историк дмитриев за что посадили
«За этим приговором стоит месть» Срок историку Дмитриеву увеличили до 13 лет. Он открыл страшную тайну СССР и был обвинен в педофилии
Верховный суд Карелии во вторник, 29 сентября, изменил приговор обвиняемому в педофилии историку Юрию Дмитриеву, которого ранее приговорили к 3,5 года, и дал 64-летнему поисковику 13 лет колонии строгого режима. Он находится в СИЗО якобы за развращение собственной приемной дочери. Поводом стали снимки, которые нашли на компьютере Дмитриева, однако он сам, его защита и люди, вставшие на его сторону, заявляют, что с помощью фотографий он следил за здоровьем маленькой болеющей девочки, а преследование организовано из-за раскопок на печально известном расстрельном полигоне «Сандармох». Что думают о новом приговоре общественники, правозащитники, историки и журналисты — в материале «Ленты.ру».
«Слили фотографии его приемной дочери из дела»
То есть надо понимать, что происходит. Доступ к фотографиям есть только у силовиков. Этот слив обнаженных фотографий ребенка и передача на федеральном ТВ могут быть организованы только ими. И это делается после того, как аж два суда, вполне ручных, мы понимаем, не нашли оснований усмотреть в этих фотографиях криминал, и суд второй раз его фактически оправдал, дав 3,5 года по статье с минимальным сроком 12 лет. И в этой ситуации кто-то имеющий доступ к материалам дела решает (будучи, очевидно, лишен других инструментов воздействия) возбудить общественность посредством передачи в «Вестях». Понятно, чего стоит в этой ситуации так настойчиво вбрасываемый довод «грязный старик, сломавший жизнь ребенка». Тут явно кто-то другой совсем не стесняется использовать ребенка в своих целях.
И эта ситуация непонятная. Потому что этот слив и передача именно что не похожи на действие стороны, которая держит ситуацию в руках, а очень похожи на жест отчаяния. Все это очень напоминает борьбу двух группировок внутри силовиков — у одних есть ресурс заводить дела, сажать, инициировать кампании в СМИ, у других — закрывать дело и спускать его на тормозах. Что-то довольно важное происходит сейчас в деле Дмитриева».
«Не Юрий Дмитриев, а дело против него ломает дочери жизнь»
«Это решение было предсказуемым. Ранее правозащитницей Викторией Ивлевой была предпринята попытка перенести рассмотрение дела Юрия Дмитриева в другой регион. Было написано соответствующее обращение. Видимо, были источники, которые указывали, что готовится жесткое решение. Мы видим, что принято оно было госпожой [Анной] Рацъ — судьей [Верховного суда Карелии], которая уже отметилась вынесением варварских решений в отношении Дмитриева.
Фото: страница «Дело Дмитриева» на Facebook
Рассмотрение дела не было перенесено из-за болезни адвоката подсудимого, и он не был согласен на защитника по назначению. Это тоже важный признак. Скорее всего, спецслужбы, которые стоят за обвинением, решили действовать именно на республиканский суд.
Мы видели, что городской суд без этого давления по сути принял решение о политическом оправдании Дмитриева. Было назначено наказание меньше нижней границы санкции. Еще раз следует напомнить, что по фотографиям, которые использованы в качестве доказательств вины, были экспертные заключения не в пользу обвинения, а главное — слова самой падчерицы, что не Юрий Дмитриев, а дело против него ломает ей жизнь.
Фактически его сейчас приговорили к пожизненному заключению. За этим приговором стоит месть потомков палачей из НКВД,
старание остановить человека, который представлял доказательства их чудовищных преступлений. На это влияние спецслужб, кроме прочего, указывает ТВ-сюжет в «Дежурной части», который вышел за день до заседания и стал артподготовкой для вынесения обвинительного приговора. Но останавливать защитников Дмитриева это все не должно. Теперь необходимо обжаловать приговор в Верховном суде России».
