, форм, организующих опыт. Это, с одной стороны. Но, с другой стороны, констатирует Кант, мы всегда со строгой необходимостью воспринимаем предметы как данные в пространстве и времени. «Когда мы имеем дело с явлениями вообще, мы не может устранить само время. «. Когда предмет является, он как бы заведомо дан как предмет «внешний» (пространственный) и как встраиваемый в какую-то последовательность. Отсюда Кант делает вывод, что и наше сознание «изначально», «заведомо», т.е. до всякого опыта, априорно должно располагать и фактически располагает своеобразными всеобщими критериями, позволяющими устанавливать положение предметов, перемену ими места и констатировать отношения последовательности, одновременности. Что же—в позитивном смысле — есть пространство? Что есть время? Какова, согласно Канту, их природа? В трансцендентальной эстетике Кант стремится доказать, что пространство и время — в качестве фундамента, критерия формы данности предметов — суть все-таки созерцания, представления, хотя и особые.
Почему пространство и время, по Канту, являются — каждое — созерцанием, точнее, «чистой формой чувственного созерцания»? Ответ на этот вопрос — главное, что требуется доказать в кантовской философской задаче. Основной аргумент в пользу «созерцательной природы» данной формы: время (как и пространство) — одно. «Различные времена суть лишь части одного и того же времени». Аналогично и с пространством. Поэтому охватить, представить пространство и время как таковые — значит, по существу подняться над их «частями». И в самом деле, достаточно нам начать наблюдать или воображать время в какой-то момент, в какой-то «точке», как сразу неизбежно приходится предположить некую единую «линию времени» (то же — в случае пространства). Отсюда и другое их свойство: каждое локализованное, условно ограниченное временное (и пространственное) отношение неизбежно должно находить «продолжение», уже не знающее ограничений. «Поэтому, — делает вывод Кант, — первоначальное представление о времени должно быть дано как неограниченное».
Благодаря доводам о том, что время (пространство) — одно и что оно бесконечно, считаются доказанными: 1) чувственная природа времени как критерия, формы всех и всяческих актов эмпирического созерцания предметов (потому-то пространство и время и понимаются Кантом как формы чувственного созерцания); 2) неэмпирическая (внеопытная) природа этого «чувственного созерцания» (потому-то пространство и время определяются как «чистые формы чувственного созерцания» ).
Новаторство теории времени Канта состояло именно в том, что ею был утвержден своеобразный «принцип дополнительности» мира вещей по отношению к сознанию субъекта и сознания субъекта по отношению к познанию являющегося ему мира вещей. В трансцендентальной эстетике это был, в частности, «принцип дополнительности» («невычитаемости») чувственности и ее форм по отношению к любым (актуальным процессам опытно-практического, теоретического освоения времени. Вряд ли можно предполагать, что подобный принцип, сегодня более ясный и достоверный, был освоен тогдашним естествознанием. В этом аспекте кантовское учение о времени было скорее не обобщением достижений естествознания, а их подлинно новаторским предвосхищением.
1.2.4. Трансцендентальная эстетика
Но разве не опыт учит младенца тому, что все вещи располагаются в пространстве? Нет, говорит Кант, «представление о пространстве должно уже быть дано заранее, чтобы те или иные ощущения были относимы к чему-то вне меня (т.е. к чему-то в другом месте пространства, а не в том, где я нахожусь) а также для того, чтобы я мог представлять их ….не только как различные, но как находящиеся в разных местах. ….сам внешний опыт становится возможен благодаря представлению о пространстве» [Кант, Т. 3, с. 130].
Обратим внимание также на то, что пространство и время являются именно формами созерцания. Они определяют собой не содержание, не характер или своеобразие тех или иных ощущений, а только общую форму их организации. Априорные формы чувственности функционируют одновременно с актами чувственного восприятия, синтезируя многообразные данные чувственного восприятия в формы пространства и времени. Благодаря этому получается, что все воспринимаемые нами предметы обладают определенными пространственными характеристиками. Например, они трехмерны. Таким образом, априорные формы чувственности, определяя характер нашего восприятия, определяют и предмет нашего восприятия. Ниже мы еще вернемся к этой теме.
Поэтому учение о пространстве и времени как априорных формах созерцания является основанием для ответа на поставленный в начале исследования вопрос, как возможна математика?