«Это фактически смертный приговор»
Они остались недовольны, поскольку по политическим делам у нас фактически создается впечатление, что судом руководит Федеральная служба безопасности. Вот она им и поруководила. То есть пересмотрела дело и продиктовала суду новый вердикт, который их устраивает. Из трех с половиной лет уже отсиженных они превратились в 13 лет реального строгого режима.
С учетом его возраста и состояния здоровья — это фактически смертный приговор.
Однако шансы есть всегда. Но за них нужно бороться. Очень важно, чтобы общественное мнение активно это восприняло, потому что от позиции общественного мнения, от информационной, эмоциональной волны вокруг дела очень многое зависит».
Фото: страница «Дело Дмитриева» на Facebook
«А не заткнетесь совсем, то можем и пожизненное дать»
«Думаю, это своего рода такой циничный ответ на апелляцию и недавнее письмо интеллигенции, просившей передать дело Юрия Дмитриева в другой регион. В этом письме, обращенном к председателю Верховного суда Республики Карелия Анатолию Наквасу, в частности, говорилось:
Такой плевок нашего кривосудия в лицо всем, кто выступал в защиту неудобного системе Дмитриева — мол, раз вы не унимаетесь, то получите еще более суровый приговор. А не заткнетесь совсем, то можем и пожизненное дать.
На самом деле 13 лет колонии строгого режима по такой статье для 64-летнего историка, имеющего серьезные проблемы со здоровьем, это и есть самый настоящий смертный приговор. И он тем более ужасен, что Дмитриев не виновен».
Два года назад арестовали правозащитника Юрия Дмитриева. Хроника его уголовных дел
Кто такой Дмитриев
Юрий Дмитриев родился в Петрозаводске, рос в приемной семье, учился в медицинском училище, но не окончил его. В молодые годы он отбыл двухлетнее заключение за участие в драке. После этого он несколько раз менял не самые престижные работы, и скорее его можно было считать человеком, не нашедшим себя. В годы перестройки Дмитриев погрузился в бурлящую политическую жизнь, став помощником народного депутата Михаила Зенько (сам он входил в оппозиционное движение «Народный фронт Карелии»). Вскоре его как помощника депутата вызвали на случайно обнаруженное при земляных работах в воинском гарнизоне массовое захоронение — осмотр останков позволил понять, что здесь лежат жертвы расстрела.
Это событие стало для Дмитриева началом многолетней миссии. Он начал искать места массовых захоронений жертв коммунистического террора 1930-х годов. Личной заслугой Дмитриева стало обнаружение массовых захоронений репрессированных в Сандармохе (на площади в 10 га найдены останки более 9500 человек) и Красном бору. Дмитриев также занимался кропотливой работой по составлению поименных списков жертв расстрела (в Красном бору установлены имена более тысячи погибших) и обстоятельств их биографии.
Сейчас, благодаря трудам Дмитриева, безымянные могилы стали мемориальными комплексами, он автор нескольких книг о Большом терроре в Карелии и строительстве Беломоро-Балтийского канала. Дмитриев — единственный в России исследователь, который восстанавливает поименные списки захороненных в расстрельных ямах в годы сталинских репрессий.
Правозащитник занимает должность главы карельского отделения международного историко-просветительского общества «Мемориал», которое было создано еще в 1987 году. В 2013-м Минюст России выявил, что организацию финансируют из-за рубежа, и потребовал зарегистрировать ее в качестве иностранного агента.
«Мемориал» признал иностранное финансирование, но отказался признавать себя иностранным агентом. В дело вмешалась прокуратура, и потянулись годы судебных тяжб. В октябре 2016 года суд признал «Мемориал» иностранным агентом и в декабре, за неделю до задержания Дмитриева, оштрафовал организацию на 300 000 рублей за отказ регистрироваться. Минюст требовал, чтобы «Мемориал» вообще ликвидировали, но Верховный суд России иск ведомства отклонил.
Первые уголовные дела против Дмитриева
За несколько месяцев до ареста Дмитриев начал говорить близким о подозрениях, что за ним следят, а его телефон прослушивают. С учетом того, что сам Дмитриев был достаточно чудаковатым человеком, погруженным в судьбы мертвых (он любил рассказывать тем, кому доверяет, что может слышать души казненных, которые помогают ему в поисках), к этим подозрениям отнеслись достаточно спокойно. 29 ноября 2016 года к Дмитриеву домой пришел участковый и попросил на следующий день явиться в отделение «для выяснения формальностей о хранении им охотничьих ружей». Историк рассказал, что на следующий день пробыл в полиции четыре часа, а когда вернулся домой, заметил, что в квартире кто-то тайно побывал.
13 декабря в дом Дмитриева пришли полицейские и следователи, провели обыск и нашли в его домашнем компьютере папки, рассортированные по годам с 2012-го по 2015-й, в которых хранился архив фотографий приемной дочери Натальи (в 2016 году ей исполнилось 11 лет), где ребенок был сфотографирован голым в четырех ракурсах: спереди, сзади и с боков. Историка сначала задержали, а потом арестовали. Как выяснилось, поводом для уголовного преследования стал анонимный донос.
Юрий Дмитриев до ареста Фото: Tomas Kiszny / «Мемориал»
В защиту главы карельского «Мемориала»
Уголовное дело в отношении историка положило начало общественной кампании в его защиту. В «Мемориале» уверены, что дело сфабриковано. Председатель правления общества Арсений Рогинский заявлял, что кому-то в Карелии или даже в Москве невыгодна исследовательская деятельность Дмитриева.
«У нас история воспринимается как идеологическая подпорка режима. Поэтому честные историки воспринимаются как оппозиционеры режима. По мнению власти, историю надо излагать не по правде, а так, как “требуется”», — высказывался историк и член постоянной комиссии по исторической памяти Совета по правам человека (СПЧ) при президенте России Николай Сванидзе.
На сторону Дмитриева встали Союз журналистов Карелии, а также писатели Дмитрий Быков, Борис Акунин, Людмила Улицкая, Евгений Водолазкин, музыканты Леонид Федоров и Борис Гребенщиков, режиссер Андрей Звягинцев и другие общественные деятели. Имя историка произносят у Соловецкого камня в Москве в ряду других жертв политических репрессий.
Первый суд
Дмитриев провел в СИЗО год. Прокуратура просила для него девять лет колонии, однако в начале апреля судья все-таки оправдал историка по статьям: «Развратные действия в отношении несовершеннолетней» и «Использование несовершеннолетнего в целях изготовления порнографических материалов».
Юрий Дмитриев после продления ареста, 2017 Фото: Сергей Маркелов
Новый этап уголовного преследования
В июне Верховный суд Карелии отменил оправдательный приговор. Как выяснилось, приемная дочь Дмитриева рассказала психологу «новые подробности». Также за возобновление уголовных дел выступила ее бабушка. Мать приемной дочери Дмитриева, Натальи, в свое время была лишена родительских прав. Ее дети оказались в детском доме. Бабушка не возражала против направления Наташи в детский дом, оставив себе лишь одного внука, позже она попыталась забрать на воспитание еще одного, однако органы опеки ей отказали. Не исключено, что роль в этом сыграло ее сложное материальное положение.
После ареста Дмитриева Наташу отдали на воспитание бабушке. По мнению защиты историка, женщина находится под чьим-то давлением. На суде она заявляла, что Дмитриев опозорил ее семью, но на вопрос адвоката, что конкретно сделал краевед, ответила, что не знает. Сам Дмитриев жаловался, что его приемная дочь сейчас живет с родной бабушкой, а та внушает девочке, что историк плохой. Попытки Дмитриева поговорить с дочерью заканчиваются неудачно.
Сейчас Дмитриев вновь арестован. В отношении него возбудили новое уголовное дело — теперь за «действия сексуального характера» в отношении приемной дочери, и лишили его права опеки над ребенком.
Кто хочет «закрыть» Дмитриева
Более чем за полтора года, прошедшие с начала расследования дел Дмитриева, нигде не появлялось информации, кто конкретно и почему хочет посадить краеведа в тюрьму. Сам историк в своем интервью BBC после оправдательного приговора рассуждал о том, почему властям невыгодны его исследования.