Для Канта, характерная черта математики состоит в том, что она должна представить свой объект в созерцании. Но это есть чистое, нечувственное созерцание, а вовсе не созерцание эмпирически существующих объектов. Такое созерцание представляет собой конструирование соответствующего объекта. Возьмем, например, утверждение: “Треугольник имеет три стороны”. Оно априорное (потому что треугольники, о которых говорит геометрия, не являются эмпирическими объектами, встречающимися в опыте) и синтетическое (потому что в понятии треугольника мыслится фигура, имеющая три угла, и не более того). Благодаря чему возможно подобное априорное синтетическое утверждение? Благодаря тому, что мы как бы построили пред своим умственным взором некий треугольник вообще, и потому знаем, что иначе как с тремя сторонами его построить нельзя. Т.е. конструируя такой объект, я создаю этим условие, при котором отдельные единичные треугольники только и могут мыслиться. И в то же время мы построили его как конкретный единичный объект (точнее, это схема конструирования произвольного треугольника!) и потому можем его созерцать и формулировать относительно него синтетические и необходимые суждения.
Геометрия опирается на априорное созерцание пространства, а арифметика – на априорное созерцание времени.
Таким образом, Кант обосновывает свою трактовку математики как науки, в которой определяющую роль играют синтетические суждения априори, доказывая, что рассуждения в геометрии и арифметике опираются на представления особого рода: созерцание конкретного, и одновременно всеобщего объекта, который на самом деле является схемой построения возможных объектов определенного рода.
Однако современная математика далеко выходит за пределы арифметики и евклидовой геометрии, о которых рассуждал Кант. Она конструирует объекты, которые очень трудно себе представить в наглядном созерцании. Современная наука, далее, признает геометрией физического пространства неевклидову геометрию. И это заставляет поставить вопрос о том, устарело или не устарело кантово понимание математики.
Разумеется, дальнейшее развитие математики и точного естествознания потребовало развития и модификации кантовских идей. Это осуществили, например, неокантианцы, о которых пойдет речь в конце данной главы. И в то же время можно привести аргументы в пользу того, что кантовский подход и его основные идеи не утратили своей актуальности.
Например, Кант рассматривает евклидову геометрию как «встроенную» в наш аппарат чувственного восприятия и, вследствие этого, в структуру чувственно воспринимаемого мира. Именно благодаря этому предложения евклидовой геометрии, с его точки зрения, являются синтетическими априорными истинами. В какой мере устарело это его представление? Поскольку мы продолжаем прилагать евклидову геометрию к миру нашего опыта, оно не очень устарело. Конечно, современная математика создала много теорий и конструкций, отличающихся от описаний Канта. Но она не изменила наше восприятие мира и наши способы счета окружающих нас предметов. А Кант связывает евклидову геометрию и арифметику с априорными формами восприятия, а не с априорными понятиями.
Кантово утверждение, что равенство 5+7=12 является синтетическим и требует определенного созерцания, также часто вызывает возражения у современных студентов, особенно тех, кто знаком с идеями логицизма и формализма[1]. Суть возражения состоит в том, что все арифметические утверждения являются дедуктивными следствиями из некоторого набора аксиом или рекурсивных схем. Эти схемы определяют все свойства чисел. Поэтому никакого конструирования арифметического объекта для созерцания не происходит и не требуется.
Для ответа на подобное возражение мы воспользуемся идеями Анри Пуанкаре, выдающегося математика, который придерживался убеждения в существовании синтетических априорных принципов, на которые опирается математическое познание.
Пусть имеется полная и адекватная система аксиом арифметики или евклидовой геометрии, и, работая в рамках этой аксиоматики, математик уже не прибегает ни к каким созерцаниям. Но что позволяет ему утверждать, что доказываемые им теоремы являются теоремами арифметики (евклидовой геометрии?). Не требуется ли для этого изначальное содержательное представление об объектах этих теорий?
Далее, допустим, что в арифметической теории имеется рекурсивная схема, определяющая, что такое число. Однако для того, чтобы такая схема давала нам определение любого числа, она должна опираться на неявное допущение возможности повторения одной и той же операции (взятие объекта, «следующего за») сколько угодно раз. А подобное допущение, составляющее необходимый компонент принципа математической индукции, близко тому, что Кант говорит об интуиции времени, лежащей в основе арифметики.
Кант осуществил очень тонкий анализ, который позволил указать на эту необходимую интуицию, первичную даже по отношению к доказательствам логицистов. Как утверждал А. Пуанкаре, математическая индукция является синтетическим априори принципом, лежащим в основе и арифметики, и всех доказательств адекватности любых формальных систем. В самом деле, доказательства того, что некоторая формальная система непротиворечива и способна выражать именно арифметику, используют математическую индукцию.
Часто утверждают также, что современные математические теории аналитичны, ибо представляют собой дедуктивные следствия из принятых аксиом.