«Сейчас вся наша официальная идеология направлена на то, чтобы как-то возвеличить культ Сталина, культ социализма. Я верю в то, что когда-нибудь эти сведения (о репрессированных) будут востребованы, как бы их сейчас государство ни прикрывало и ни закрывало. У меня такая есть теория, что если каждый из нас будет знать свою родословную до седьмого колена, вряд ли какие-то краснобаи по телевизору смогут увести нас ложными лозунгами», — сказал он.
На вопрос журналиста, что будет, если его все же посадят, Дмитриев ответил, что работы по поиску захоронений жертв сталинских репрессий продолжат его сподвижники.
В августе в Сандармохе работала экспедиция Российского военно-исторического общества (РВИО), члены которой заявили, что нашли там захоронения узников финских концентрационных лагерей и останки погибших солдат в боях против финских оккупантов в 1941–1944 годах.
В РВИО утверждают, что расстрелы репрессированных в Сандармохе не доказаны, а «Мемориал» — даже не научное сообщество.
Директор Медвежьегорского музея в Карелии Сергей Колтырин сначала подтвердил «Новой газете», что в Сандармохе финны могли расстреливать советских солдат, но потом опроверг свои слова.
«А что от меня зависит? Я всего лишь директор музея. Вы приехали — и уехали. А мне тут работать. Я боюсь за свой музей. Я боюсь судьбы Дмитриева», — сказал он.
Подготовили Станислав Кувалдин, Екатерина Тимофеева
Накопали Он нашел тысячи жертв сталинского режима. Его осудили за ржавый обрез
Юрий Дмитриев. Фото: Семен Майстерман / ТАСС
Из лучших побуждений
Карельский краевед Юрий Дмитриев, сам бывший детдомовец, восемь лет назад взял на воспитание трехлетнюю девочку. Его родные дети — сын и дочь — уже выросли. Катя (имя изменено) была слабенькой, худенькой, с сильным отставанием в физическом развитии. Прежде чем девочка вошла в семью, Дмитриеву пришлось долго бороться за право удочерить ее — об этом он рассказывал уже в суде.
«Когда он готовился стать приемным отцом, то внимательно изучал все рекомендации и сведения, которые есть в интернете, в программах «Гарант», «Советник» и прочих. И еще в 2007 году вычитал, что с целью контроля можно делать такие фотографии. Если, скажем, через несколько лет у ребенка вылезет непонятное заболевание — может, позвоночник искривился или еще что, — то врач смог бы увидеть, какая была ситуация в четыре года, в пять, в шесть. Такие обоснования делаются по всему миру», — рассказывал адвокат Дмитриева Виктор Ануфриев в августе прошлого года.
По другим данным, Дмитриев вел медицинский дневник, чтобы отчитываться перед органами опеки после конфликта с воспитательницами в детском саду: они заявили, что у Кати на теле синяки — это были следы краски от газеты, через которую его жена делала ей горчичники. Пожилой краевед со свойственной ему скрупулезностью начал фотографировать дочь в обнаженном виде — снимок спереди, сзади, сбоку. Сначала делал снимки несколько раз в месяц, затем раз в три-четыре месяца, а затем перестал. Катя стала заниматься спортом, окрепла, и конфликты с опекой прекратились. Фотографии складывались в папки по годам и хранились в его компьютере.
«Было видно, как трепетно он к ней относится: что-то застегнуть, поправить, переправить, переодеть. «Тэ-эк, надо Катюшу в школу собрать, рюкзак новый купить, учебники. «, — рассказывали ребята из киношколы, которые вместе с Дмитриевым ходили в экспедиции. — В первый год она всех стеснялась. Была совсем интроверт-интроверт, а постепенно, за несколько лет, стала открытым, очень веселым ребенком. Второй год, когда я приехал на Соловки, она уже просто подбегала обниматься».
«Мотался он с ней и по кружкам, и везде, он ею занимался. Она оттаяла потихоньку. Куклы — это не ее. Самбо, драки, борьба —вот она себя нашла. На каждую тренировку шла с удовольствием, стала поправляться, физически крепнуть», — вспоминала взрослая дочь Дмитриева Екатерина.
Однако именно девять снимков приемной дочери стали потом поводом для возбуждения уголовного дела.
11-летнюю Катю забрали органы опеки, общаться с приемным отцом запретили. Эксперты Центра социокультурных экспертиз (их неоднократно критиковали за отсутствие профильного образования), известные по громким делам об экстремизме «Свидетелей Иеговы» и оскорблении чувств верующих Pussy Riot, ожидаемо признали изъятые фотографии порнографическими.
«Это знание, которое нужно людям»
«У него в детстве был такой эпизод: они с друзьями нашли череп и играли им в футбол. Ну, мальчишки значения не придают. А потом, во взрослом возрасте, он понял, как это ужасно: «Вот теперь расплачиваюсь за это»», — вспоминала знакомая Дмитриева Ольга Керзина.
Из подобных деталей биографии Дмитриева складывается портрет довольно самобытного человека. Будущий краевед родился в Петрозаводске в 1956 году, попал в детдом, потом был усыновлен фронтовиками. Вместе с отцом, полковником Советской армии, кавалером двух орденов Славы, «человеком идейным», он жил не только в Карелии, но и в Германии и Белоруссии. С тех времен его любимым фильмом стал «Зимородок» — о белорусском мальчике-партизане, ценой своей жизни подорвавшем мост. После школы он поступил в Ленинградское медицинское училище, но не окончил его, ушел учиться в Петрозаводский коммунально-строительный техникум. Совокупность этих знаний — анатомии человеческого тела и особенностей работы в котлованах — позволила ему стать тем, кем он в итоге стал: археологом-самоучкой, отыскавшим более десяти тысяч безымянных могил узников ГУЛАГа.
Но прежде чем приступить к исследованию расстрельных полигонов Большого террора (так в современной историографии называют период сталинских репрессий 1937-1938 годов), Дмитриев успел поработать слесарем в банно-прачечном комбинате, начальником кочегарок в ЖЭКе, рабочим на слюдяном заводе, гидом по Карелии и даже отсидеть за драку. Почти все знакомые описывают его как эмоционального, резкого, нетерпимого, ершистого и слишком прямодушного человека. С зоны, по словам друзей, он вернулся антисоветчиком.
История с безымянными могилами началась летом 1988 года, когда он вступил в неформальную организацию «Народный фронт Карелии» и стал помощником народного депутата СССР Михаила Зенько. Ему позвонил знакомый репортер из газеты «Комсомолец» и попросил помочь попасть на территорию воинской части, где, предположительно, было найдено место давнего расстрела. Туда же приехали сотрудники прокуратуры, следователь, районные чиновники. Никто не знал, что делать со скелетом. Дмитриев оказался единственным, кто решился достать из ямы череп с характерным круглым отверстием в затылочной части. Кто-то предложил страшную находку «закопать обратно». Эта идея его потрясла.
«Ребята, ну как закопаем? Это же люди, надо похоронить по-человечески, по-христиански», — убеждал он. Но христианские ценности присутствующих не вдохновили. Тогда Дмитриев решил это сделать самостоятельно — «если вам всем как-то равнобедренно», и тут же услышал от следователя: «Пока мы тут над этими несчастными думаем, недалеко отсюда этих костей вообще невесть сколько. Лежат, валяются, никому дела нет».
Выяснилось, что рабочие карьера в петрозаводском районе Сулажгора, где добывался песок для силикатного кирпича, давно жаловались на страшную находку под обрывом, но выкапывать и хоронить их силовики отказывались. Это взял на себя Дмитриев. Каждые выходные он ездил в карьер собирать кости, складывал их в мешки и отвозил в свой гараж. Несколько раз его засыпало землей так, что ему с трудом удавалось выбраться.
В Сулажгоре он нашел останки своего деда. Его могила была неизвестна, поскольку приемный отец Дмитриева тоже рос в детском доме: его отца арестовали, а мама умерла. Деда перезахоронили в Петрозаводске, на территории церкви на улице Правды, и его 80-летний сын, приемный отец Дмитриева, смог наконец прийти к нему на могилу.