Однако при этом забывают, что: во-первых, сами аксиомы не являются аналитическими (они не являются частным случаем закона тождества хотя бы потому, что существуют системы с взаимоисключающими аксиомами). Во-вторых, идея “предзаложенности всех теорем в аксиомах” имеет смысл в случае, когда имеется эффективная «процедура разрешения» (т.е. установления того, является ли некоторое предложение теоремой системы или нет) либо можно указать какое-то общее свойство аксиом, сохраняемое правилами вывода (истинность, например).
Чтобы говорить об истинности аксиом, надо иметь модель, относительно которой аксиомы истинны. Но откуда берется такая модель? Не из содержательных ли рассмотрений?
В то же время, для большого количества нетривиальных и сильных систем не существует процедуры разрешения, как и доказательства непротиворечивости. И это означает, что идея «предзаложенности всех теорем в аксиомах» не имеет достаточно определенного и четкого смысла. Например, учтем, что теоремы не вытекают из аксиом сами собой. Их выводят люди. Иногда для этого создаются особые конструкции, неожиданные методы рассуждения. Представим себе ситуацию, когда математик, имевший опыт работы с одними системами, начиная работать с совсем другими аксиоматическими системами, в другой области математики, вдруг видит возможность ввести на основе непривычной для него аксиоматики структуры, ему привычные, и так получить веер результатов, аналогичных привычной ему области. Было ли это предзаложено в аксиомах или нет?
Возможность задавать вопросы такого рода показывает, что кантовская трактовка предложений математики не утратила своей актуальности.
Подведем предварительные итоги.
Кантова трансцендентальная эстетика показывает, что чувственный опыт имеет сложную структуру. Его невозможно рассматривать как простой результат воздействия внешнего предмета на наши органы чувств. Внешние предметы, по Канту, воздействуют на наши органы чувств, но познающий субъект при этом не является пассивным регистратором этих воздействий. Субъект выступает как единство пассивности и активности; восприимчивости и спонтанности.
Отсюда становится понятным, почему арифметика и евклидова геометрия применимы к познанию внешнего мира. Ведь эти науки, по Канту, формулируют законы той самой координатной сетки, посредством которой мы организуем многообразие полученных нами чувственных впечатлений в трехмерную реальность, к которой и привыкли.
Обычный здравый рассудок считает ее не зависящей от него реальностью. Но так ли это? Если пространство и время являются формами нашего чувственного восприятия, то какие у нас основания считать, что вещи сами по себе, не зависимые от нашего сознания, рядоположны в пространстве и последовательны во времени? Поэтому Кант подчеркивает, что созерцания дают нам только явления, а не вещи сами по себе: “…наше чувственное представление никоим образом не есть представление о вещах самих по себе, а есть представление только о том способе, каким они нам являются” [Кант, Т. 4.,Ч.1, с.103]. «Все, что может быть дано нашим чувствам (внешним – в пространстве, внутреннему – во времени), мы созерцаем только так, как оно нам является, а не как оно есть само по себе…» [Кант, Т. 4. Ч.1, с.101]
Таким образом, учение Канта показывает нам, сколь сложную структуру имеет опыт. Поэтому отождествление знания, данного посредством опыта, с апостериорным знанием, неправомерно. А ведь именно на таком отождествлении базировался классический эмпиризм, а впоследствии позитивизм. При этом надо учесть, что опыт, согласно кантианскому учению, имеет еще более сложную структуру, ибо в его формировании участвует также и рассудок с собственными априорными структурами.
Раздел кантовского исследования, посвященный выявлению и рассмотрению работы априорных структур рассудка, называется трансцендентальной логикой. Эта логика, в свою очередь, подразделяется на трансцендентальную аналитику и трансцендентальную диалектику.
[1] Логицизм – направление в философии математики, восходящее к Лейбницу. Основная идея заключается в том, что математические утверждения представляют собой частный случай законов логики. В XIX для обоснования этой позиции Г. Фреге предпринял реформу логики и создал новую, математическую логику. В ХХ веке логицизм активно защищали Б. Рассел, Р. Карнап и др. Для логицистов, законы логики неопровержимы, потому что неинформативны (являются логическими тавтологиями), например: «если всякий предмет обладает свойством А, то существует предмет, обладающий свойством А», « если суждение р истинно, то суждение р истинно» и т. п. Тогда математические утверждения должны выступать либо как результаты подстановки в подобные логические аксиомы определений математических понятий, либо как дедуктивные выводы из таких подстановок.
Общая идеология обоих направлений заставляла смотреть на математику как на аксиоматическую систему, в которой математические предложения, будучи дедуктивными следствиями из аксиом, не несут никакой информации, кроме той, которая уже содержится в аксиомах и не опираются ни на какие созерцания.