На тех раскопках, по собственным признаниям краеведа, он чуть не сошел с ума. «Я знаю строение человека, знаю, какая косточка скелета куда вставляется. И тут я вижу, что идет что-то не совсем обычное. У меня кости человеческие перемешаны непонятно с какими. Пошел на курсы судебной медицины, потом к биологам, потом в сельхозакадемию, к ветеринарам. Свиньи!» Дмитриев догадался: сотрудники НКВД сделали это специально для того, чтобы создать видимость скотомогильников на месте человеческих захоронений и отпугнуть охотников с собаками. И продолжил работать с утроенной силой.
«История Дмитриева — это история какого-то очень драйвового юродства», — говорила директор музея общества «Мемориал» Ирина Галкова. Она признавалась, что он почти пугал «этой своей громогласностью, дикостью, неустроенностью». Другие вспоминали, что он постоянно матерился и курил «Беломор», а когда дочь, сын или внучка висли на нем, добродушно говорил: «В очередь, сучьи дети!» Возможно, его непростой характер стал причиной развода с женой в середине 1990-х. Сначала дети — Екатерина и Егор — остались с матерью, но затем они решили жить с отцом. На свои раскопки он брал с собой детей и собаку-ищейку Ведьму (названную так потому, что она нашлась в пятницу, 13-го).
«Это все с детства моего идет, вот эти черепа, которые я имела возможность наблюдать, с дырочкой в затылке… Наверное, это стало смыслом его жизни — жизни моего отца. Он мне однажды сказал: «Я нашел себя. Я не знаю, в чем я провинился или что я сделал в прошлой жизни не так, но я чувствую, что это мое, я должен этим заниматься. Я должен установить могилы, установить имена. У всех людей, которые не похоронены в море, кто убит или умер на земле, должна быть могила»», — объясняла страсть отца Екатерина.
Они жили в скромной хрущевке. Когда дома было нечего есть, Дмитриев порывался бросить свою тяжелую и неоплачиваемую работу или, как он ее называл, «крест» и «Голгофу». «Дети как раз в школу ходили. Многое надо — платье купить, штаны купить. Тяжко было. Ну, думаешь, все брошу. С вечера перепсихуешь, утром встанешь — если я брошу, кто это сделает? Никто, — говорил он. — Ведь это знание, которое нужно людям, которые ждут, пытаются найти своих родственников». Чтобы иметь больше свободного времени, Дмитриев устроился охранником на завод.
«Души человеческие ждали»
К 1997 году была готова книга «Поминальные списки Карелии». И тогда питерские «мемориальцы» Вениамин Иофе и Ирина Флиге рассказали ему, что ищут следы заключенных Соловецкого этапа — тысячи людей просто исчезли из списков после того, как покинули острова. Дмитриев вспомнил, как читал в актах о расстреле «огромного количества народу» в районе станция Медгора Кировской железной дороги.
1 июля 1997 года он взял дочку, собаку и выдвинулся на старом авто из Петрозаводска на 19-й километр. Волонтеры копали карьер целый день, но останков не нашли. Тогда Дмитриев решил осмотреть окрестности. Шел по лесу и думал: «Вот если бы мне Родина наган доверила — где бы я этот приказ исполнял? Здесь пока еще рано, с дороги будут слышны выстрелы. Здесь отблеск костра на соснах будет виден, выдаст место расстрела». Внезапно он увидел в лесу провалы в почве ровной прямоугольной формы — стало жутко. Через два часа он держал в руках череп с характерными следами от выстрела. Это была первая могила, которая появилась в Красном Бору. Всего их оказалось 1193.
В том же году аналогичным образом, по актам, недалеко от Медвежьегорска, рядом с лесным урочищем Сандармох, он нашел останки более девяти с половиной тысяч человек: спецпоселенцев, жителей окрестных сел, заключенных с Беломоро-Балтийского канала, заключенных Соловецких лагерей.
«Он же вообще не историк ни разу. Но он потрясающий знаток, и у него к деталям — и к материальным, и к архивным — какое-то очень цепкое чутье. (…) Все делается ради чего? Найти расстрельный акт, который соответствует этой могиле. Этот расстрельный акт позволяет их всех назвать по именам — именно тех людей, которые именно в этой яме лежат. Это чудовищная работа, никто ее в России больше не делает», — объясняла Галкова. Она так поняла мотивацию Дмитриева: «У него какое-то очень сильное ощущение судьбы. Очень серьезное к ней отношение. Он через это все проходит, через эту нудноту, через все. Не знаю, крышу же должно сносить, когда чей-то череп выкапываешь, но он доходит до людей, до их судеб. Ему важно не просто найти скелет, а дойти до человека, каким он был».
Проще описывала это его дочь Екатерина: «Я видела бабушек, которые находили имена своих близких в книгах памяти, плакали и очень благодарили папу за это».
Писатель Дмитрий Быков вспоследствии сравнивал работу Дмитриева с деятельностью целого научно-исследовательского центра. «Когда находят эти черепа, а сверху еще брошенную свинью — чтобы думали, что это скотомогильник, а сверху две бутылки водки, выпитые палачами. Это чудовищно», — подчеркивал он и тут же замечал, что потомки исполнителей расстрелов не хотели, чтобы их фамилии появлялись в этом контексте.
Дмитриеву было все равно: казалось, у него не было другой страсти, кроме как передать историю расстрелянных людей. Он превратил Сандармох в мемориальный комплекс, выяснил имена и перезахоронил всех убитых, установил памятный камень с наивной надписью: «Люди, не убивайте друг друга».
«Когда в первый раз приехали в Сандармох на день памяти, там сосны растут корабельные — и тишина, ни ветерка. А как только люди с автобуса вышли, двинулись по этой дорожке, и вдруг весь лес, все верхушки как заходили ходуном! Юра говорит: «Это души человеческие шестьдесят лет ждали, чтобы о них пришли и вспомнили»», — вспоминал друг Дмитриева, краевед Валентин Кайзер.
Захоронение получилось многонациональным: по первому Соловецкому этапу шли не только русские, но и украинцы, поляки, финны, грузины, азербайджанцы, татары, вайнахи — вплоть до шведов с норвежцами. Каждый год 5 августа туда начали ездить делегации из разных стран. В этом Дмитриев видел особый смысл.
«Постоят у одного памятника — почтут память, подойдут к другому — отдадут дань уважения. У нас общее горе. Оно нас сюда привело. Общее. А все остальное — это уже так… Бог един. Просто мы его называем по-разному», — убежденно говорил археолог-самоучка. В 2010 году молебен в Сандармохе служил сам патриарх Кирилл.
Власти перестали поддерживать международные акции памяти после «крымской весны»: настоящее раздражение вызвал приезд в 2015 году польской и украинской делегаций. «Приехал какой-то сумасшедший львовский дед в бандеровской форме. За ним толпой ходили эфэсбэшники», — рассказывали очевидцы.
Но Дмитриев не переставал сотрудничать с единомышленниками: после Красного Бора и Сандармоха он ездил в украинский поселок Быковня, где вместе с польским антропологом Анджеем Флярковским изучал захоронения узников киевских тюрем, расстрелянных в начале Великой Отечественной войны. Поляк определял параметры черепа на глаз с точностью до миллиметра и обучил его новым способам определения пола и возраста скелета, о чем Дмитриев вспоминал с огромной благодарностью.
За эти годы выросли его дети, и ершистый краевед женился во второй раз — на женщине по имени Людмила. В новом браке детей не было, поэтому супруги решили удочерить трехлетнюю девочку. Для этого они прошли курсы приемных родителей и даже дошли до Верховного суда: им не хотели давать ребенка из-за возраста. Дмитриев выходил дочь, научил молитвам, крестил на Секирной Горе, отдал в секцию самбо, нашел ее родную бабушку, живущую в деревне на севере Карелии.
Друзья никогда не замечали за ним тех наклонностей, в которых его обвинило следствие. «Если мужчине пятьдесят лет, а жене его тридцать — ему это уже кажется сумасшествием: “Ну как можно?» Ему шестьдесят, а женщине должно быть пятьдесят — и то он считает ее молодухой», — говорили они.
Одно из них Дмитриев зачитал на суде вместо последнего слова.
«По делу было все»
Основателя карельских мемориальных комплексов начали судить в Петрозаводске 1 июня 2017 года, приурочив процесс к Дню защиты детей. Суд проходил за закрытыми дверьми. К тому времени в поддержку правозащитника выступили сотни как простых, так и известных людей, среди них музыкант Борис Гребенщиков, режиссер Андрей Звягинцев, поэт Дмитрий Быков, писатели Борис Акунин и Людмила Улицкая. Петиция за оправдание Дмитриева собрала более 40 тысяч подписей. Подсудимый вину по «порнографическим» статьям не признал.
«Экспертиза дала заключение, что снимки не являются порнографическими, что сексуальных намерений и целей у Юрия Алексеевича не было», — сказал адвокат, добавив, что эксперты пришли к выводу: фотографии использовались исключительно для контроля физического здоровья девочки.
Активистка с портретом Юрия Дмитриева на пикете в защиту политзаключенных в Екатеринбурге, 6 июня 2017 года
«Милости и пощады я у вас не прошу»
Повторное исследование снимков фактически подтвердило позицию Дмитриева. Это решение не устроило обвинение. Прокуроры настаивали на проведении экспертизы в отношении подсудимого с целью определить его психическую вменяемость.
Его отправили из Петрозаводска в Москву, в институт судебной психиатрии имени Сербского, но и там отклонений у него не выявили. По возвращении из Москвы 27 января Дмитриев вышел на свободу после года в СИЗО.
Когда родная дочь увидела его, она заплакала: ее сильный и гордый отец весил 50 килограммов. «Я привыкла его видеть как старика Хоттабыча, как лесовика — с длинными волосами, с длинной бородой, а сейчас он побритый, подстриженный. Для меня это был шок. Я его даже не узнала. Плакали. Я плакала, и он чуть», — призналась она. Екатерина добавила, что «он уверен в своей невиновности, любой приговор встретит спокойно, потому что смерти нет».
Дмитриев рассказал, как прожил этот год в неволе: «Сначала было немного не по себе — когда ты просто не можешь заниматься своим делом. А потом… Я не мог повлиять на ситуацию и изменил свое отношение к ней. Я знаю судьбы многих людей, которые прошли через этот изолятор в 30-е годы. Ну вот и я начал понимать, что они ощущали, когда видели эти стены, ходили по этим коридорам, слышали лязг этих металлических дверей. Они тоже были оторваны от семьи, от своих детей, внуков. Некоторую аналогию можно провести между их обвинениями и моим обвинением».
По словам Дмитриева, благодаря такой аналогии ему было достаточно легко выбрать модель своего поведения в СИЗО: говорить правду и ничего не бояться, оставаться независимым и не позволять на себе ездить.
«Мне часто вспоминались слова Варвары Брусиловой [молодая дворянка Брусилова в начале 1920-х годов выступала против гонений на церковь, за что была заключена в Соловецкую тюрьму, а в 1937-м расстреляна у восьмого шлюза Беломорканала]: «Милости и пощады я у вас не прошу. Любой ваш приговор я приму со спокойной душой и совестью, потому что по моим религиозным верованиям смерти нет». Дважды в день я молился — такая зарядка для души. Между молитвами вспоминалось одно, другое, третье. В общем, мозги не пустовали. Я знал, что это когда-нибудь кончится», — говорил Дмитриев.
Вместо последнего слова он зачитал судье письмо Кати, полное теплых слов. Еще недавно в ответ на вопрос, счастлив ли он, Дмитриев отвечал так: «Счастье — когда ты находишь свою дорогу при жизни и хоть сколько-нибудь успеваешь по ней пройти. Я понял, чем я должен заниматься. Это мой крест, мой путь, и я встал на него. Это путь к моей персональной Голгофе». Историк-самоучка не собирается сворачивать со своего пути, он намерен и дальше заниматься поисками правды.